Опрометчиво обозвал позапрошлую колонку «И музыка нас не покинет». Накликал-напророчил: эта самая музыка актуализировалась, и давай меня подчинять-изводить.
Музыка, как известно, есть машина по уничтожению времени и утилитарной логики. Музыка – волевые скачки и сопряжение «далековатых вещей». Музыка – магия. Соблазненный Гульдом, поглощаю теперь все, что попадается под руку. На этот раз монографию, посвященную Брамсу.
Брамс незлобиво противостоял агрессивному Вагнеру, изучал титанического противника, отдавал должное: «На восемь тактов "Мейстерзингеров", не раздумывая, променяю все прочие "М" -- Массне, Масканьи и других…»
Мое закономерное желание – потребить восемь тактов «Мейстерзингеров» здесь и сейчас, однако под рукою этого добра нет. Нервно перещелкиваю кнопочки телевизионного пульта – глядь, на канале «Культура» транслируют ровно то, что всего секунду назад я страстно заказывал, невероятно! Музыка, впрочем, и есть упражнение в невероятном. Она подчинила меня, а моя воля моментально скорректировала существующий порядок вещей.
Вдобавок попадаю как раз на второй акт, о необыкновенном характере которого впервые узнал когда-то из писаний заядлого вагнерианца А.К. Толстого, хотя и заскучавшего на реалистических «Мейстерзингерах», однако же отдавшего должное гениальному финалу второго акта: «Удивительная фуга, начинающаяся серенадой Бекмессера и кончающаяся дракой хора!»
Я бы буквально навязывал и эту фугу, и ей подобные необыкновенные штуки в средней школе.
Напротив, на уроках пения мы в пятнадцатый раз слушали грампластинку «Маша и Витя против "Диких гитар"» или голосили вместе с безбашенной учительницей песни Чичкова-Ибряева, вроде «Должны смеяться дети и в мирном мире жить…» Убить эти песни, эти звуки и этот дух по сию пору не получается.
Сегодня будет кинокартина «Девушка из воды» Шьямалана, как раз пригодится Вагнер. Русский вариант названия – снова извращение. На деле фильм называется «Леди в воде».
Довелось прочитать критический выпад отечественного филолога против свежеизданной трилогии Тома Стоппарда «Берег утопии», в которой действуют Герцен, Бакунин и тому подобные деятели русского освободительного движения. Рецензент удивляется ходульности драматического действия и предполагает, что оно не тянет больше чем на либретто для балета, хе-хе…
Начинали-то, между прочим, наши: в 1922-м Константин Федин написал по поручению Горького драму «Бакунин в Дрездене», где, кроме прочих, действует пламенный революционер Рихард Вагнер.
Для Вагнера Бакунин стал прототипом Зигфрида, главного героя одноименной музыкальной драмы. Во-первых, подобное обстоятельство должно льстить нашему национальному самосознанию. Во-вторых, если уж этот историко-архивный материал породил оперу, причем из лучших в мировой художественной практике, почему же не быть балету?! Пускай нынешние наши сделают хоть что-нибудь оригинально-художественное, хотя бы и балет. Авось из этого поиска родится какая-нибудь новая отчаянная поэтика!
Вопрос не праздный, окрик в сторону бедняги Стоппарда -- симптоматичный. У нас с давних пор в чести осторожность, ориентация на откровенную подражательность, на санкционированный «реализм».
Вот именно, пока не будет санкции от властей или от товарищей по цеху, пока не канонизирует ту или иную поэтику ненавидимый, но более прежнего авторитетный Запад, наш художник не решится на радикальную смену парадигмы (при ранних Советах было не так, и в этом – если не оправдание, то сила ранних Советов). Не потому, что художник этот бесталанен, а потому что в случае дерзости заклюют и с потрохами сожрут осторожные, пристроенные к кормушкам свои же.
