"Единственный способ заставить военных думать - это не давать им денег", - говаривал Евгений Ясин в бытность министром экономики РФ. В начале ноября Совет безопасности России подвел черту под дискуссиями о военной реформе, продолжавшимися с большей или меньшей степенью интенсивности все последние десять лет. "Сегодня мы должны поставить точку и принять окончательные решения - от этого зависит судьба армии и безопасность России. Лимит времени исчерпан", - констатировал на заседании президент Владимир Путин. Плачевное состояние наших Вооруженных сил признают и сами военные, сделавшие горький вывод о том, что в ближайшей перспективе Россия будет не способна "вести крупномасштабную войну обычными средствами". Это означает, что единственными боеспособными частями можно считать лишь ракетные войска. Все остальное подлежит глубокому реформированию, главным элементом которого станет радикальное сокращение численности ВС.
Как признал секретарь Совбеза Сергей Иванов, "людей в погонах в России сейчас около трех миллионов - это непосильная ноша для нашей экономики". Из общего состава силовых структур, где сегодня числятся 2 млн 360 тыс. военных и 960 тыс. гражданского персонала, должны быть уволены около 600 тыс. В том числе армия и флот, где под ружьем находятся около 1 млн 200 тыс., потеряют 365 тыс. штыков, а другие войска - чуть больше 100 тыс. Остальные параметры реформы еще предстоит уточнить - соответствующий указ президента должен быть завизирован в течение месяца. Ниже мы приводим мнения независимых экспертов по поводу того, что и как следует поменять в российской армии, чтобы она начала отвечать современным требованиям. Представим их. Член бюджетного комитета Госдумы генерал-майор Александр Пискунов отработал в начале 90-х годов два мандата в парламенте, а затем был приглашен на работу в правительство, где возглавлял административный департамент и был зампредом комиссии по военно-промышленным вопросам. Член-корреспондент РАН и депутат Госдумы Андрей Кокошин при президенте Ельцине был назначен первым замминистра обороны, а затем стал секретарем Совбеза. Генерал армии Владимир Лобов командовал войсками Среднеазиатского военного округа, будучи впоследствии повышен в должности сначала до заместителя, а потом до начальника Генштаба. Полковник запаса Александр Шаравин, доктор технических и кандидат политических наук, возглавляет сегодня Институт военно-политических проблем.
О бюджете
Александр Пискунов:
- При иных обстоятельствах бюджет России на 2001 год можно было бы назвать военно-полицейским, поскольку более трети расходной части направляется на оборону и безопасность. Но сейчас голосов протеста почти не слышно: слишком большие проблемы накопились в этой сфере, и без серьезных затрат их не решить. Согласно принятой недавно Концепции безопасности страны, мы должны довести уровень расходов на оборону и безопасность до 5,1 процента от ВВП, и эта цифра в бюджете превышена: на оборону направляется 3,41 процента, на безопасность - 1,85, в сумме получается 5,26 процента. Особенно большой рост затрат предусматривается именно в части обеспечения безопасности. И я считаю, что это правильно, потому что внутренние угрозы для нас гораздо более актуальны, чем внешние. Советский Союз развалился не потому, что у нас было мало ракет, а потому, что слишком много. А вопросы территориальной целостности, антитеррористические операции, которые идут в Чечне, - это безусловный приоритет, требующий серьезных мер.
Сделан и другой важный шаг: впервые Министерство финансов выполнило Закон о бюджетной классификации, подписанный еще президентом Борисом Ельциным. Военные расходы сегодня расписаны гораздо подробнее, чем раньше: здесь уже не единицы позиций, а десятки. И впервые присутствует адресность: сколько мы будем давать на разработку и закупку кораблей, самолетов, стрелкового оружия, средств связи и управления; сколько мы будем давать на конкретные виды боевой подготовки, ремонт и так далее.
