— Новый банк развития (ранее — Новый банк развития БРИКС) в этом году отмечает свое десятилетие. В 2012–2014 гг. вы возглавляли делегацию России на переговорах по его учреждению. Как вы оцениваете работу этого финансового института? Его деятельность востребована в других странах?
— Новый банк развития — продукт понимания того, что во многостороннем взаимодействии и сотрудничестве заложены основы устойчивого развития. Учрежденный «пятеркой», он уже превратился, как мы и планировали, в банк для финансирования проектов не только в странах — членах объединения БРИКС, но и в «иных» государствах. Правда, чтобы финансировать проекты в других странах, им необходимо присоединиться к Новому банку развития в качестве постоянных членов, причем необязательно в качестве потенциальных заемщиков. Можно стать просто акционером, что и сделали, например, ОАЭ. На годовом собрании НБР в Бразилии Совет управляющих дал согласие на присоединение к Банку Узбекистана и Колумбии, в активной фазе находятся переговоры с Индонезией.
Третий мир или Глобальный Юг, как сейчас принято говорить, десятилетиями опирался на Группу Всемирного банка, а также ряд других многосторонних банков развития в качестве важных источников дешевых и «длинных» денег. Все они были учреждены развитыми экономиками и за их деньги. И тут вдруг появляется многосторонний финансовый институт, куда вход США и их ближайшим союзникам просто-напросто закрыт. К НБР можно присоединиться, только если стать его членом приглашают действующие акционеры. Это и есть коренное отличие Нового банка развития от всех других многосторонних банков развития (МБР). Его название, кстати, было предложено нашими бразильскими коллегами, и поэтому в каком-то смысле символично, что 10-летний юбилей Банка прошел в стране, которая и подобрала ему название.
— Какие функции выполняет НБР — политические или дипломатические? Ведь экономическая значимость финансируемых им проектов относительно ВВП тех стран, которые являются его участниками, мягко говоря, не очень большая.
— Финансовая модель Нового банка развития такая же, как у других существующих МБР. Это — опора на большой разрешенный капитал ($100 млрд) и относительно небольшой оплачиваемый капитал ($10 млрд), а все остальное — капитал по требованию, то есть используется, по сути, классическая финансовая модель. Далее, источником финансирования проектов (чаще всего в форме кредитования) становятся средства, заимствованные на долговых рынках, когда солидный объем собственного капитала и высокий кредитный рейтинг дают возможность «продать» инвесторам облигации с низкой ставкой купона. Такие процентные ставки, как правило, меньше, чем ставки, по которым размещаются облигации стран-членов НБР. На этой основе осуществляется текущая деятельность НБР: он привлекает заемные ресурсы и осуществляет кредитование инвестиционных проектов, сохраняя в неприкосновенности собственный капитал.
В данном контексте весьма примечательно положение, в котором функционирует Новый банк развития. На балансе Банка заметен очевидный «крен» в сторону заимствований в юанях. Рисковики НБР предпочли бы, чтобы, как и в случае с кредитным портфелем, структура его фондирования была бы сбалансированной. Однако опасение вторичных санкций влияет на позицию не столько менеджмента, сколько акционеров в плане кредитования российских проектов, и их можно понять. У страны — члена МБР, особенно когда она является и его акционером, и заемщиком, не может не возникнуть конфликта интересов. И здесь нужно делать выбор, что важнее: защита собственных финансовых интересов или обеспечение интересов финансового института, в котором вы являетесь одним из ведущих акционеров и в который вы вложили достаточно большие деньги.
Россия выбрала позицию акционера, предпочтя не подрывать интересы финансового института и обеспечивать интересы других акционеров НБР. Эту позицию нередко критикуют, пытаются, что называется, «поддеть» за отсутствие «решительных действий» и т.п. Но нужно «держать удар», чтобы сохранить кредитные рейтинги Банка, возможность его работы как заемщика не только на юаневом, но и на глобальном долговом рынке. Для меня изложенная выше позиция представляется естественной, но есть другое мнение, и с этим приходится считаться.
