Заведомых ненавистников в расчет не берем: с этими слишком ясно, неинтересно.
Положим, наталкиваюсь в Живом журнале на доказательный хвалебный постинг со странною оговоркой, дескать, кто бы мог ожидать такого трепетного произведения от Лунгина, автора чернушных картин вроде «Такси-блюза» и пр.
А в комментариях к другому положительному отклику встречаю крики души тех, кто еще не посмотрел, но в чистоту помыслов Лунгина не верит: «Неужели же кино в самом деле сделано без подлости, русофобии, без фиги в кармане??» И так далее, множество реакций в таком вот несколько оскорбительном для постановщика ключе. Откудова недоверие с предубеждением, на основании чего? Поклонники фильма и одновременно недоброжелатели Лунгина -- сами-то они что, палата мер и весов, хранители нравственности без выходных? Лунгин как-то доказательно перед ними провинился?
Долго чешу репу. Лунгин не самый публичный персонаж, не так чтобы слишком знаменит. Но, оказывается, уже все более или менее засветившиеся люди под колпаком, до каждого есть дело, и про каждого есть мнение! Причем способ формирования этого мнения изуверски-иррациональный. Тут даже не предбанник пресловутого «гражданского общества», здесь какое-то социокультурное гэпэу. Теперь совсем понятно, как делались дела во второй половине тридцатых годов прошлого столетия. Злой умысел был там лишь в самом начале, и носил он весьма локальный характер, а дальше-то началось сплошное «добро должно быть с кулаками»: по-настоящему хорошие, но слишком самонадеянные люди принялись искренне радеть за правду и, мягко говоря, поналомали дров.
Итак, тема первая: как в нашей стране формируются репутации, кем и зачем осуществляется экспертиза, каким образом добывается «смысл». Тема вторая, сопутствующая: киноязык и то, каким образом соотносится он с социальной действительностью. На материале безупречно стильной, но, по зрелом размышлении, весьма двусмысленной картины Бориса Хлебникова «Свободное плавание».
Может, у иных поклонников «Острова» проблемы с тем, что Лунгин не вполне той национальности, какой им в данном случае хотелось бы? Может, недоверие к нему спровоцировано местожительством, Парижем? Или же мужчина этот недостаточно симпатичный внешне, изрядно смахивающий на обманщика и пройдоху? Это, кстати же, есть, но это, согласитесь, не основание.
Пятнадцать лет назад все наши СМИ охотно процитировали Годара: «Стоит один раз увидеть, как этот самый русский, Лунгин, поедает свой утренний йогурт в каннской кафешке, чтобы удостовериться: перед нами прохвост!» Лунгин получил тогда престижную каннскую награду за «Такси-блюз», именитый же Жан-Люк не получил ничего. У горячо любимого синефилами Жан-Люка, похоже, тоже есть человеческие слабости. Годар в случае с Лунгиным, в случае с йогуртом, -- решительно не прав. Комплексы, мания величия, старческий маразм. Годар, побойтесь Бога, не гордитесь! Человек всего-навсего с аппетитом причмокивал, а за ним уже подсмотрели, а его уже записали в прохвосты.
Кстати же, картина «Такси-блюз» мне тогда не понравилась, но зато сам Лунгин вызвал симпатию. Режиссер-дебютант изящно поставил на место нашу саркастичную журналистскую братию: "Не шумите: где я, и где Годар! Да он меня и в лицо-то не знает, какой там "йогурт в кафешке", о чем вы?? Мы с ним в разных весовых категориях", вот что-то подобное.
Собственно, от этого отчасти стилизованного, но отчасти подлинного смирения -- всего полшага до сосредоточенной аскезы «Острова», лично я нисколечко «Острову» не удивился. Говорят, были у Лунгина своего рода заказные картины, вроде «Олигарха». Может, заказные, но, может, тоже по-своему неплохие, не знаю, я их сознательно не смотрел. Ведь каждый может сегодня выбирать, что смотреть и к чему прикасаться, вроде бы никто никого теперь не неволит. Откуда же нездоровая, чреватая гордыней страсть все проглатывать и всех при этом контролировать, держать на крючке?? Даже не имея на это профессионального патента.