То есть это еще не бюджет таких стран, как Германия, Франция или США, где тысячи параметров и все открыто - можно купить в любом киоске и почитать, и там расписано все вплоть до того, сколько стоят солдатские сапоги или сколько ассигновано на закупки ракет. У нас сегодня обозначено около 60 позиций, но и это прогресс: раньше военный бюджет расшифровывался всего на 8-12 позиций. И все-таки в открытой части бюджета по-прежнему мало информации. То есть расписать-то расписали, но тут же все засекретили. А ведь все эти данные мы представляем в ООН. Еще более удивительно другое: у нас открытой строкой стоят расходы на военную программу Минатома - святая святых, ядерное вооружение, но при этом мы закрываем расходы, которые являются второстепенными.
К достоинствам бюджета следует отнести и то, что мы впервые честно учли реальные расходы. Вот пример: 12 тысяч котельных, которые находятся в воинских частях, сжигают ежегодно примерно на 10-11 миллиардов рублей горючего. В бюджет же до сих пор закладывали 2 миллиарда, а потом взаимозачетами, разными суррогатными схемами оплачивали остальное. А в этом году впервые заложены реальные цифры по горючке, по коммуналке. Заложены приличные деньги на боевую подготовку, здесь очень серьезная подвижка по нормочасам. Конечно, это не те сотни часов, которые предусмотрены для подготовки американского танкиста или летчика, но это уже десятки часов в отличие от единиц, которые были в прошлые годы. Еще в качестве плюса надо отметить, что мы впервые серьезно отнеслись к проблеме ликвидации вооружения - выделили 3 миллиарда на уничтожение химического оружия. Раньше мы выделяли на эти нужды 50 миллионов, то есть чистые слезы.
В то же время представляется внутренне противоречивым изменение пропорций в расходах на оснащение и содержание армии. Одобренная Совбезом концепция в качестве цели ставила достижение примерного паритета между этими статьями расхода. В том числе и за счет принятия непопулярных решений, связанных с сокращением численности Вооруженных сил РФ. В бюджете текущего года это соотношение выглядит соответственно как 70 к 30, однако в новом бюджете мы видим обратную тенденцию: расходы на оснащение войск падают с 30 до 18 процентов. И мы объективно видим снижение расходов на закупки и увеличение расходов на НИОКР.
Вице-премьер Илья Клебанов, отвечая на этот вопрос у нас на слушаниях, высказался в том смысле, что держать голодного солдата с оружием в руках опасно. При этом мы расходуем очень большие средства на разработку современных вооружений, которые у нас с удовольствием покупает Запад, а на закупки их же для собственной армии денег нет: по сути, мы за свой счет вооружаем своих вероятных противников. И в довершение бессмыслицы цены, по которым мы продаем вооружение за рубеж, существенно ниже тех, по которым мы закупаем его для собственных ВС. Ну, скажем, условно говоря, покупаем АКМ себе за 400 долларов, а за границу продаем за 120. У нас разорваны сферы военно-технического сотрудничества и государственного оборонного заказа. И никто не отслеживает, насколько военно-техническое сотрудничество помогает (или не помогает) укреплению нашей армии и промышленности.
Вызывает недоумение и резкое увеличение расходов на закрытые административно-территориальные образования, в том числе на город Ленинск, где расположен Байконур. У нас есть соглашение, по которому мы платим Казахстану 115 миллионов долларов за то, что запускаем с территории Байконура ракеты, и еще 15 миллионов за то, что у нас там аварийно-спасательная команда сидит в Караганде. То есть мы должны каждый год платить Казахстану только за право создавать на его территории инфраструктуры космодрома, на что уходят суммы гораздо большие, чем названная: НПО "Энергия" и НПЦ имени Хруничева вкладывают в Казахстан очень большие средства. По соглашению правительство обязано было оценить все, что мы там создали, и на эту сумму сократить ежегодный взнос - договориться с Казахстаном о сокращении. Этого сделано не было. Более того, плату за поддержку Байконура мы подняли с 350 миллионов рублей сначала до 550 (в прошлом году), а сейчас уже до 900 миллионов. Причем на заседании трехсторонней комиссии по согласованию проекта бюджета правительство не смогло объяснить, почему ассигнования выросли, - там нет никакого демографического взрыва, там никаких новых задач не решается.