Всего за 10 лет существования Новый банк развития прочно «вошёл» в семью МБР (их в мире порядка 30, среди них только 10 имеют глобальные мандаты). Его представителей стали приглашать на встречи «двадцатки» и на заседания ее рабочих групп и, самое главное, они принимают участие в подготовке рабочих и итоговых документов «Группы 20», в частности, в тех из них, где фиксируются подходы к обеспечению устойчивого развития, особенно в части финансирования климатических проектов.
— Можно ли их рассматривать многосторонние банки развития как «полигон» для обкатки применения новых финансовых инструментов, инвестиционных решений, реализации международных трансграничных проектов, финансируемых в различных валютах?
— Модный сейчас механизм смешанного финансирования или блендирования стал развиваться благодаря его использованию многосторонними банками развития. Например, Международная финансовая корпорация, являющаяся одним из членов Группы Всемирного банка, более 20 лет использовала блендирование, но эта практика активного «промоушена» не получила. Только спустя несколько лет она стала шире распространяться, в том числе — через «Фабрику проектного финансирования», которую активно развивает ВЭБ.РФ и к которой видим все более возрастающий интерес во время встреч участников Механизма межбанковского сотрудничества объединения БРИКС или членов Межбанковского объединения ШОС. Когда начались проблемы с мобилизацией климатического финансирования, к данному механизму стали все больше присматриваться как к возможности «поженить» интересы частного и государственного капиталов.
Все понимают, что климатические проекты трудны в структурировании, они высокорискованные, с непонятными сроками окупаемости и так далее. Блендирование как раз помогает решить данные проблемы, это, собственно, и делает ВЭБ.РФ, когда в рамках «Фабрики проектного финансирования» привлекает синдицированное кредитование, берет на себя младшие кредитные транши, риски начальной и финальной фаз проекта. Взаимодействие участников механизма очень похоже на государственно-частное партнерство, правда, немного своеобразное, поскольку в нем меньше экономических и коммерческих составляющих, но больше чисто финансовых факторов.
— Давайте поговорим о «Фабрике проектного финансирования» как флагманском проекте ВЭБ.РФ в несколько ином контексте. На ПМЭФ председатель ВЭБ.РФ Игорь Шувалов анонсировал трансформацию этого механизма, в том числе, путем привлечения к участию в «Фабрике» небольших коммерческих банков. Учитывая эти факты, как вы оцениваете перспективы работы «Фабрики» и возможность в будущем привлечь в программу многосторонние банки развития?
— Для «Фабрики проектного финансирования» большую роль играет субсидия, выделяемая из федерального бюджета на поддержание уровня процентной ставки на приемлемом для заемщика уровне в течение всего периода использования заемных средств. В текущих финансовых условиях это значительные расходы для федерального бюджета. Соответственно, нужно искать новые источники фондирования.
Внешние рынки пока не доступны по независящим от нас причинам, хотя мы все финансовые обязательства перед кредиторами выполнили. Получается, что у ВЭБ.РФ два основных источника фондирования операций: межбанковский рынок и рынок внутренних облигационных займов.
— Расскажите про климатическое финансирование, ведь появился относительно новый для ВЭБа вид финансовых операций. Насколько он укладывается в Стратегию ВЭБа и в достижение Россией национальных целей развития в целом?
— В кредитном портфеле ВЭБ.РФ число климатических проектов заметно уступает количеству «стандартных» инвестиционных проектов. Но пару лет назад была утверждена ESG-стратегия, которая по своему содержанию не намного отличается от климатической повестки. Каждый проект, который рассматривается как потенциально приемлемый для финансирования по линии ВЭБа, проходит экспертизу на соответствие и национальной таксономии, и упомянутой выше Стратегии. Мы можем точно утверждать, что ВЭБ.РФ находится в русле глобальных тенденций. И те ESG-рейтинги, которые ему присвоили рейтинговое агентство «Эксперт» и Банк России, подтверждают, что мы — в тренде.
