Одна слишком многое объясняющая деталь. Героиня Любови Орловой опрашивает работниц ткацкой фабрики, сколько у кого детей, чтобы подготовить подарочные комплекты к Новому году.
- Аграфена Петровна, эгей, чего у тебя с детьми?
- Помечай: тринадцать!
Важно понимать, что катаклизмы и жестокости нашей истории неизменно описываются людьми из «хороших семей», где каждый ребеночек на учете, каждому – отдельная забота и специально приготовленный путь. Наши замечательные во всех отношениях летописцы-аналитики обладают специфическим групповым сознанием и кое-чего существенного не учитывают.
Массовый человек, который был официально поставлен советской властью во главу угла, имел совершенно иной тип сознания, точнее, бессознательного. Насколько я понимаю, доминирующая раннесоветская фобия, переходящая в навязчивый ужас, в неизживаемый кошмар, - это ощущение множественности, избыточности слишком сходного «человеческого материала». В сравнении с катастрофически малым количеством мыслеформ, образов и оригинально мыслящих вождей, эта множественность еще более впечатляла, доводя доверчивого и неуверенного в себе массового человека до состояния перманентного ступора и паралича.
Отсюда же, кстати, неумеренное почтение к грамотному слову, гениально описанное Михаилом Зощенко. Если Бог отменяется, его место занимает «грамотный», буквоед-начетчик.
«Тринадцать детей» - на полатях и под скамейками, испуганных и необученных - это замечательно точная проговорка раннесоветского коллективного бессознательного. За этим восклицанием рядовой ткачихи слышится отчаянное: «Ой, ё… Как много!! Что же с ними (с нами) со всеми делать?».
Лёгкость, с которой страна вырезала себя и в Гражданскую войну, и позже - в эпоху коллективизации, в эпоху индустриализации, в эпоху репрессий - во многом объясняется, конечно, этим самоубийственным испугом массового человека, нутром ощутившего базовое несоответствие внезапно случившегося советского режима: слишком много человеков, но слишком мало осмысленных способов развести их по разным углам, расселить, нагрузить их повседневность неагрессивными занятиями.
Ровно та же самая беда случилась и в позднесоветский период: недискредитированных, эффективно работающих мыслеформ стало еще меньше; перестройка с либеральными прожектами 90-х и всенародным желанием агрессивно «строить и месть» - очередная конвульсия, очередной ответ коллективного бессознательного на дефицит образов.
Гениальная реплика Станислава Мрожека: «Самое страшное – это ближайшие пять минут!».
Мне кажется, один из наибольших либеральных грехов – это переоценка, это намеренное выпячивание «злой воли» некоторых партийно-правительственных деятелей советского прошлого. Я не собираюсь этих деятелей обелять, боже упаси. Дело, однако же, не в одних деятелях. «Нас слишком много, и мы не знаем, чем нам всем заняться в ближайшие мирные пять минут!!!» - это явственно слышный мне вопль коллективного советского бессознательного.
После того как сначала Февраль, а потом еще и Октябрь отменили прежнюю систему образов, обеспечивавших непротиворечивый внутренний монолог большей части российских граждан, никакой связной, никакой последовательной альтернативы предложено так и не было. Ну разве что буденовка, о которой пару лет назад ностальгировал Александр Проханов, справедливо опознавая в красногвардейском шлеме нечто большее, нежели боевой головной убор, нежели текстиль. Наши массовые трагедии XX столетия – не только и, повторюсь, не столько «злая воля», сколько самозаказ растерявшегося массового человека, брошенного на произвол судьбы интеллектуалами, призванными формировать сбалансированное социальное воображаемое.
…Мать-героиня подозрительно интересуется у активистки, которую выразительно играет Орлова: «Что, тринадцать – для вас многовато будет?!»
«Нормально, подарков хватит на всех!» - наигрывает оптимизм представительница власти.
А вот и ложь, неопрятная советская ложь.
В том-то и беда, что на всех, на пресловутых «тринадцать», подарков припасено не было. Тут потрясающая метафора, редкой силы проговорка коллективного бессознательного!
«Подарков» не хватало отнюдь не в смысле колбасы и шмотья. Многие оставались без тех подарков, которые, извините, важнее жрачки: без адекватного их внутреннему строю «социального воображаемого», неустанной выработкой которого как раз и призвано заниматься ответственное государство в расчете на каждую социальную страту, кроме, может быть, совсем уже маргинальных. Вот в чем, кстати, смысл западного масскульта: каждому – по подарочку.
У нас этого до сих пор не понимают.
Не понимают!
У нас понимают масскульт единственно как способ колбаситься и угорать.
Наша система воспроизводства образов обслуживает только состоятельное меньшинство. Большинство населения нашей нынешней России – без подарочков. Некуда прислониться и негде себя узнать, караул. До поры до времени - незаметная гуманитарная катастрофа.
Не удивляйтесь, если у этого молчаливого до поры большинства появятся маргинальные фантазии, которые вам не слишком-то понравятся…
Вывод: раздача праздничных подарков, то бишь производство социального воображаемого для всех общественных слоев, то бишь гармонизация общества, – главная и, по сути, единственная неотменяемая ни при каком строе задача Государства.
Тех же, кто отдал раздачу подарков, то бишь производство социального воображаемого, на откуп пресловутому рынку, я бы… я бы… я бы…
Дал бы каждому из них шелобан.
Влепил бы по крепкой богатырской затрещине.
Новая стадия гуманитарной катастрофы – перенос собственной вины на Запад, объяснение собственной беспомощности «тлетворным влиянием» западного масскульта. Снова стало модным ругать Голливуд. Ругают бомжи и ругают депутаты Госдумы, кто только не ругает! При этом ни те, ни другие и ни третьи не считывают аутентичную голливудскую поэтику, попросту не понимают то, что смотрят!
Если Россия не желает превратиться в провинциальную страну тридцать третьего мира, она обязана обеспечить внутри себя не столько товарообмен, не столько свободу пустопорожнего слова, сколько свободу образа.