А между тем в вопросе о Байконуре есть политический нюанс: ведь за то, что американские солдаты находятся на территории Японии, платит Япония. Она платит за то, что американский солдат обеспечивает ее суверенитет и безопасность, - считается, что так дешевле и эффективнее. У нас как всегда все вывернуто наизнанку: Россия держит ядерный зонтик, грубо говоря, над всем СНГ, и мы при этом еще платим Казахстану за то, что фактически обеспечиваем его суверенитет. Как-то не очень логично. Примерно как если бы мы платили Таджикистану за то, что наши пограничники гибнут на его границах.
Ну и, наконец, главный вывод: сложившаяся военная организация государства не соответствует его реальным экономическим возможностям. И здесь есть два подхода. О первом иногда можно услышать из уст председателя комитета по обороне Андрея Николаева: в мире есть угрозы, и политическое руководство страны должно их четко очертить, определив, что нам нужно для их компенсации. И выделить необходимые для этого средства независимо от объема нашего ВВП. Или, как говорится, лишь бы не было войны. Раньше мы примерно так и жили и дошли до такого состояния, что, как выразилась героиня романа Федора Абрамова, уж лучше бы война, чем то, как мы жили. На мой взгляд, нужен баланс между готовностью победить весь мир и способностью выжить самим.
О геополитике
Андрей Кокошин:
- России сегодня очень важно правильно оценить внешние угрозы. Когда дело доходит до реального военного планирования, понимаешь, что нельзя быть сильным везде. Советский Союз рухнул в том числе и потому, что пытался этого достичь: иметь паритет с НАТО, превосходство над Китаем, успешно конкурировать на Дальнем Востоке с Японией и США одновременно и так далее. На этом наши ресурсы и истощились.
Сегодня мы находимся в сложном международном положении. Если прикинуть военно-политическую ситуацию на ближайшие десять-двадцать лет, то нас ждет куда более сложный мир, чем мы надеялись в начале 90-х годов, не говоря уже о конце 80-х. Во-первых, мы явно вступаем во второй ядерный век. Первый начался со взрывов в Хиросиме и Нагасаки, после которых пошла ядерная гонка, где главными действующими лицами были СССР и США, далеко оторвавшиеся от остальных - Китая, Франции, Англии. Сегодня Россия и США по-прежнему по количеству зарядов сильно опережают остальных, но на ядерном поле очень динамично обозначили свое участие новые игроки. Уже к концу этого десятилетия Китай, к примеру, будет иметь в пять-семь раз больше ядерных боезарядов на стратегических носителях, он бурно наращивает и средства межконтинентальной доставки зарядов. Тем же путем, судя по всему, пойдет и Индия: к концу десятилетия и она создаст межконтинентальные средства. Пакистан, видимо, тоже не будет сидеть сложа руки, а на подходе уже Иран и еще кое-кто. Так что мы будем иметь совершенно новый стратегический ландшафт.
Я бы выделил две основных проблемы России в военной области. Во-первых, это изменяющийся ядерный баланс в мире. Мы не можем поддерживать прежнее количество боезарядов - к 2007 году количество боеголовок на стратегических носителях, да и на оперативно-тактических у нас резко сократится. Во-вторых, резко возрастет роль Китая. Ядерное уравнение будет другим - гораздо более сложным и менее приятным для нас. Большая война нам пока, конечно, не угрожает, но головной боли будет гораздо больше. При этом все беспокоящие факторы сосредоточены вокруг нас, а не где-то в Южном полушарии.
