Хорошего "Бориса Годунова" привез БДТ на театральную олимпиаду. После спектакля - редкое по нынешним временам ощущение полной открытости. Ты еще толком не знаешь, чему открылся, но с удовольствием позволяешь волнению перетечь куда-то внутрь себя и потом, шлепая к метро и болтая о том о сем со своим спутником, тайно прислушиваешься, как оно там "булькает", предвкушаешь, что это продлится и завтра утром, и, может, даже на другой день.
Но самое интересное впереди. Когда эмоции проходят, становится ясно: спектакль хорош еще и тем, что на самом деле не больно-то хорош. То есть он вызывает вопросы, заставляет вступать с ним в спор. Вот, скажем, о чем волновался режиссер при постановке спектакля, меня как зрителя почти не тронуло. Речь идет о главном герое. "Что сгубило Бориса? - вопрошает Темур Чхеидзе в предисловии к 'программке' спектакля и отвечает. - Его собственные муки совести. Это отличает его от многих тиранов, хотя он, может, и не понимает до конца, какая это страшная сила - муки совести! Ведь всего-то один ребенок!.." Значит, режиссер хотел пробудить во мне чувство сострадания к царю-грешнику и, возможно, даже сомнение в справедливости той кары, которая его постигла. Но что-то у него не сложилось.
Зато мне вспомнилась давняя история. Еще в университете, занимаясь темой крестьянского самоуправления после отмены крепостного права, я прочла повесть "Крестьяне-присяжные" писателя-народника Николая Златовратского. Несколько мужиков, избранных волостным сходом для несения "присяжной повинности", идут из своей деревни в губернский город. Путешествие занимает у них не один день, не обходится и без приключений. Наконец, с трудом достигнув цели и вступив в свои права на заседании суда, они, к изумлению публики, оправдывают явного злодея. И вот как Златовратский (даром, что ли, народник?) объясняет этот казус. Оказывается, оправдательные приговоры были широко распространены среди присяжных-крестьян. Почему бы вы думали? Да потому, пишет автор с тихим восторгом, что крестьяне, будучи каким-то особым образом приближены к Богу, правильнее других понимают природу греха. Преступник, считают они, наказан уже тем, что совершил преступление. Он, несчастный, до конца дней своих будет мучиться муками совести, страшнее которых нет. Мол, чего уж тут земному суду путаться со своими приговорами.
Признаюсь: подпав под обаяние прекрасного беллетриста, я тогда с готовностью приняла его точку зрения. Полному умилению, правда, мешали две вещи. Непонятно было, как же все-таки следует поступать с преступниками. И еще, при всем желании я не могла себе представить крестьянина, испытывающего муки, которые имел в виду Златовратский.
Дело в том, что благодаря другим источникам - приговорам крестьянских сходов и волостных судов - общественная жизнь крестьян была передо мной как на ладони. И говорить о совести там не приходилось. Эта жизнь протекала в несколько иной системе координат, в науке толком еще не описанной. В основе ее было обычное право (то есть господство обычаев), но после реформы 1861 года возобладало даже нечто иное, что можно было бы назвать целесообразностью. В сельских обществах процветало небрежение не только к писаным нормам права, но и своим, обычным.
Украсть у соседа? Легко. Тем более что ни волостной суд, ни сам потерпевший не сочтут это за грех. Вернут хозяину его имущество - и дело с концом. Таков обычай. Впрочем, может оказаться "целесообразнее" взять штраф с вора, а то и посадить его под арест - если обиженный получше попросит волостного судью или обвиняемый ему не угодит. А вот повсеместная практика сельских сходов: за ведро вина сходчики подписывают нужное решение, а на другой день, или когда потребуется, его отменяют - под железным предлогом, что, дескать, в прошлый раз, когда подписывали, "были выпимши". Примеров тьма. И главное, никаких мук совести.
Будем справедливы: сам народ никакой рефлексии себе и не приписывал. Об этом позаботились писатели, интеллигенция - и жестоко ошиблись. Пушкин не ошибся. И хотя Темур Чхеидзе заявляет, что его не интересует авторская идея "трагедии народной", она, эта трагедия, проступает в спектакле, на мой взгляд, ярче личной трагедии царя. Возможно, благодаря великолепному, филигранному исполнению роли Юродивого, которого, по пьесе, обидели злые дети, а в спектакле обижает такой же, как дети, нерефлексирующий злой народ.
Кстати, интеллигенция приписывала лишнее не только крестьянам, но и царям. Тому же Годунову. Известный пушкинист Валентин Непомнящий по этому поводу замечает, что драма Бориса в интерпретации Пушкина - не в муках совести, а скорее в их отсутствии. Продолжая совершать поступки против собственной совести, царь тем самым и обрекает себя на гибель. На нее же, по Пушкину, обречен и бессовестный народ. Симптоматично, что проблема эта вдруг всплыла в современной большой литературе. Чем, скажите, не формула национального самосознания выведена у Татьяны Толстой в романе "Кысь": "Но это ничего: они у меня украдут, я, обозлимшись, у них, те у этих, эти у тех - как по кругу, ан и выйдет справедливость. Вроде все друг друга обворовамши, а вроде все при своем". Можно сказать, архетип. Вот все и вернулось на круги своя.
Пушкин считал, что совесть в народе должны будить поэты. Либеральная бюрократия в середине прошлого века хотела добиться примерно того же путем устройства народного самоуправления. Этот эксперимент, кстати, из-за убийства царя-освободителя остался незавершенным. Видно, пришло время что-то делать и нам. Иначе - см. Пушкина.