Вагнера осмеивали и третировали, а он осмелился и победил во всемирно-историческом масштабе: нашествие мифологизма и эпики в последние десятилетия – профанация, тиражирование, но еще и развитие именно его открытий. М. Найт Шьямалан, продюсер, сценарист и режиссер картины Lady in Water, играет с поэтикой Вагнера совсем уже откровенно, и без осознания этой связи картина представляется недопридуманной сказкой, глупостью, тупостью. Специально почитал мнения отечественных зрителей на разнообразных форумах, критику: абсолютное непонимание, перемешанное с вытекающей нечеловеческой злобой к неудовлетворившему их всех автору.
Ну не нравится, недопоняли – так хотя бы не культивируйте в себе зло.
Показательное обстоятельство: будучи вагнерианцем, наш великолепный художник Валентин Серов регулярно приезжал смотреть и слушать любимые музыкальные драмы в Байрейт. Пишет жене: «"Валькирию" я еле выдержал, ибо тут Вагнер гений как драматург и композитор. Он нашел что-то между жизнью и смертью».
Но зато после: «В общем, чувствуется не воодушевление исполнителей, а скорее точная, но не без сухости р а б о т а».
О, если бы у наших аристократов было хоть чуточку меньше пресловутого «воодушевления», хоть немногим больше склонности к «точной, не без сухости р а б о т е»!
Что русскому аристократу, включая обкомовских работников и беззаветных деятелей культуры, – хорошо, то немцу и русскому простолюдину – хуже смерти. Извиняйте и за классовый подход, и за утрированный пролетарский интернационализм.
Сюжет, во многом сходный с сюжетом Шьямалана, я (видит Бог и помнит Юрий Николаевич Арабов!) предлагал еще в первой половине 90-х. Была у меня в институте такая заявка: некая драма происходит, едва в определенном месте случится определенный же набор людей и событий. Условно говоря, если в одном дворе соберутся лысый в кепке, две беременные женщины, пьяный экскаваторщик и компания подростков, горланящая песню из репертуара Жени Белоусова «Подари мне вечерок-вечерочек», непременно случится убийство старухи-процентщицы…
Иначе говоря, конфигурация приводит к событию. Или: некий мировой план и некая потусторонняя игра сил, а не индивидуальная психология.
Практически никто, кроме многомудрого и проницательного Арабова, на сюжеты подобного рода, на странные сюжеты, которые я мог и хотел печь десятками, если не сотнями, не реагировал. Теперь вот нахожу полное структурное соответствие у американца индийского происхождения Шьямалана, который, кстати, получил за «Леди в воде» приз «Худший американский режиссер года», но это же их заокеанское домашнее баловство, до которого нам никакого дела быть не должно.
Но нам должно быть дело до сути дела, а иначе Россия окончательно, на веки вечные превратится в культурную провинцию, а потом и вовсе отомрет из-за неспособности к адекватному осмыслению действительности.
Картина Шьямалана – не великая, нет. Просто «работа не без сухости». Хотя и со сквозной темой влажности. Актуализируются некий параллельный мир и некий метафизический план – уже замечательно! Наших зрителей особенно взбесило, что герои Шьямалана напряженно ищут в своей американской повседневности – знаки, метафизические инструкции. Наши смеялись над тем, что и газетный кроссворд, и оформление коробки с кукурузными хлопьями герои Шьямалана силятся проинтерпретировать. На этом основании многие приняли «Леди в воде» за неудавшуюся комедию.
Но 150 лет назад ровно в таких же оскорбительных выражениях многие и многие российские грамотные трактовали драматургию Вагнера! Что говорить о людях второго плана, если даже Лев Толстой хохотал, удивлялся Н.Н. Страхову, когда тот пересказывал ему сюжет «Нибелунгов» и восхищался «этими детскими сказками».
«Н.Н. Страхов, стоявший против Л.Н., медленно и с усилием произнес: "Сюжет удивительный". Л.Н. попросил, чтобы сгладить тяжелое впечатление от Вагнера, сыграть Полонез Шопена, что я и сделал» (С.И. Танеев).