Хорошо помню лунгинскую «Свадьбу», полагаю, это была, есть и будет по-настоящему великая картина, без дураков. От нее до «Острова» даже не полшага, но полмиллиметра. Догадываюсь, иные пытливые зрители увидели в «Свадьбе» не трепетность, нежность и любовь, но чернуху, поклеп и русофобию. Известны мне и негативные отклики эстетов, которые подавно не признают за «Свадьбой» никакого художественного смысла. Смысл там, однако же, есть.
Манера «Свадьбы» -- это стилизованное хоумвидео. Семейное торжество, «что вижу, то пою», то бишь снимаю. Всеядная, нервная и будто бы непрофессиональная ручная камера. Люди и голоса на расстоянии вытянутой руки: объектив с микрофоном так и лезут в лица героям, ведут себя неприлично. Резкие обрывы план-кадров и будто бы случайные монтажные стыки. Короче, «интересненькое» на память. Если не принимать во внимание, как это снято-сделано, действительно можно решить, что кино -- необязательно-паршиво-чернушное. На самом же деле «Свадьба» по-хорошему эстетская. Ее пресловутая чернуха -- логический предел антихудожественной манеры «свои снимают для своих». Лунгин -- один из первых в нашем новом кино людей, растворивший содержание в форме. Те, кто не замечает стилизованное хоумвидео «Свадьбы», плюются, и этим оскорбленным ничегошеньки не объяснишь.
Гипертрофированная, переходящая в разгул удаль с запанибратством, вывернутое наизнанку и вываленное наружу неприличие метафорически обозначают приватное. Торжество приватного, сладость приватного, его теплоту и его же безобидное бесстыдство. «Свадьба» -- торжество непубличного и сокровенного. Показан грешный человек на расстоянии вытянутой руки. Как бы неотобранный материал, «неискусство», и поэтому все без прикрас, все -- словно без языка. И вот тут выясняется поразительное: неприкрашенный низовой человек и прекрасен, и благороден. Что называется, Образ и Подобие. Вот же о чем картина, и вот с какими высокими категориями она, в конечном счете, работает! Однако, кино у нас -- до сих пор второсортное искусство, навык адекватного считывания отсутствует. Прозрачный «Остров» оценили, и это замечательно, но прекрасную «Свадьбу», снятую ровно с тою же мерой внутреннего наполнения, проглядели или даже оклеветали…
Недавно вышедшая в прокат работа сценариста Александра Родионова и режиссера Бориса Хлебникова «Свободное плавание» -- еще одно виртуозное упражнение с формой. Смотрел в пустом кинотеатре на утреннем сеансе и не мог нарадоваться, нравилось страшно! Однако же вышел на московскую мостовую и призадумался, погрустнел.
Во-первых, картина опоздала если не на пятнадцать лет, то уж на десять наверняка. Некоторых достоинств «Свободного плавания» это обстоятельство не умаляет, но кое-какие вещи страдают неимоверно. Понаписали уже и до меня: «Свободное плавание» наследует раннему Иоселиани, Аки Каурисмяки, Джиму Джармушу. Все это очевидно любому более или менее насмотренному человеку, не поспоришь. Раннего Иоселиани оставим в стороне: конечно же, хорош, но все-таки, по-моему, преувеличен. Разберемся, насколько позволяет объем, с Каурисмяки и Джармушем.
