Чего можно ждать от выставки архитектора-"бумажника"? Если он такой известный, как Александр Бродский, то всех обрадует даже простая ретроспектива его работ, ставших классикой концептуального проектирования восьмидесятых. Но на двух выставках, открывшихся в один и тот же день в Москве, недавно вернувшийся из-за океана Бродский предстал в качестве скульптора, фотографа и даже в каком-то смысле режиссера. Первая - "Кома" в галерее Марата Гельмана, другая - "Путевые заметки" в клубе "О.Г.И.". Обе они о городе, живущем в воспоминаниях. У Гельмана Бродский возвел на огромном столе, окруженном фотографиями городских улиц и дворов, макет некоего города из глины (любой мегаполис, который пересекает широкая река, может претендовать на роль прообраза, но Москвы в нем, кажется, больше всего), а по его периметру расставил металлические штыри с капельницами. Из них на город капает какое-то техническое масло, которое за месяц должно залить его целиком. Больничный свет и холодный блеск штырей делают глиняные домики и деревья еще более мягкими и человечными, и оттого их совсем жалко. Идея слепить город и погубить его собственными руками родилась у Бродского, по его собственным словам, из ощущения, что он все реже находит в знакомых местах привычные и уютные черты, что тот город, который он любит (он запечатлен и в видеофильме, который крутили на белой простыне в "О.Г.И."), исчезает на глазах. Посочувствовать ему пришло столько народу, что некоторым удалось пробиться сквозь толпу к глиняному городу, когда в нем уже разлились пугающе большие черные лужи. Причина ажиотажа не только во всеобщем градолюбии. Просто "Кома" - первая московская выставка Бродского после трехлетнего перерыва.
Хрупкие миры
Время рождения фантастических архитектурных миров Бродского - восьмидесятые. Тогда, правда, не было отдельно Бродского, а были Александр Бродский и Илья Уткин - друзья и единомышленники. Знаменитые "бумажные" проекты для международных конкурсов они создали вместе. Тогда, в восьмидесятые, передовой архитектурный журнал Japan Architect ввел моду на конкурсы концептуальных, не связанных ни с какой реализацией, проектов вроде "Хрустального дворца", "Образа моста", "Кукольного дома" и т. п., не подозревая о том, какой отдушиной станут они для многих наших молодых архитекторов, тосковавших в густонаселенных советских проектных институтах. "Хрустальный дворец" Бродского и Уткина взял первую премию на одноименном конкурсе 1982 года в Токио. За ними последовали "Мост над пропастью", "Дом Винни-Пуха" и другие, ставшие сегодня классикой концептуального проектирования. Хрупкие миры в офортах Бродского и Уткина всегда жили прошлым. Но несмотря на это в них нет стилизации, потому что вся история архитектуры, а не какой-то один стиль, служила для них источником вдохновения. Причем на эту историю смотрели вполне современные люди - печальные, ироничные, готовые к игре.
В конце восьмидесятых, когда многие бывшие "бумажники" получили возможность заниматься реальным проектированием (главным образом начали делать частные интерьеры в разнообразных стилях), Бродский и Уткин создали в ничем внешне не примечательном доме на Ленинском проспекте свой "Атриум" - наверное, единственный современный ресторан, знаменитый своей архитектурой, а не кухней или публикой. Эта работа сразу стала, что называется, культовой и, похоже, остается таковой по сей день. Даже последнее десятилетие строительного бума, когда мы наверстывали упущенное в мировой архитектурной моде, ничего не изменило в отношении к "Атриуму". Когда в 1997 году "Архитектурная галерея" попросила ведущих архитекторов и критиков назвать лучшие постройки последнего десятилетия, все они назвали "Атриум" в числе первых. Но причина этой любви не только в том, что "Атриум" создали знаменитые "бумажники". В нем, в отличие от других новых, постсоветских построек, был сохранен "бумажный" мир с его эстетизмом, ироническими реминисценциями, фантастическими образами, изощренными деталями - такой, каким он был в их знаменитых офортах.
Уникальность Бродского, который работает теперь один (тандем Бродский-Уткин распался), как раз и заключается в том, что во всем, что он делает (будь то проект здания, интерьера или инсталляция из любимой Бродским глины), фантастические образы из "бумажного" мира живут и не теряют своей красоты от соприкосновения с реальностью.
Всех утопить
За последние три года, которые Бродский провел главным образом в США, единственным его следом в "реальной" московской архитектуре девяностых стал интерьер одного из залов ресторана Teatro что в "Метрополе". Там он возвел сначала барную стойку, обошедшую все архитектурные журналы, а затем аквариум для омаров в виде палаццо эпохи Ренессанса. Палаццо столь же красив, сколь печален. Печален не потому, что он является последним приютом несчастных членистоногих на пути от цистерны к кастрюле. Гигантские омары, меланхолично передвигающиеся за колоннами и статуями в по-южному лазурной воде, вид имеют устрашающий и особого сочувствия не вызывают. Но вот дворец, большая часть которого находится в буквальном смысле под водой, кажется частью затонувшего в Средиземном море древнего города.
Если в Москве за последние три года только омары удостоились дворца Бродского, то в США событий было больше. Там прошли две выставки в галерее Рональда Фельдмана в Нью-Йорке, той самой, что задала всемирную моду на Кабакова. Была большая инсталляция на одной из площадей Питтсбурга - Palazzo Nudo (обнаженный дворец) из обломков домов разных времен, заключенных в каркас не то будущего, не то прошлого здания. Palazzo Nudo возникло благодаря программе, которую придумала мэрия Питтсбурга. Раз в четыре года она приглашает кого-либо из известных художников создать в своем городе временное произведение public art - городскую скульптуру или что-то подобное. Но с Бродским у них не все вышло гладко. Хотя его палаццо должен простоять еще как минимум три с половиной года, сердца городских начальников уже сегодня разрываются при мысли о том, что придется его разрушить. Они, конечно, правы. Но короткая жизнь Palazzo Nudo была бы ближе концепции Бродского, норовящего все красивое поскорее отправить в мир иной.
Футурофобия как принцип
Почему Бродский обрекает на гибель свои прекрасные города и дворцы? И почему эта гибель вызывает все же не слезы, а улыбку? На первый вопрос лучше всего отвечает название его давней выставки в той же галерее Гельмана - "Футурофобия". Бродский не любит будущего и считает его штукой пострашнее Везувия, потому что оно не оставляет следов от любимых городов, до неузнаваемости изменяя их черты. Бродский, еще несколько лет назад ездивший по Москве на "Победе" (последний техосмотр, кажется, поставил на этом крест), спасает от будущего все любимое, помещая его в колумбарий, погружая в Лету, заливая противным маслом. Но почему же эта гибель менее всего напоминает слезливую трагедию? Да потому, что в его воображаемых Помпеях и Геркуланумах живут те, кто, узнав о близкой смерти, думает не о том, чего они лишатся, а о том, как археологи, обнаружив их города под слоями застывшей лавы и пепла, будут поражены их красотой и влюбятся в них навсегда.