Мне нравится, что в последнее время в многосторонних банках развития стало нормой оценивать деятельность не по сумме объявленных кредитов и фактически выделенных средств, а по результатам проектной деятельности: количеству созданных рабочих мест, протяженности построенных дорог, количеству семей, переехавших в новые дома, объему-тонн уменьшенных выбросов СО2. ВЭБ.РФ, хотя и не относится к МБР, придерживается аналогичной практики.
И еще одно замечание. Чуть более года назад Международный банк реконструкции и развития, «стержень» Группы Всемирного банка, стал публиковать таблицу с 22 показателями деятельности по всему спектру основных операций. В таблице две колонки: одна — с планами кредитования проектов, другая — с фактическими результатами. Например, запланировали создать 500 тыс. рабочих мест, проложить сколько-то километров электросетей и пр. В ВЭБе уже приступили к изучению этого опыта. Если данный подход будет признан приемлемым, то последующее внедрение аналогичной или похожей практики сможет существенно улучшить позиционирование ВЭБ.РФ как института ответственного социального финансирования.
В этой связи хочу рассказать об интересной новой тенденции, связанной с национальными институтами финансирования развития (ИФР). После десятилетий замалчивания о них стали говорить и в ООН, и в «двадцатке». Речь идет о том, чтобы национальные ИФР играли адекватную масштабам их деятельности роль в глобальной повестке развития. Такая постановка вопроса более чем справедлива, поскольку в год национальные публичные банки развития инвестируют средств примерно в 2 раза больше, чем МБР. При этом многосторонние банки развития — постоянные члены дискуссии в рамках «двадцатки» на такие темы, как климатическое финансирование, устойчивое развитие, инфраструктурные инвестиции и др. И то, что национальные банки развития стоят в стороне от глобальной повестки развития, неверно.
— Если говорить о том, что нужно национальные банки развития подключать к международной дискуссии, то сразу возникает вопрос, а почему бы к ней тогда не подключать крупнейшие коммерческие банки?
— У них другая ситуация: в отличие от ПБР их деятельность направлена на извлечение прибыли. К тому же у коммерческих банков есть «свой» представитель в глобальной повестке. Это Институт международного финансирования (ИМФ), созданный в начале 80-х с целью лоббирования их интересов, что он многие годы весьма успешно делает. В частности, ИМФ — постоянный участник весенней и осенней сессий Бреттон-Вудских институтов, а также так называемого Парижского форума, который объединяет суверенных и частных кредиторов, а также суверенных дебиторов.
— Правительство подготовило документ о продвижении национальных интересов России в финансовом международном поле. Как с ним обстоят дела?
— Речь, очевидно, идет о формировании позиции России на 4-й Международной конференции по финансированию развития и принятии итоговой Декларации форума по итогам переговоров в Севилье в конце июня — начале июля. Это ООНовский документ, в котором есть практически все, что связано с финансированием развития: мобилизация внутренних источников финансирования, обеспечение притока в развивающиеся страны новых заемных средств и прямых зарубежных инвестиций, реструктуризация суверенной задолженности, финансирование торговли, модернизация деятельности МБР в интересах развивающихся стран и пр. Этот верхнеуровневый документ является аналогом Плана действий, согласованного в 2015 г. на 3-й международной конференции в Аддис-Абебе.
Одна из самых острых тем — мобилизация финансирования климатических проектов, реализуемых в развивающихся странах, которые, по понятным причинам, не в состоянии решить эту задачу самостоятельно. По различным оценкам, на эти цели им необходимо ежегодно изыскивать свыше $1 трлн, из которых только примерно половина может быть получена из внутренних источников. В прошлом году в г. Баку на Конференции ООН по климату COP29 развитые страны обещали изыскать на эти цели $300 млрд в год, хотя до этого в течение десяти лет не смогли выполнить прежнее обещание ежегодно «аллокировать и мобилизовывать» $100 млрд в год. В ноябре с.г. в Бразилии на климатической конференции COP30 эта тема станет предметом всеобъемлющего обсуждения. Правда, в условиях роста военных расходов и бюджетных дефицитов непонятно, каким образом развитые страны будут готовы пойти на выделение таких значительных ресурсов.
