Давно подозреваю я, что человеку исторически не чужды ясные взаимоотношения с окружающей его Родиной. Например, живо воображаю я себе жизнь своих прародителей Адама Парамоновича Мостовщикова и Евы Анатольевны Прокопенко. Адам Парамонович с Евой Анатольевной, как известно, любили друг друга страстно, но все-таки платонически. С этим делом у них поначалу творилось полное заблуждение. Они явно собирались размножаться черенками, не случись у них откровения в отношениях с властями. Властя твердо запретили им кушать порочных яблок, зато обещали полную беззаботность, бесплатный проезд на метро, тихий час и булку с кефиром на полдник. Рай, одним словом, они обещали им вместо яблок. И кущи заодно.

Парамоныч с Анатольевной ослушались властей. И правильно, как выяснилось, сделали, поскольку при помощи яблок нарожали всяческих Исааков Яковлевичей Мостовщиковых и Ребекк Моисеевен Прокопенко, которые посредством Василиев Ефимовичей и Клавдий Петровен в конце концов подарили миру меня. И вот, находясь на нынешнем этапе эволюции, надо теперь признаться, что именно умение граждан и их Родины как следует договариваться о правилах совместного проживания приносит цивилизации неплохие результаты.

Разумеется, у меня как венца творения тоже есть своя Родина. Она, понятно, не кущи, но на булку с кефиром, что уж греха таить, хватает. Тем не менее наши отношения с властями в последнее время далеки от идеальных. У нас не существует никаких осмысленных и полезных для прогресса связей. Мне на власти наплевать. Ну и им на меня даже страшно подумать, что именно. В принципе, эта ситуация терпима. Мы хотя бы не мешаем друг другу скорбными нотациями. Но слишком долго, я боюсь, это продолжаться не может. Дело зашло слишком далеко. Я тут, признаться, пользуясь недосмотром, нарожал себе еще троих венцов цивилизации. Предпочитаю теперь пообщаться с Родиной на предмет выяснить: какая у нас нынче намечается эволюция? Каковы обязательства сторон? Предусмотрен ли тихий час? Или, напротив, ожидается приковывание к скале и выклевывание печени? Эти вопросы искренне тревожат меня, поскольку я тут собираюсь еще некоторое время пожить и повыращивать потомство.

Воспоминания

В иные, простите за занудство, годы я, как ни странно, встречался с моим государством чаще, чем нынче. Наше первое свидание состоялось прямо при появлении меня на свет в государственном родильном заведении. Родина повесила мне на руку кусок клеенки с опознавательной надписью, замерила и завернула в хлопчатобумажную тряпицу. Потом она выдала меня родителям на воспитание, но присылала приглядывать за мной людей со шприцами, бормашинами и медицинскими банками. В детском саду государство ставило меня в угол. В школе давало сосиску и просило спеть ему песню "Что тебе снится, крейсер 'Аврора'". На улице оно гонялось за мной посредством участкового милиционера, когда совместно с учащимся кулинарного техникума Алексеем Ярцевым я брался разглядывать озорные черно-белые порнографические открытки. В армии оно познакомило меня со старшим прапорщиком Луневым и научило спать в канаве, воровать тушенку и курить окурки. Наконец, оно приютило меня на заочном отделении факультета журналистики МГУ, откуда потом с успехом же и выгнало за хроническое тупоумие и неуспеваемость совершенно по всем дисциплинам.

Но самое интересное, что все эти глубоко духовные и яркие годы наши отношения с государством были оформлены четким и ясным общественным договором, известным всем без исключения жителям страны, название которой мой старший сын читает теперь как "сэ-сэ-сэ-рэ". Правила совместного проживания граждан и властей были тогда не просто народными поверьями, убеждениями или фантазиями. Они не созревали в умах под влиянием обстановки, их не напевали птицы и не нашептывал на ухо ветерок. При советской власти они были простым, как зубило, русским языком напечатаны на задней обложке всякой ученической тетрадки и незадорого продавались в любом канцелярском магазине. Общественный договор, если помните, тогда начинался словами: "Я, такой-то, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь..." Ну дальше вы помните.