Снимать такое вот рафинированное аскетичное кино очень хотелось еще в середине 90-х. Хотелось подражать, что называется, по горячим следам. Помню, как в 1997-м готовил в журнале «Киноведческие записки» блок материалов «Рифма: Киаростами/Каурисмяки». Все, что сотворил теперь замечательно талантливый Хлебников, было черным по белому записано еще тогда, пускай даже чужими словами. Вот, положим, цитаты из специально переведенной статьи француза Венсана Амьеля («Позитиф», 1996,октябрь), посвященной картине Каурисмяки «Вдаль уплывают облака», от которой Канн немножечко сошел с ума. Практически все нижесказанное можно легко отнести к замечательно точному хлебниковскому подражанию. Это и приятно, и страшновато: все-таки прошло десять (!!!) лет, будто бы под завязку наполненных переменами. Однако, снова, снова чужие хвосты:
"Так называемый реализм складывается обычно из нагромождения деталей, движений, сведений, узнаваемость которых ведет к тому, что взгляд, скользя по их поверхности, лишает изображение их силы, их потенциальной выразительности. Это кино -- или телевидение -- несортированного материала. Здесь же ситуации по сути банальны, но их изображение, напротив, неизменно выразительно. Изображения притягивают внимание как раз потому, что избегают этого потока "подлинных деталей", превращающих реальность в некую условность. Здесь кадр всегда чуть пустоват, реакция героя чуть замедленна, камера, пожалуй, чуть слишком приближена. "Чуть слишком" -- значит, смещена туда, где ее не ожидали, откуда мир обыкновенно взгляду не открывается. Смещенная мизансцена, позволяющая видеть куда больше, благодаря тому что режиссер не останавливается у черты привычного. Застыло все: герои, одеревенелые, прямые, в напряженных позах, без единого непринужденного жеста; места…; свет…; границы кадра…"
Или далее: "Безработица, вмешавшиеся в ситуацию дельцы, махинации, разваливающиеся структуры, рвущиеся связи. И наконец, работа -- символ, позволяющий ожить, вновь обрести себя и все увидеть в новом свете…"
Итак, фильм Бориса Хлебникова восхитителен! Мне не понравился дебют Хлебникова -- сделанный в соавторстве с Попогребским «Коктебель». Зато тут один час сорок минут безупречного удовольствия. И все-таки по окончании сеанса понимаешь: как и в случае с «977», режиссер -- молодец, а картина в целом -- фальшивка («Свободное плавание», впрочем, на два порядка выше, нежели опус Хомерики!).
Очень точно снятая чужая манера. И в кино, и на TV происходит сегодня одно и то же: покупается западный формат из прошлого века и приспосабливается к отечественным реалиям: ну чем не колониальная схема! Люди из телевизора и кинорежиссеры уровня Ф. Янковского, Ф. Бондарчука снимают кальку плохо, монотонно бубнят. Киновед по образованию Борис Хлебников делает это же в «Свободном плавании» блестяще, без единого шовчика: всем смотреть и радоваться! Однако по гамбургскому счету получается неправда.
Если совсем коротко, и Каурисмяки, и во многом Джармуш наследуют Эрнсту Любичу, приехавшему в Голливуд из Германии еще в 20-е годы. Каурисмяки -- напрямую, он все время говорит об этом в интервью. Джармуш -- опосредованно, так или иначе взаимодействуя с голливудской традицией, которую Любич во многом определил. А что же сделал, что привнес этот малоизвестный у нас Любич? Он привил американскому дичку аристократический стиль мышления. Поначалу интеллектуалы не считали кино за искусство, а большинству кинематографистов, тем более голливудских, было на это наплевать. Кино работало с самым разным социальным материалом, но главное, его манеры и его система взглядов были неизменно плебейскими. Это значит, что камера могла по умолчанию проникать куда угодно. Не спрашивая разрешения, не взирая на лица и приличия. Любич эту традицию поломал.
Вот характерный эпизод из его гениальной картины 1932 года «Смятение в раю». Европейский курорт, импозантный мошенник потихонечку соблазняет роскошную богатую аристократку. После ужина они расходятся по своим номерам. Взгляд из коридора на две соседние двери. Она прощается, притворяет дверь. Он прощается, притворяет дверь и тут же щелкает ключом. Через три секунды после этого щелкает ключ и в ее двери.