Дело даже не в том, чтобы закоммититься, принять обязательство, а в том, как изменить структуру передаваемых финансовых средств. На основе использования «кредитного рычага» этого сделать не получится: суверенный долг развивающихся стран достиг объемов, угрожающих их финансовой стабильности. По идее, нужны грантовые деньги и прямые инвестиции, которые можно «поженить» со средствами частного сектора. Но опыт показывает, что даже у многосторонних банков развития это не получается эффективно. Поэтому необходимы прежде всего именно прямые инвестиции, вместе с которыми происходит передача технологий, связанных, например, с выводом из эксплуатации угольной генерации и ее заменой на «зеленую энергетику». Это дорого стоит. Готовы ли к такому сценарию развитые страны? С одной стороны, уже заключено несколько энергопартнерств с Индонезией, Вьетнамом, еще парой стран, но с другой стороны, как раз в сфере закрытия угольной генерации отсутствует информация о практической отдаче данных программ.
Наличие указанных «партнерств», а также модных «страновых платформ» говорит о том, что с точки зрения содействия международному развитию мир находится на переходном этапе, в том числе в сфере климатического финансирования. Одна из самых больших проблем связана с ожиданиями реформы Международной валютно-финансовой системы (МВФС). На ПМЭФ-2025 сразу три сессии «высокого уровня» были посвящены этой теме. Правда, если присмотреться к сделанным заявлениям, то станет очевидным тот факт, что отсутствует теоретическая платформа такой реформы. Это резко контрастирует с тем, что было перед проведением в 1944 году международной конференции в Бреттон-Вудсе, когда представители финансовых министерств США и Великобритании — Уайт и Кейнс — представили делегатам два больших плана по институтам, функциям и правилам будущей МВФС.
Сегодня многочисленные призывы к тому, чтобы реформировать упомянутую систему, наталкиваются на вопрос, на какой теоретической платформе это можно сделать? Как правило, говорят, что нужно увеличивать вес стран формирующихся рынков в глобальном финансовом управлении, чтобы этот вес соответствовал их доле в глобальной экономике, то есть перераспределить в их пользу квоты и голоса в МВФ. Тезис понятный, но как это сделать на практике? Не знаю, может на каком-то этапе появится концепция реформирования действующей МВФС, которая устроит и Глобальный Юг, и Глобальный Север. Пока же приходится действовать прагматично. Как не раз говорил Владимир Путин, «мы не собираемся ломать сложившуюся систему, а будем создавать свою». Таким образом, в глобальной экономике могут появиться две параллельно существующие финансовые системы. Одна будет обслуживать развитые страны, вторая — быстро растущие экономики. И это не утопия, если вспомнить, как складывались международные финансовые отношения в эпоху СССР!
Пока же явно прослеживается тренд на то, чтобы в рамках зарождающейся «параллельной» финансовой системы активно использовались национальные валюты. В то же время все понимают, что применение в международных расчетах нацвалют — затратная штука.
Мы знаем опыт Евросоюза: его участники не случайно евро ввели — чтобы уменьшить издержки экспортеров и импортеров при трансграничных расчетах и платежах. И жизнь показала, что принятые решения были правильными. Да, взаимодействие суверенов (их национальных/центральных банков) с Европейским центральным банком сталкивалось и сталкивается с многочисленными проблемами. Однако в конечном итоге все каким-то образом нормализуется: для европейских товаропроизводителей использование единой валюты оказалось выгодным. Более того, постепенно к зоне евро присоединяются все новые и новые участники.
На ПМЭФ неоднократно звучал тезис о том, что Глобальному Югу нужна мультивалюта (наднациональная валюта), которая использовалась бы в качестве платежного средства всеми участниками трансграничных расчетов. Пока же участникам внешнеэкономической деятельности приходится тратить большие ресурсы на управление валютными рисками: их хеджирование не бывает бесплатным.
Больше новостей читайте в нашем телеграм-канале @expert_mag