Прямую угрозу России представляют локальные войны на юге с учетом наличия исламского фактора в самой России. Нельзя исключать, что он будет использован и для создания напряженности внутри страны. Сейчас прямых угроз для нас нет, но через десять лет Чечня или Средняя Азия могут показаться нам легкой неприятностью. Почти наверняка к 2010 году нам придется снова увеличивать численность Вооруженных сил.
О попытках реформ
Владимир Лобов:
- Наша армия давно подошла к тому моменту, когда форма сдерживает развитие содержания. Еще Энгельс говорил: ничто так не влияет на тактику, как материальное производство. Со времен Великой Отечественной войны содержание сильно изменилось: больше стало танков, боевых машин пехоты, артиллерийских систем, авиации. А форма практически та же. Возьмем самое первичное подразделение - отделение или взвод. Война закончилась - в отделении десять человек, десять винтовок. Проходит тридцать лет - в отделении десять человек, тридцать автоматов. Проходит еще десять лет - отделение получает боевую машину пехоты. А в ней - пушка, ракета, радиостанция, пара пулеметов и сама машина - сложнейший механизм. Но личный состав все тот же - десять человек. Дальше: есть у отделения командир. Он мог научить солдат, как обращаться с винтовкой, с автоматом. Но когда пришла БМП, командир отделения, который служит два года, как и солдат, должен сам досконально знать эту машину, научить механика-водителя и научить все десять человек управляться с оружием, которое есть у него в отделении.
Способен восемнадцатилетний пацан, служащий два года, сам освоить, а потом научить своих подчиненных? Конечно же, нет. Это привело к тому, что БМП стала эксплуатироваться на износ. Знаешь - не знаешь, садишься и стреляешь из нее куда попало, водишь ее как попало, потому что не обучен. Отсюда и материальный ущерб. Еще один момент: командир отделения этой машиной управлять не мог. А если командиру отделения пришлось сойти с машины и командовать пешим строем, то кто будет командовать машиной? А тут еще и танки, ими тоже надо управлять, а у него ни средств, ничего нет. В отделении до сих пор десять человек.
Дальше. Кто главный на БМП? Три человека - командир, наводчик и механик-водитель - должны знать эту машину досконально. За два года они не успевают, значит, этим людям надо продлевать срок службы и делать из них профессионалов. То есть вопрос о профессионалах стоит уже давно. У нас ведь когда-то были сверхсрочники, но мы их в основном на хозяйственных работах содержали. А тут техника вынуждала. Дальше. Вот они сидят по три человека на каждой БМП, а в бою всех выбили. И кто их заменит? Значит, нужен резерв: командир без резерва - потенциальный паникер. И так далее.
И вот когда в 70-е годы встал вопрос о реформе, первую попытку поручили мне. Задачу ставил лично министр Дмитрий Устинов в присутствии начальника Генштаба Николая Огаркова, для реформирования дали 28-ю армию в Белоруссии: новые штаты, новая техника. Первый эксперимент - маневры "Запад-81" - прошел в сентябре 1981 года в присутствии министра и всего командного состава. Участвовало до тысячи орудий, каждое выпустило по 120 снарядов в течение часа. Плюс авиация, вертолеты. Молотилка была, не дай бог! Результаты одобрили, обобщили и проанализировали, но продолжения эксперимент не получил: вскоре Устинов умер, Огаркова убрали, пришло новое руководство Вооруженных сил - стало уже не до реформы. Но в январе 1987-го я был приглашен к Горбачеву, и он снова поставил мне ту же задачу: разобраться с управлением ВС и выработать предложения по реформе. В тот момент я был первым замом начальника Генштаба. Но дальше опять смена руководства, приходят новые люди. У них тоже была концепция реформы, но там, кроме сокращения, ничего нет. То есть форму менять они не предлагали, а простое сокращение - это самая большая глупость. Затем в 1991 году мне снова пришлось вернуться - уже начальником Генштаба. И снова Горбачев требует от меня и министра Евгения Шапошникова: давайте военную реформу. 20 сентября 1991 года концепцию всей военной реформы я докладывал на коллегии Минобороны. Некоторые ехидно улыбались, некоторые с раскрытым ртом сидели. А дальше был развал СССР, и стало опять не до реформ. В последние же годы все сводилось к механическому сокращению в старых, по сути дела, формах.