Что это все значит? Это значит, что она надеялась на его настойчивый визит и не запиралась до тех пор, пока не потеряла надежду. Это абсолютно новаторский ход, и это больше, нежели просто киноязык! Точнее, здесь через киноязык реализуется воля американского демократического, но все еще неуверенного в себе общества мужланов -- к обучению хорошим манерам, к восприятию некоего аристократического кодекса. Они уже захотели, чтобы их всесильный масскульт стал выражать нечто высокое.
Рядовой режиссер непременно «проник бы» внутрь ее комнаты, показав, как она в трепетном ожидании караулит ухом звук его ключа. Однако Любич, поставивший неимоверное количество фильмов из жизни высшего света, а в особенности из жизни австро-венгерского императорского двора, порядочен, корректен: Любич ждет в коридоре.
Из этого характерного для Любича эпизода последовательно мыслящий ум с легкостью выводит целую поэтику. Из этой материи -- почти весь Аки Каурисмяки и добрая половина Джима Джармуша. Оба режиссера, как правило, выбирают в протагонисты изгоев, аутсайдеров, однако эти внешние характеристики не должны вводить нас в заблуждение!! Герои Каурисмяки и Джармуша по прямой наследуют, извините за выражение, графьям, баронетам и наследным принцам австро-венгерского двора. В том смысле что герои эти -- аристократы духа, люди с гипертрофированной претензией на достоинство. Названные режиссеры настойчиво, из фильма в фильм, противопоставляют своих изысканных персонажей живущим по совершенно иным правилам буржуа. И в первую очередь аристократическая внутренняя установка протагонистов Каурисмяки или Джармуша конструируется посредством специфической системы зрения!
Финляндия, Соединенные Штаты -- страны, где не было резких социокультурных обрывов. Бедный, но благородный герой тамошнего кино -- это отдельное, и это не имеет к нам никакого отношения. У России, напротив, есть невероятный опыт, когда парии и отверженные, то бишь «никто», были объявлены «всем», были посредством жестокости и насилия вознесены над другими социальными группами, меж тем как аристократические замашки были и вовсе отменены, высмеяны, дискредитированы…
Совершенно необходимая картина Хлебникова провоцирует системное разбирательство, требует отдельной книги, коллективного труда, где с нашими неадекватными реальности понятиями, символами и образами разбирались бы специалисты самых разных отраслей знания. Здесь очень хорошо видно, насколько не работают, насколько фальшивят заимствованные художественные структуры! Главный герой, 17-летний паренек из Зажопинки, после долгих мытарств находит себе веселую работу на барже. В финале автор легким движением руки снимает проблему социализации, проблему тяжелого советского наследия и проблему постсоветского хаоса. Все наши реальные проблемы в одну секунду отправляются в резервацию, из лучших жанровых побуждений припрятываются!
Если задуматься, финал -- это кондово-махровая залепуха самого неприятного советского пошиба. И только не говорите мне, что Аки Каурисмяки или Майк Ли -- соцреалисты тоже. Ложь! Все непросто. Другая страна: у нас еще совсем недавно все были равны. Пускай на символическом уровне, пускай на назывном: этот уровень в конечном счете всего важнее.
Кто таков герой «Свободного плавания»? Если учитывать, что он по прямой линии, по формальным признакам наследует протагонистам Каурисмяки и Джармуша, то аристократ духа. Но советские и постсоветские люди в некотором роде все аристократы духа, и отменить этого обстоятельства так никто и не смог. До сих пор все одинаково на все претендуют. Стратификация в отчетной картине, получается, ложная, а форма картины -- пустая. Хотя, повторюсь, сценарист, режиссер и актеры хорошие, не подкопаешься.