Возможно, это был не самый удачный и честный общественный договор, не самая лучшая клятва. По крайней мере меня на ее обсуждении не присутствовало и моим мнением по ее поводу государство особенно себя не отягощало. Но многим нравилось. Это были простые правила общения с государством, удобные большинству населения. Их можно было выполнять, стремиться с их помощью попасть в авангард рабочего класса и за это получать к празднику набор из сырокопченой колбасы, шпрот и фрагментов коровы для холодца. А можно было сознательно презирать написанное, не ходить ни в какой авангард, а участвовать лучше в художественной самодеятельности ближайшего сумасшедшего дома. Тоже, между прочим, увлекательно.

Сейчас прежних тетрадок не стало. Утомившись в конце концов от бесконечного государства, от договора, придуманного какими-то далекими чуждыми лысыми людьми с добрыми огоньками в глазах, мы как-то предпочли послать Родину к чертовой бабушке, попросили отвязаться от нас и не мельтешить лучше под ногами. Никакой особенной любви у нас теперь не наблюдается. Мы как бы в разводе и изредка шлем Родине алименты, чтоб она не истязала нас своими клятвами, макаронами и плачем.

Малая земля

Если заставить себя немного почесать в голове и вспомнить, как часто теперь человеку приходится сталкиваться с государством, то результат может получиться ошеломляющим. Я, например, в последний раз общался с Родиной около месяца назад, и то по чистой случайности. Она просто сама позвонила мне домой в восемь часов утра довольно неприятным женским голосом.

- Многодетный отец Мостовщиков? - спросила меня Родина немного, как мне показалось, угрожающе.

- Что-то похожее на него, - сказал я, тараща ошалевшие глаза в ближайший будильник.

- Так, - сказала Родина строго. - Почему вы не явились получать сухой шампунь?

Вопрос, чтоб не соврать, застал меня врасплох.

- Трудно сказать, - ответил я вполне искренне. - Наверное, я не умею получать сухой шампунь.

- Это почему же?

- Я его боюсь.

- Очень смешно, - не зарадовалась Родина. - Приходите тогда за набором шоколадных конфет "Дальнее плаванье".

- Куда? - спросил я голосом фаталиста, наблюдающего, как на него едет самосвал.

- В районную управу, куда еще? Вы ж у нас социально незащищенный, правильно?

Я на всякий случай приподнял одеяло и придирчиво осмотрел себя.

- Я боюсь, вы недалеки от истины.

- Тогда приезжайте. Вот, запишите адрес...

- Только не это! - взмолился я из последних сил. - Заклинаю: раздайте, пожалуйста, мой сухой шампунь почвенникам, а конфеты - матросам. Я же тем временем посплю еще минут сорок-сорок пять.

Родина гневно положила трубку и с тех пор больше не звонила никогда. Других случаев я просто не могу припомнить при всем желании. Отряды махновцев, переодетых в форму сотрудников ГИБДД, давно уже не тревожат моего воображения. Махновцы, кстати сказать, и сами искренне рады любому нарушителю. Паспортный стол я не посещаю, в поликлинику не хожу, на государственной службе не числюсь, в очереди на муниципальное жилье не состою. Где еще мне встретить государство? Как повидаться с ним? Нет его, оно почти совсем исчезло из моей жизни.

Еще несколько лет назад это можно было бы назвать полноценным человеческим счастьем. Да даже и теперь многие мои соотечественники платят немалые деньги только за то, чтоб как можно реже сталкиваться со своей Родиной и ее нелепыми ужимками. Имеет ли в таком случае смысл о чем-то договариваться с ней? Может, лучше действовать самостоятельно? Есть ли толк вести с бывшей любимой совместное хозяйство, встречаться с нею в коридоре, в театре и просто на улице?