Андрей Кокошин:
- Я давно говорил: прежде, чем начать сокращать, давайте создадим хотя бы три идеальные дивизии. Назовем их экспериментальными. В свое время мы договорились с Генштабом, сидели, работали по ночам, фантазировали, устраивали мозговые штурмы. В итоге предложили организовать дивизии "Юг-2000", "Восток-2000" и "Запад-2000". Но пока реализовать идею не удалось. Сейчас у нас несколько десятков дивизий, но из них боеготовных всего две-три. А нового типа - ни одной. Создали одну дивизию полного состава, но в ней три танковых полка - она слишком тяжелая, неподъемная. Перевезти ее по железной дороге из одного конца страны в другой невозможно. Ее даже против талибов не бросишь, она бесполезна. Еще была идея создать экспериментальный корпус с повышенной насыщенностью авиационными и зенитно-ракетными средствами, с повышенной мобильностью пехоты и повышенными возможностями ее прикрытия. Что-то подобное представляет собой 201-я мотострелковая дивизия, которая стоит в Таджикистане, прямого участия в боевых действиях не принимает, но оказывает колоссальное стабилизирующее влияние. Очень интересный боевой опыт, но развития он не получил.
О сокращении армии
Александр Пискунов:
- В Советском Союзе в армии было 2,7 миллиона человек, сейчас - 1,2 миллиона. Плюс 900 тысяч гражданского персонала: у нас на одного солдата два командира и три гражданских. Военные и сами понимают: для того, чтобы иметь боеспособную армию, нам придется выходить на цифру где-то 800 тысяч. Если ее кормить, учить и вооружать по мировым стандартам. Но, естественно, ни один министр, ни один начальник Генштаба такого никогда не скажет - каждый готов реформироваться и сокращаться за счет соседа. Каждый защищает свой окоп, и это нормально. То есть кто-то должен сказать: вот задачи, а вот под них численность. Это должно быть решение военно-политического руководства, а не министра.
Кроме того, общественное внимание все время приковано к тому, как мы трамбуем армию. И при этом никто не замечает, что рядом с армией вырастают колоссальные инфраструктуры тылового, технического, медицинского обеспечения, сеть вузов. В СССР был один Генеральный штаб ВС, который координировал всех включая внутренние и пограничные войска. А сейчас у нас Генеральный штаб ВС ситуацией в других войсках не владеет. Они сами себе начальники, и каждый старается, чтобы у него как можно больше было генерал-полковников, генерал-лейтенантов, солдат, свои заводы, свой заказ, своя армия. В свое время мы передали внутренние войска в ведение МВД (это было сделано для того, чтобы обойти подписанный нами Договор об обычных вооружениях в Европе), но при этом сохранились и прежние формирования МВД. Получилась чрезвычайно разбухшая структура. Сейчас мы вывели Главное управление исполнения наказаний из МВД в Минюст, но при этом ассигнования на МВД продолжают расти. Нужны непростые политические решения в этой сфере.
Если же говорить о сокращении армии на 365 тысяч человек, то это не такая уж сложная задача. Во-первых, около 80 тысяч составляет нынешний недокомплект штатов. Во-вторых, есть немало офицеров, у которых кончается срок службы, с ними все равно расставаться. Половина сокращаемых единиц - это контрактники и призывники, с которыми проблем вообще нет. То есть реально расходов потребуется не так много, а средства выделены приличные.
