Один мой знакомец, коллега-литератор, на днях ошарашенно написал на своей электронной страничке: «Вот уж не думал, что Большой – это наш „бренд”… Я как-то всю жизнь считал, что это наше национальное достояние».
Сдается мне, в этом и заключается суть проблемы: у нас, у тех, кому Большой – национальное достояние, иной взгляд на то, как с ним поступать можно, а как ни в коем случае нельзя, нежели у тех, для кого он «бренд». Дорогие мои, слова никогда не бывают просто словами. За ними стоит мировоззрение, образ жизни и действия…
Увидавши в блогах фотографии Аполлона «до» и «после», я сначала приняла сие за фотожабу. Ну не может такого быть, просто не может. Не способны люди, имеющие все же какое-то отношение к искусству, не знать, что античная скульптурная традиция изображения мужских половых органов являет собою весьма целомудренную условность. Проще сказать, их всегда лепили, высекали и отливали значительно меньшими по размеру, нежели это предусматривает анатомия человеческого организма. Это, прошу прощения, не гениталии, это всего лишь деликатный намек на то, что у мужчин оные в данном месте расположены. Только неграмотная деревенская бабка способна углядеть тут «срам». Но тогда – зачем?!
Впрочем, нам попытались задним числом что-то компетентно обосновать. Существуют, оказывается, какие-то неудоборазличимые изображения XIX века, где что-то наподобие фигового листка просматривается. Это, стало быть, никак не борьба с «порнографией» (как мы с перепугу предположили было), а вовсе даже иное – кропотливое восстановление утраченного исторического облика.
Вполне возможно, что трудноразличимый листок в самом деле существовал. Но выглядел, вне сомнения, иначе. Реставраторы и не скрывают, что не сумели толком разглядеть. Некий В. Никифоров делится, что «подсмотрел подходящие» листики у статуй Адама и Евы в Петергофе. Что уж там подходящего, сказать сложно – Николо Микетти творил аж при Петре Великом и представляет школу барокко. А Петр Клодт, как ни крути, поздний классицизм. Так что едва ли фиговые листья от Микетти складно и ладно идут к статуе Клодта. Единственное, в чем можно найти сходство между Адамом и Аполлоном, – так это как раз античная условность анатомии. Как при наличии фиговых листьев, так и при отсутствии оных. Наши же герои припаяли в качестве фигового листка полновесную «раковину» хоккейного вратаря. Похабство получившегося зрелища неимоверно.
Вдобавок в руке Аполлона теперь зажат лавровый венок, тоже давно утраченный.
Как же я счастлива, что Венера Милосская находится вне досягаемости В. Никифорова! Иначе бы он щедро возвратил нам ее утраченные руки.
А Самофракийская Победа? Надо думать, В. Никифоров на счет раз осчастливил бы нас возвращением ее утраченной головы! А «подходящие аналоги подсмотрел» бы в зале этрусков. Или в египетском.
Каждый раз, посещая теперь Лувр, я стану прежде всего радоваться, что там никому в голову не придет дать В. Никифорову реконструировать руки Венеры, что никто не позволит В. Никифорову тянуть руки к утраченной голове Ники.
Дожили. Народ, конечно, вовсю забавляется идиотизмом ситуации. Злополучный фиговый лист называют барсеткой, в которую Аполлон теперь кладет ключи от квадриги. Много смешного пишут. А мне вот не смешно. Изгажено творение самого мною любимого из отечественных скульпторов.
Когда-то, в юности, мне казалось, что все плохое, что могло произойти с моим родным городом, уже произошло. Задолго до моего рождения. Сколь наивно было так думать, романтически бродя в Царицыно средь «мавританско-готических» его руин… Теперь там больше нет руин. Все реставрировано, реконструировано и вообще воссоздано. Вот только Казаков с Баженовым куда-то делись, как не было. Ау, великие тени!
Ну а теперь и до Большого черед дошел. Чем народ недоволен: что декорации после премьеры рухнули? Да скажем человеческое наше спасибо, что не ухнул вниз сам театр. На 23 метра. Ведь все эти реконструкции архитектурных памятников оборачиваются сегодня в Москве прежде всего кротовьим слепым рытьем всяческих полезных подземных помещений огромного размеру. Это в нашей-то московской землице, землице карстовой, кружевной.
Почему? Да потому, что Большой это теперь «бренд». (Собственно, и не Большой уже, а Bolshoi). Если воспринимаешь сокровище как вещь с престижной этикеткой, то делается уже решительно неважно, что там настоящее сохранилось, что на свалку вывалено. Этикетка-то на месте, там, где ей положено, чтобы все видели.
Трендовое и брендовое мышление, крепчающее с каждым днем, не предусматривает бережности, трепета к тому, что созидали предки. В нем нет осознания, что, хоть десять раз в твоих возможностях принимать важнейшие решения, предмет этих решений тебе отнюдь не принадлежит.
Да, уж коль скоро о Лувре речь заходила. Стеклянная пирамида перед ним – штука, конечно, довольно нелепая. Но ведь, когда придет поколение с лучшим вкусом, сковырнуть эту прозрачную дуру будет легче легкого. Нам же с московскими проблемами архитектурного наследия так просто разобраться не получится. Не нам, конечно, потомкам нашим, коли уродятся вменяемы. Без трендов и брендов в головах, без бредовых желаний ставить на великой сцене сомнительные оперы с несомненно пакостными либретто.
А ведь я еще внутри не была. И идти, сказать по чести, страшновато.
