Почти в каждом выпуске присутствуют коммерсант среднего калибра с пулей в голове и пистолет Макарова калибра стандартного, который киллер бросил неподалеку. Уютный московский дворик, желтые листья и лужа крови. По-своему эффектно.
Говорят, это рейтинговая программа. Иначе б не шла. Но, создавая привычный с девяностых фон, криминальные новости, рутинные криминальные новости, забываются. Это нормальная защитная реакция. Здоровая психика чистит память от ненужного знания о чужих трагедиях.
Россия всегда ждет плохого. Это наша сущностная черта. Может, климат играет роль: коротким летом трудно забыть о длинной зиме. Может – исторический опыт. Но временами это ожидание становится тотальным, начинает формировать реальность, влиять на будущее. То есть случается вдруг период, когда ничего, кроме плохого, уже и не ждешь. Кажется, мы сейчас на пике ровно такого периода.
С конца августа (кстати, август с тех пор, как утонул «Курск», - критическая точка: СМИ начинают готовиться к августу едва ли не с января, отлавливая любую мелочь. И если трагедии национального масштаба таки не случается - а они, по счастью, случаются редко и не коррелируют с нашими представлениями о мистических свойствах календаря, - начинают забивать свои пространства и наши головы сообщениями типа: «Чудовищная новость: в деревне Букино сгорел курятник!»), что-то происходит в стране. В мозгах, но и вокруг.
Заскучавшую за время летней информационной паузы публику встряхнули события в Кондопоге. Встряхнули настолько, что следы гражданской войны отыскивали в каждой пьяной драке. Инерция контекста определяла интеллектуальный пейзаж, на телеэкраны вылезли из щелей своих коричневые тараканы, и это вдруг оказалось приличным. От гражданской войны отвлекла только война финансовая – в Москве убили Андрея Козлова, первого зама главы Центробанка. За потоком версий, довольно однообразных – в конце концов, покойный ведал отъемом банковских лицензий и многим сумел перейти дорогу, последовали чистые эмоции: мы возвращаемся в девяностые! Притом что в девяностых чиновника такого уровня не убивали ни разу.
Наверное, с этого момента и начал выстраиваться ряд, в который легко ложились любые новости. Пахнуло глобальным заговором, в котором участвовали одновременно и российские власти, и их противники здесь и за границей, и критики, и апологеты режима, а всякое событие, хоть сколько-нибудь значимое, могло трактоваться только негативно.
Так, обострение отношений с Грузией молниеносно переросло в обсуждение проблем внутрироссийских, и власть, словно бы пораженная теми же, что и общество, ожиданиями, начала – постыдную в целом – кампанию, не против Саакашвили, а против грузин. При этом возможности сформулировать рациональную позицию не было никакой: любая попытка превращала вас в кровавого палача грузинского народа и в сторонника грузинских преступных группировок, причем одновременно. Слухи о зверствах, совершенных против грузин милицией, ФСБ, ФСО, ГРУ, санэпидстанцией и лично президентом разрастались со скоростью, которую и сравнить не с чем. Разве что с восторгом ура-патриотов, решивших почему-то, что это их многостраничные стенания о кознях инородцев услышаны властями (оговоримся – постыдных глупостей и правда хватало).
А тут еще убили Анну Политковскую. Демонстративное заказное убийство оппозиционной журналистки никого не удивило. И оно отлично встроилось в общий тренд, став поводом для примитивной политической игры и взаимных обвинений: ваш Путин стрелял, нет, ваш Невзлин стрелял, нет, ваш Кадыров, нет, - это ваш Кадыров, а мы его терпим просто… Остается только надеяться, что рядовые следователи, далекие от газетных баталий, заняты поиском настоящих убийц и не пытаются прикинуть, как превратить покойную в дубинку и побольнее этой дубинкой врезать политическому оппоненту по темени.
Кстати, характернейший пример того, как именно линия негативных ожиданий меняет реальность, мы могли видеть вчера. Путин в Германии, отвечая на вопрос о гибели Политковской, признал, что ее убийство вреднее для российской власти, чем вся ее антивластная журналистика. В том, что Политковская критиковала власть, особой тайны, по крайней мере для тех, кто ее читал, нет. Но именно про «власть» забыли многие из цитировавших вчера президента, и пропуск одного слова сломал контекст. Путин признал Политковскую врагом России! – закричали заголовки (интересно, что даже поднаторевшие в пропаганде государственные агентства не заметили нюанса). А ведь власть – не Россия. Власть – штука преходящая, сегодня у одних, завтра у других, а Россия – это мы. Мы здесь надолго. И деться некуда.
Сегодня убит директор одного из офисов Внешторгбанка Александр Плохин. И сразу – не к месту, потому что Плохин никаких особых решений не принимал, - вспоминают Андрея Козлова. И девяностые - как синоним всего плохого. И все агентства передирают друг у друга новость о безымянном коммерсанте восточной внешности, которого нашли застреленным в тихом московском дворике. О том самом – из «Дежурной части», с которого мы начали. Потому что ждут. Потому что нужно подпитывать предчувствие катастрофы. Вернее, ощущение того, что катастрофа уже произошла. Потому что фон, на который обычно не обращают внимания, узурпирует роль повестки.
Ожидание взрыва в информационном пространстве само по себе является взрывчаткой помощнее гексогена. Ожидание негатива превращает в негатив буквально все, исключая возможность спокойного и конструктивного обсуждения. И эта тенденция должна быть сломана. Но как?
Попыткой государственного ответа можно считать румяные лица телеведущих, повествующих о севе озимых. Слова высокопоставленного московского милиционера, который в ответ на вопрос о том, почему среди пойманных в последние дни преступников одни грузины, сказал: "Бывают же такие совпадения…" Попыткой ответа из противоположного лагеря – рассказы о немотивированной жестокости Кремля, хозяин которого из ненависти ко всему чистому и прекрасному едва ли не лично застрелил оппозиционную журналистку, вспомнив приобретенные в подвалах Лубянки навыки. Роман об участковом, посадившем за грузинские фамилии корейца Ли и китайца Дзе. Поэма не без героя – про экс-сатирика В. Шендеровича, нацепившего на грудь бэджик «Я - грузин». Не стесняясь неподходящей внешности.
Все это – плохие ответы. Хороший ответ – не врать. Во-первых, себе. Даже если искренняя ненависть к оппоненту делает ложь почти правдой. Почти правды не бывает.
Априорное знание о неправоте оппонента легко достижимо посредством комбинации таких почти правд, и оно приятно, однако возможность дискуссии попросту уничтожает. А надо вернуть себе такую возможность.
Банально? Да, но чертовски трудно.