Андрей Кокошин:
- При сокращении надо ликвидировать те организмы, которые давным-давно никакой роли в армии не играют. Они как засохшие ветки на дереве. Несколько лет назад была такая забавная история. Я был тогда первым замминистра обороны, министром - Павел Грачев, и мы начали работу по сокращению ВС. Министр нарезал каждому из своих замов по сектору, которые они должны были инспектировать. Кстати, огромное количество войск сосредоточено в Московском военном округе - примерно 470 тысяч человек. Во всей армии - миллион двести, и подавляющее число из них в радиусе 70 километров от столицы. Нонсенс.
Вот мы приехали и обнаружили отдельный батальон, понтонно-мостовой. А рядом ничего нет, хотя понтонно-мостовой батальон не может быть сам по себе. Спрашиваем: какие задачи? Отвечают: обеспечить развертывание дивизии РВСН. Какой? Номер такой-то. Стали проверять - а ее расформировали восемь лет назад. Дивизии нет, а батальон стоит. Отъехали десять километров - еще одна часть: зенитно-ракетная бригада. Задача - прикрыть от нападения с воздуха дивизию РВСН. Какую? Ту же самую - расформированную. И таких организмов по стране тысячи. К примеру, в армии 12 тысяч котельных, половина из них никакого отношения к отоплению воинских частей не имеет. Но в каждой работают солдаты или гражданский персонал. Из такого количества людей можно полностью укомплектовать три дивизии.
В большинстве воинских частей наблюдали одну и ту же картину: пьяные прапорщики, все разворовано, полный развал. И таких сотни. Часть из них, конечно, позакрывали, но многие существуют до сих пор. Ведь закрывать их - тяжелая и неблагодарная работа, приходится преодолевать страшное сопротивление. Кстати, противятся местные власти. Худо-бедно там есть какая-то работа для местного населения. Военные училища, например, рьяно отстаивают губернаторы. Ведь иметь свое военное училище считается престижным.
О руководстве
Александр Пискунов:
- Понятно, что если мы сокращаем количество, то качество должно обеспечиваться за счет профессионализации. И если честно смотреть на ситуацию, то такие высокотехнологичные виды и рода войск, как ФАПСИ, ВВС, РВСН, в значительной степени флот, - уже полупрофессиональные или профессиональные. Более того, в этих частях даже есть приказы, запрещающие неподготовленных рядовых призывников даже близко подпускать к технике. Только офицеры, прапорщики, и то далеко не всякого пустят - последствия могут быть катастрофические. Но вообще отменять военный призыв нельзя: задача подготовки населения остается актуальной.
Лично мне нравится французский вариант: существуют части постоянной боевой готовности, в которых служат профессионалы - это контрактники, и есть система подготовки населения: призыв на четыре-шесть месяцев. Людей учат, с какой стороны держаться за автомат, куда нажимать. То есть одно дело - человека взять на полгода и научить его тому, что необходимо, и иметь, условно говоря, десять дивизий, которые я в случае надобности снял и бросил в Чечню или еще куда-то. И совсем другое - постоянно набирать и перемалывать все время новых людей, не имея ни одной полноценной дивизии.
Александр Шаравин:
- Больным местом наших ВС является фактическое отсутствие нормального корпуса младших командиров. И это одна из причин дедовщины и прочих творящихся в армии безобразий. Мне кажется, что первым на профессиональную основу следует перевести именно сержантский состав, а не призывать на сержантские должности мальчиков со школьной скамьи, которые по определению не могут быть командирами для солдат, прослуживших полтора-два года. Солдат-контрактник лет двадцати пяти-двадцати шести никогда не будет подчиняться восемнадцатилетнему сержанту - это же ясно.
Но в целом проблема не в том, будет у нас профессиональная армия или нет, а в том, будут в этой армии унижать солдата или нет. Не в том, будем мы нанимать людей или нет, а в том, будут ли они чувствовать себя в армии людьми. Многие считают: у нас будет профессиональная армия, и мой сын служить не будет. А как быть тем, кто не может заработать другим способом и идет в армию под угрозой быть там искалеченным, а то и вовсе погибнуть? Как мы будем смотреть в глаза его матери?