Спросили б меня об этом чуть пораньше, я б точно ответил: нет. Но тут вдруг на днях я отчего-то подумал: а у меня ведь выпадут зубы. Я буду немощным полоумным старикашкой, а Родина моя даже не вспомнит обо мне, не даст мне денег на кино, клюку и танцы с пенсионерками. Да что там старикашка! Я завтра же могу оказаться за границей, и всякий иностранец скажет мне там прямо в лицо, что хау, мол, ду ю ду? Смогу ли, бесстрашно сжимая в руках свой молоткастый, тьфу, головастый паспорт, ответить, что сам, мол, такой, zaraza! И потом - самое главное я забыл. Тщательно порывшись в себе, иногда ведь можно обнаружить в карманах небольшие записочки, своего рода приветы моей страны, называемые рублями. Что пишет нам Родина в этих бумагах? Хороши ли известия? Или это она шлет нам что-нибудь наподобие похоронки или уведомления о пропаже без вести?

Потом. Не забывайте: у многих дети. А у меня так - многие дети. Я что, могу продолжать рассказывать им научно-фантастические рассказы о том, как их отец, проявляя навыки сыновней благодарности, стоял в свое время по часу в очереди за развесной сметаной? А они могут продолжать считать меня клиническим идиотом за то, что у меня никогда не было конструктора Lego? Не знаю. Мне кажется, что рано или поздно мы должны бы найти более интересные темы для разговора о нашей с ними стране. Но для этого во мне хорошо бы для начала поселить гордость за Родину. Боюсь, что сухого шампуня для такой гордости будет маловато. Требуется, мне кажется, как следует публично объясниться со страной и вместе с ней выработать ясный план дальнейшего времяпрепровождения. И этот план должен быть опубликован на каждой задней обложке всякой ученической тетрадки для ясности, доступности и красоты.

Целина

Однако какой бы это мог быть план? О чем следует договариваться Родине с ее многочисленным населением, притаившимся в коттеджах, квартирах, общежитиях и подсобных помещениях овощных магазинов? Возможно ли вообще придумать некий внятный документ, способный верно отразить дальнейшие пожелания подавляющего числа граждан России, которые, как нас в последнее время уверяют, пьют теперь так, что могут внятно произнести свое имя только для милицейского протокола и то после капельницы?

А у меня тогда есть встречный вопрос: а кто-нибудь пробовал это сделать? Кто-нибудь сел вот сейчас за стол, почесал себе грудь и попытался составить хотя бы проект документа, без которого, честно сказать, нет даже смысла думать о каком-либо светлом и понятном будущем? И имеется у меня, заметьте, встречный ответ. Такой человек есть. Этот человек - я.

Вот сижу я теперь, чешу себе грудь и перебираю свои старые тетрадки заодно с комсомольским билетом, читаю детские клятвы из прошлого. И вот какой у меня рождается от этого замечательный план. А что, думаю я, если б поменяться нам теперь с моею Родиной местами. Что если б она теперь дала мне клятву, какую незаслуженно велела произносить по многу раз. Ведь из этого вышел бы некислый общественный договор. К примеру, такой.

Я, Российская Федерация, перед лицом своих международных товарищей торжественно клянусь:

- горячо любить Мостовщикова Сергея Александровича;

- бороться за его светлые идеалы, мысли, поступки и решения;

- осознавать великую ответственность за то, что в своем кармане Мостовщиков Сергей Александрович носит Российский паспорт, частицу алого знамени боевых знамен, согревавших сердца революционеров, защитников Родины, коммунистов, демократов, правых, левых, зеленых и просто нормальных людей, ум, честь и совесть которых и является главным национальным достоянием страны;

- воспитывать в себе честность, отвагу и верность делу Мостовщикова Сергея Александровича;

- показывать пример в труде, учебе, ускорении научно-технического прогресса, повышении национального благосостояния.

При желании количество этих пунктов можно увеличивать. Надеюсь, рано или поздно это умело сделают мои многочисленные последователи. Но прежде чем это произойдет, мне бы надо тоже в ответ поклясться в чем-нибудь своей Родине. Чтоб никому не было обидно. Так вот, клянусь я выполнять ее законы и слать ей денег на заказы к торжеству: чтоб ей хватало на колбасу, шпроты и копыта для холодца. Клянусь еще приглядывать за ней, чтоб не нарушала своей торжественной клятвы. Как выполнит ее - пускай идет в какой-нибудь авангард. А нет - так к психам в самодеятельность. Тоже, между прочим, увлекательно.

В чем я теперь и подписуюсь