Лев Толстой был, конечно, подлинным мистиком и духовидцем. Допустим, его поздние дневниковые записи – едва ли не наилучший комментарий к поэтике Шьямалана: «То, что мы не знаем вещей самих в себе (кроме своего духовного я), никак не доказывает того, что, кроме нас, ничего нет и что мы ничего не можем знать. Другие существа, другие отделенные от Всего в сущности существуют так же, как и мы; мы знаем это, соприкасаясь с ними, знаем по показанию наших чувств и по тому, что они то же, что мы» (1903).
Но есть еще лучшее, многократно повторяемое Толстым на исходе жизни: мы не стоим на месте, даже когда ничего не происходит, но движемся; и мы на самом деле не здесь, а там…
Просто, будучи аристократом, Толстой не собирался идти навстречу массовому человеку. Его книги ослепительны, но его поэтика – не тиражируема, не может работать на благо того самого народа, о котором яснополянский граф и почти что мой земеля так радел на словах. Напротив, архаика Шьямалана – архаика перспективная. Королеву Нимф зовут у него Story и, возвратившись в свое Зазеркалье, она одновременно должна остаться на страницах некоей Книги, которую напишет Писатель и которую когда-нибудь прочитает Мальчик – надежда человечества. Все герои картины – больше самих себя. У каждого есть метафизический план, который только предстоит обнаружить: Хранитель, Символист, Переводчик, Целительница, группа товарищей, составляющих Гильдию. Собравшись вместе, подобно персонажам моей старинной заявки, и опознав в себе свое подлинное начало, все эти будто бы случайные люди должны реализовать метафизическую инструкцию.
«Если вы сидите в театре и смотрите Шиллера или хотя бы Островского, знайте, что это возможно для вас только потому, что прошло время абсолютно-личностной объективности, с точки зрения которой театр, искусство автономной чувственности, был бесовским игрищем, и что актеры получили право продуцировать свое искусство в силу того, что кто-то готовился проливать свою кровь за буржуазные идеалы и потом фактически проливал» (А.Ф. Лосев). Не то чтобы я вполне понимал эту замысловатую формулу. Ее присутствие, однако, необходимо. Она позволяет вбросить мысль о том, что ставки высоки и что поэтому, хотя бы из уважения к чужой крови, следует стремиться не к хохоту, но к напряжению. На Вагнере, на Островском, на Шьямалане – все равно.
Наконец, социокультурная кода. Вот вам – ключевое событие минувшего месяца, если не года. Вот вам знак, и вот вам недоброе предзнаменование: «Внук Нельсона Манделы стал вождем племени на востоке ЮАР. В свое время известный борец за права темнокожих отказался от этого титула, но теперь власть вернулась к древнему роду». Это будет поважнее и украинской возни, и даже американского бряцания оружием. Торжество родоплеменной архаики! Полный крах просвещенческого идеала.
Сколько было крику о борьбе с апартеидом, с царством белого дьявола, то бишь с господством бура-колонизатора. Но оказывается, борьба за демократические идеалы была имитацией: «Новоиспеченный вождь недавно окончил университет, где обучался политическим наукам. Он пообещал создать новые рабочие места для соплеменников».
Оп-па. «Теперь власть в племени вернулась к древнему роду». Все по-взрослому. Не смешно.
Лет десять назад прочитал в книжке французского антрополога Норбера Рулана: «Этнологи показали, что в так называемых архаических обществах умели скрывать социальные или политические маневры под маской родственных отношений; отсюда можно задаться вопросом: не стремится ли наше современное общество скрыть под маской политики или экономики генеалогические мотивы? Подобные гипотезы интересны, но ждут пока своего подтверждения».
Интересные гипотезы своего звездного часа дождались.
И вот, при всем моем безграничном почтении к поэтике Льва Толстого и его товарищей по борьбе, должен отметить, что адекватно осмыслить новую реальность на их языке до лучших, до светлых времен -- не получится. А зато к нашей новой реальности, похоже, приспособлена поэтика Шьямалана: «Зеленые Монстры, Хранители Закона, Орлы, Нарфы и Символисты…»