Здесь есть и еще одна проблема. Бундесвер - хорошо обеспеченная армия, а Германия - богатая страна. В разговоре с одним из высших немецких военачальников я спросил: "Почему вы не переходите на профессиональную армию?" Он ответил: "Хватит, нас история научила. В период Веймарской республики мы все умылись кровью, когда профессиональная армия выпустила демократии кишки. Больше нам этого не надо". Иными словами, единственная гарантия, что армия не пойдет против народа, - это наши дети, которые служат. Профессиональная армия - очень опасное оружие, и в демократическом государстве вооруженные силы должны быть поистине народными. Парадоксально, не правда ли? Раньше о народной армии говорили большевики, а сегодня мы приходим к выводу, что она нужна в демократическом государстве. Израиль, Германия, Швейцария не имеют профессиональных армий и не собираются их заводить. В США и Англии ВС давно формируются по контракту, но у этих стран особое географическое положение - им этого достаточно. То есть я не хочу сказать, что я против профессиональной армии, я просто считаю это проблемой второго порядка. У нас возник новый миф: будем вербовать по контракту - будет все в порядке. Не будет. Сначала создайте солдату человеческие условия, а потом решайте, будете вы его призывать или нанимать по контракту.
О министре обороны
Владимир Лобов:
- У нас много лет было коллективное руководство ВС - Политбюро управляло армией через министра и начальника Генштаба. Последний был непосредственно подчинен политическому руководству. Но тогда не было верховного главнокомандующего - генеральный секретарь им не был, поэтому существовала некоторая расплывчатость. А начальник Генштаба отвечает за все - за комплектование внутренних войск, других специальных войск, за армию и флот. Министр же отвечает только за Минобороны. Вот это очень существенно. Так вот, когда Горбачева в ноябре 1991 года избрали президентом и, соответственно, верховным главнокомандующим, руководство ВС стало более конкретным. А если он главковерх, то его основной рабочий орган - Генштаб и его начальник. Но министр-то остается! Вот эта проблема до сих пор не решена.
В нашей системе, где президент является верховным главнокомандующим, Вооруженными силами управляет Генштаб непосредственно. Но кроме этого у нас наделены определенными военными задачами правительство и Федеральное собрание, а ими-то кто занимается? Вот круг и замкнулся. Значит, нужно делать Минобороны гражданским, чтобы гражданский министр формировал у себя гражданский кабинет по военной политике, по вооружению и так далее, и он же отчитывался бы перед правительством и перед Госдумой. Дума закончила свою работу, президента выбирают нового. А за оборону отвечает кто? Гражданский министр, которого контролирует общество. А Генштаб выполняет чисто военную задачу. Я эту растопырку, когда и министр, и начгенштаба военные, называю "штаны". Поэтому я в 1991 году при докладе на коллегии Минобороны и предложил сделать Министерство обороны гражданским. Не министр гражданский, а все министерство - это разные вещи. Министр должен быть политик, экономист, это он должен идти в Думу и говорить там о нуждах армии. Когда говорит гражданский - он говорит от имени народа. А человек в погонах клянчить деньги не должен.
Александр Шаравин:
- Говорят, что в России военный министр не может быть гражданским лицом. Глупость. Министр должен нести политическую ответственность за армию перед обществом, а если мы будем подвергать жесткой критике человека в погонах, это нанесет ущерб всей армии. Человек в погонах - генеральских или маршальских - не должен стоять на думской трибуне и просить деньги на армию. Это ненормально - военный человек ничего не должен просить. А якобы национальная традиция военного министра обороны - это вообще миф. У нас в основном были на этом посту гражданские люди, просто им считали необходимым цеплять погоны. Троцкий был гражданский, Ворошилов с четырьмя классами образования - безусловно, тоже. Генералиссимус Сталин тоже никакой не военный, и Устинов тоже по сути был гражданский человек. Была тоталитарная система, которая требовала, чтобы министру тут же вешали звезды, а этого совершенно не нужно. Звезды на погонах должны о чем-то говорить, свидетельствовать о боевом опыте, о серьезной ответственности, а когда у нас в МЧС, к примеру, и министр генерал-полковник, который никогда нигде не служил, и десяток его замов все с лампасами того же достоинства, это страшно. Девальвация серьезных понятий. И настоящий боевой генерал во главе МО нам тоже не нужен: человек заслужил свои погоны, а мы будем его гонять как мальчика, спрашивая с него за все ВС. Словом, пока мы эту проблему не решим, ни о каком серьезном контроле за армией со стороны общества и речи быть не может.
