В сегодняшней критике не принято всерьез говорить о продукции театральных антреприз, и в общем это правильно. Продукция редко того стоит. Пути театра, ищущего денежную выгоду, у нас почти не пересекаются с путями театра, ищущего выгод художественных. В этом смысле спектакль Владимира Мирзоева "Коллекция Пинтера", выпущенный агентством "Арт-Мост", явление исключительное. Но, может быть, знаменательное.
Да, конечно, "Коллекция Пинтера" - спектакль для широкой публики, поставленный быстро, просто и - насколько это в силах Мирзоева - бесхитростно. Художник Павел Каплевич, заботясь о яркости и затейливости зрелища, не забывает позаботиться о портативности и в своих причудах умерен. Сделана ставка на "звезд", они предельно узнаваемы в каждом жесте и в каждой интонации. И сверкают, разумеется, все сами по себе: партнерские отношения занятны и учтивы, но говорить о целостном ансамбле не стоит - по крайней мере, в привычном понимании. Все, как ожидалось, однако вот что странно: во всем этом немало художественного смысла.
Автор
"Коллекция" (1963) - одна из самых простых и легких пьес Гарольда Пинтера, но это все-таки не Коляда и не Кауард, а крупнейший драматург Британии, интеллектуал и нонконформист, преемник абсурдистских традиций. С текстами такого класса наша антреприза работать всегда побаивалась: не в коня корм.
Фабула "Коллекции" проста как анекдот: муж по имени Джеймс, жена по имени Стелла и два содомита, Билл и Гарри (все четверо имеют отношение к миру моды), выясняют жгучий вопрос - спал ли Билл со Стеллой. Больше ничего не происходит, но у Пинтера, как и у любого из серьезных драматургов XX века, фабула - вещь малозначащая. Важно то, как плетется диалог, как человек скрывает за словами мысли, как слова предают человека - он говорит что-нибудь вроде: "Хотите маслин?" - а мы все равно слышим: "Мне очень страшно" или "Я вас ненавижу" (технику подтекстов Пинтер разрабатывал по чеховским рецептам). Драматурги-затейники - имя им легион - умеют строить пьесу только как экскурсию и хватают за рукав на каждом повороте: ой, сейчас смешно будет! ой, а вот я вас растрогаю! С их сочинениями все заранее ясно, театру остается лишь пройтись по сюжету, похожему на десятки пройденных. В отличие от них есть драматурги, которые пишут каждую пьесу как картину мира. К их числу принадлежит Пинтер, и долг театра всегда по-новому объяснять смысл этой картины. Или выворачивать его по-своему.
Режиссер
Одна из любимых тем режиссера Мирзоева - сюжет о том, как обычные люди, без остатка вписывающиеся в привычную и предсказуемую жизнь, сталкиваются с какой-то нездешней силой. Неважно, с какой именно - с равнодушно развлекающимися богами ("Амфитрион") или со страшновато хихикающим, глумливым азиатом ("Хлестаков"). Эта сила ломает людей легко и нагло, но до конца не доламывает: покуролесит, покуражится, а потом исчезнет так же беспричинно, как появилась, - ладно, будет с вас, живите, как раньше. И, что самое странное, она по-своему очень обаятельна.
Актеры, постоянно работающие с Мирзоевым, отлично выучились в это играть. Они освоили технику эксцентрических провокаций и изломов, которые приковывают внимание к персонажу, но не позволяют его разгадать. Они ловки и лукавы, зал остро ощущает излучаемую радость игры - и радость всегда сопрягается с чувством опасности. Сами себя они окрестили "семейкой Адамс": очень точная и умная шутка.
"Коллекция" Пинтера легко соединилась с темой Мирзоева. Билла и Гарри играют Максим Суханов и Сергей Маковецкий, члены "семейки". Одеты они во что-то невообразимо экзотическое, а во что именно - лучше даже не гадать. Может быть, эти сумасшедшие жилетки, напяленные поверх балахонов и шаровар, - настоящие непальские шурьямбатха судрадеви, а может быть, Каплевич из головы их выдумал. То же самое с арабской вязью, испещряющей кулисы: с равным успехом она может оказаться и сурами Корана, и стихами Хайяма и просто каляками-маляками. Художник и режиссер обязывают зрителя подозревать, что пространство игры перенасыщено тайными знаками для посвященных, но всегда оставляют в сомнении: а вдруг мы вас просто разыгрываем? Такая неопределенность - ключевое свойство их театра, всегда склонного к мистификации. Умникам, готовым расшифровать и объяснить все на свете, они морочат голову с еще большим удовольствием, чем всем остальным.
Актер
Актерская игра Суханова и Маковецкого, при всей ее яркости, столь же неопределенна. Лучше не гадать о сути персонажей, может быть, ее нет вовсе. В их поведении мы не можем ничего ни предсказать, ни даже понять до конца. Сергей Маковецкий, с его свойствами, переходящими из роли в роль, - плавным, но как бы конфузливым изяществом, бликованием чувств и напряженностью желаний, всегда готовых отступить, - наверное, первым из российских актеров открыл жар и прелесть этого неопределенного существования. Оно дает ощущение странной свободы в отношениях с персонажем и со зрителем, оно пьяняще безответственно и поэтому так обольстительно.
