— Если в России удалось провести реформу электроэнергетики и ликвидировать государственного монополиста РАО ЕЭС, то почему оказалось невозможно сделать то же самое с другой монополией — «Газпромом»? То есть разделить его на добычную, транспортную (газопроводную) и торговую (реализация газа) составляющие? Хотя многие утверждают, что монополия весьма эффективна, но, кстати, никто не предлагает слить государственные «Роснефть» и «Транснефть», то есть создать нефтяную аналогию «Газпрома».
— Прежде всего здесь свою роль играет субъективный фактор. Реформа «Газпрома» обсуждается как минимум десять лет. Однако правительство и менеджмент компании жестко настроены против таких инициатив. В РАО свою роль сыграл фактор Анатолия Чубайса, который смог пролоббировать реорганизацию монополии. Кроме того, электроэнергетика ориентирована на внутренний рынок, из-за регулирования тарифов она не могла решать задачу модернизации сетей, которые отставали от потребностей в экономике. «Газпром» — это в первую очередь экспортная компания. На нее приходится 15% российского экспорта и 14% поступлений в федеральный бюджет, монополия имеет достаточно ресурсов для реализации масштабных инвестиционных проектов. Реформа — достаточно болезненный процесс. Государство не готово брать на себя соответствующие риски. Наконец, не стоит забывать, что в последние годы «Газпром» стал значимым инструментом внешней политики, а разделение может снизить его эффективность.
При этом проводить аналогии с «Роснефтью» не совсем корректно. В России доля независимых производителей газа составляет 10%, остальное — «Газпром». «Роснефть», хотя и лидер, имеет всего около 22% в добыче нефти.
— Является ли причиной отсутствия желания демонополизации газовой отрасли то, что, в отличие от безнадежно убыточного РАО ЕЭС, «Газпром» генерирует мощный финансовый поток, который очень хочется контролировать?
— Как уже сказано выше, да. Даже после перехода к свободному рынку денежный поток РАО долгое время уходил бы на решение инвестиционных задач. Опять же стоит учитывать и масштабы инвестиционных проектов в газовой отрасли, которые требуют мобилизации колоссальных ресурсов. В условиях ограниченного доступа нерезидентов монополия может решать их эффективнее.
— Как вы считаете, насколько правильна и реализуема стратегия «Газпрома», которую условно можно обозначить аббревиатурой ХВС — «Хочу все сам» — то есть «сам добывать», «сам транспортировать» и «сам продавать»? Вам не кажется, что она уже потерпела крах — по крайней мере, в Евросоюзе, страны которого изо всех сил сопротивляются допуску российского концерна к конечным потребителям?
— Нет, краха она не потерпела. Несмотря на снижение потребления, «Газпром» чувствует себя вполне комфортно, в том числе за счет интегрированного характера бизнеса. Любая компания стремится к максимальной интеграции. Другое дело, что для этого не всегда есть возможности.
Нельзя исключать, что разделенная монополия работала бы более эффективно, но пока это только предположение. Насколько нам известно, детальных расчетов никто не проводил. В итоге мы имеем то, что имеем, — и это работает, причем достаточно неплохо.
— Не кажется ли вам, что руководство страны чересчур отождествляет интересы «Газпрома» и интересы государства? Ведь, согласитесь, политический конфликт с Украиной во многом спровоцирован именно интересами «Газпрома», который с начала 1990-х годов стремился взять под контроль украинскую газотранспортную систему?
— Скорее здесь был комплекс интересов, связанный в том числе со стремлением России увеличить свое влияние на политические процессы на Украине. В целом ничего аномального здесь нет — сейчас во всем мире интересы бизнеса и власти настолько переплетены, что их сложно разделить. Другое дело, что политика негативно отражается на международных позициях «Газпрома». Та же Европа заметно активизировалась в плане поиска альтернативных поставщиков — имидж российской компании оказался подпорчен газовыми войнами.
— Можно ли считать начало практической реализации проекта газопровода South Stream косвенным признанием полной независимости Украины от «Газпрома»? Ведь смена Украины как ненадежной страны-транзитера на Турцию (кстати, члена НАТО), которую вряд ли можно назвать более приемлемым транзитером, означает, что Москва поставила крест на попытках поставить под контроль украинскую ГТС.
— На мой взгляд, нет. В данном случае речь идет о диверсификации каналов транзита, но полностью отказаться от Украины будет сложно — это наиболее удобная страна для поставок в Центральную Европу. Очевидно, что Россия не оставит попыток получить контроль (или хотя бы миноритарную долю) в украинской газотранспортной системе. Это не только контроль над транзитом, но и увеличение политического влияния в СНГ. Однако здесь стоит дождаться очередной ротации элиты на Украине — это позволит лучше оценить шансы «Газпрома» и предположить инструменты реализации его политики.