Об офицерском составе
Александр Шаравин:
- У нас совершенно абсурдная система воинских званий: погоны не отражают положения человека в армии. Полком может командовать майор, у которого в подчинении состоят несколько подполковников - нонсенс, который встречается сплошь и рядом! Действующая система персональных воинских званий была введена при Сталине, а до этого все было очень логично: комдив имел, правда, не погоны, а петлицы, из которых было видно, что он является командиром дивизии. Соответственно, свои петлицы были у командира корпуса, полка и так далее. Все четко. А сегодняшний майор на полковничьей должности по сути должен просить у своих подчиненных разрешения к ним обратиться, чтобы отдать им же приказание. И в этой несуразице мы существуем уже много лет. Звезды на погонах должны соответствовать должности, и подойти к этому можно, узаконив систему временных воинских званий. Нынешнее же положение глубоко порочно - оно позволяет держать людей на крючке. Для чего существуют погоны? Чтобы показать, кто здесь начальник. А сегодня они этого не показывают, вот и все.
Не выдерживает никакой критики и сама система выдвижения офицеров на высшие должности. В нормально организованной армии случайных людей среди руководства появиться не может; у нас же неизвестно откуда может появиться офицер, которого никто не знает, и он в одночасье становится генерал-полковником. В США, чтобы занять генеральскую должность, офицер проходит длинный путь должностей и различных конкурсов. В России такие традиции тоже есть - изобретать ничего не нужно. Еще при Петре Первом проводилась баллотировка офицеров, позволявшая выбрать лучших. Если освобождалась должность командира роты или батальона, о том, кто ее займет, шел открытый разговор, и все решалось тайным голосованием. Причем голосованием альтернативным - два-три человека на место, в котором участвовали все офицеры полка. И это при том, что царь Петр у нас единодушно считается диктатором и самодержцем. Он говорил: может быть, этот человек будет мне не очень удобен, но я буду уверен, что ему доверяют сослуживцы. Благодаря этой системе в России появились такие военачальники, как Суворов, Кутузов, Ушаков, Барклай де Толли, Багратион и другие. Затем действовавший в постпетровскую эпоху военный министр фон Миних ввел принцип аттестации офицеров, из-за которого уже в девятнадцатом веке демократичная система отбора высших офицеров начала постепенно размываться: аттестация дала возможность увести дело в бумажное русло и заблокировать продвижение нежелательного человека. Причем петровская система была весьма продуманной. Командир полка мог единолично отменить решение офицерского собрания и назначить свою кандидатуру. Но если его ставленник не справлялся с должностью, то в отставку вместе с ним должен был уйти и выдвинувший его комполка. А потому ни один воинский начальник таким правом ни разу за всю историю существования этой системы не воспользовался. Сам Петр показывал пример демократии. Когда решался вопрос, кто будет командовать флотом в войне со шведами, было проведено тайное голосование, в котором царь имел только один голос. Человек, которого выбрали, был ему не очень симпатичен, но он принес России победу в войне. А от людей, которые щелкают каблуками и едят начальство глазами, проку, как правило, бывает мало. Я далек от мысли, что такую систему нам надо вводить немедленно, но в новой российской армии она должна быть.