То, что в Маковецком бликует, в Суханове - ликует. Его героев переполняет хищная игривость. Они всегда делают то, чего от них не ждешь, и всегда кем-то притворяются - с такой беззастенчивостью и с таким упоением, что в этом притворстве уже словно бы и не остается ничего лживого. Билл-Суханов, выясняя отношения с Джеймсом, откровенно наслаждается, изображая то испуганного ребенка (этакая-то глыба!), то заботливого друга, то круглого дурака - и в каждую минуту все его существо блаженно орет: ах, как я с тобой играю! Актерская тема Суханова - беспредел жизни-игры, и именно это ценит в нем Владимир Мирзоев. Недоброжелатели могут сказать, что Суханов однообразен. Да, конечно, чрезвычайно однообразен: как фейерверк. И, как от фейерверка, взгляд от его героев нельзя оторвать.
Стеллу играет Елена Шанина. Ей, прошедшей ленкомовскую выучку, эксцентрика "семейки Адамс" близка, но не более. Она по своей природе не эксцентрическая, а характерная актриса, замечательно умеющая обживать трагикомические ситуации. Ее героини умеют оставаться забавными, глубоко и искренне страдая. Еще более они забавны, когда любят: пылкие, наивные и чуть-чуть нелепые при всем своем обаянии. Вопрос, что у нее там случилось с Биллом, драматург нарочно оставил нерешенным: как хотите, так и было. Мирзоев ответил одним распределением ролей: такая Стелла на такого Билла должна была броситься, как мохнатая бабочка на огонь, а он, конечно, не отказался с ней поиграть. Чтобы исчерпать все сомнения, в спектакле Стеллу на наших глазах возьмет еще и Гарри - не то со зла, не то из любопытства.
Разницу между свойствами и техникой артистов режиссер не преодолел, а обыграл: она стала наглядным свидетельством разницы в устройстве человеческих душ. То есть в конечном счете - доказательством того, что счастье невозможно и нужно стремиться к удовольствию, не слишком серьезничая.
Должно быть, именно поэтому персонаж по имени Джеймс - единственный, кто воспринимает жизнь абсолютно всерьез, - вызывает наибольшее сочувствие и наибольшую симпатию. Играет его Валентин Гафт, и, говорят, сам спектакль появился на свет потому, что Гафту страшно хотелось поработать с Сухановым. Нетрудно поверить: Валентин Гафт - любимый народом умник (что бывает редко), присяжный острослов, актер до мозга костей, иногда кажущийся шаржем на самого себя и этого не боящийся, - всю свою жизнь работает в психологическом театре. И всю жизнь его манит эксцентрика, хотя, говоря по чести, эксцентрический театр Гафту противопоказан. Не потому, что ему как артисту чего-то недостает, а ровно напротив: кое-что ему дано с лихвою.
В игре Гафта всегда ощущается сила человеческой отдачи, в ней чрезвычайно много личного, и актеру от этого решительно некуда деться. Говоря словами Киплинга, "в его космосе слишком много Эго". Поэтому его Джеймс обречен на зрительскую любовь - и на поражение. И больно и смешно смотреть, как он затевает неуклюжую комнатную дуэль с Биллом. Сухопарый, сутулый, он нервно тычет в воздух фруктовым ножом, а от него ловко и весело уворачивается этакий айсберг с закругленной блестящей верхушкой - и еще притворяется, что испуган, зараза. Еще смешнее и еще больнее смотреть на Джеймса-Гафта, осчастливленного исходом разбирательства. Ничего не было, все придумано - говорит ему Гарри, только что вернувшийся от Стеллы. Как благодарен за это одураченный и небрежно выпроваживаемый муж, как он радуется и просит прощения за беспокойство - это сыграно Гафтом в полную актерскую силу и это одна из лучших сцен спектакля.
Результат
Коротко говоря - победа по всем статьям. Остается только удивиться смелости "Арт-Моста", который рискнул пригласить на постановку Мирзоева, режиссера с репутацией экстравагантного эстета, презирающего все массовое и кассовое. Однако, если подумать, удивляться тут совершенно нечему. Герои бывшего андерграунда, от Курехина и Пригова до "куртуазных маньеристов", давно уже стали героями (а некоторые - и сотрудниками) модных глянцевых журналов. Для изданий, публикующих обстоятельные и серьезные статьи о галстуках, коттеджах и круизах и полагающих, что отдел культуры в чем-то сродни юмористическому, тот же Пригов более интересен и удобоварим, чем, скажем, Бродский - но дело не только в этом. Важнее то, что между людьми, прокламировавшими игровое отношение к жизни, и людьми, создавшими новую русскую, условно говоря, шоу-фуршетную культуру (в сущности совершенно плебейскую: "хлеба и зрелищ!"), действительно нет сколько-нибудь серьезных противоречий.
"Чем замечательны спектакли Мирзоева: зал набит битком, люди смеются, хлопают, а, выходя из театра, говорят: 'Да, это, конечно, искусство не для всех...'" - сказала Нина Петрова, глава "Арт-Моста". Ай да умница. Она не первая поняла товарную ценность псевдоэлитарного театра, но именно она начала торговать им вовремя. Предыдущие попытки регулярно проваливались, судьба будущих неизвестна, поскольку зависит от Путина. Сегодня же зритель как никогда охоч до развлечений, которые дают, помимо прочего, иллюзию причастности к некоему "избранному кругу". Это самый ходкий и самый дорогой из товаров массового потребления.
