"О чем мечтаешь, комсомол? Партия, дай порулить!" - поколение, в конце 80-х запустившее эту шуточку, теперь у руля. Мечта сбылась. Что дальше?
В послебрежневские времена легко можно было представить себе свою жизнь надолго вперед. Окончил институт, поступил на работу - молодой специалист. Годик-два готовимся в аспирантуру - все одно раньше места не дадут. Через пару лет к зарплате накинут полтинник-соточку. Через пять - перспективного, уже немолодого специалиста переведут в старшие. Тут и про квартиру можно заикнуться. Наш институт жилье, слава богу, строил, в очереди на него дольше десяти лет стояли разве что совсем уж нелюбопытные к себе и своей семье граждане. Участки под садовые домики тоже выделяли, шкафы и телевизоры разыгрывал профсоюз. Вот с партийностью было туговато, в кандидатах в кандидаты ходили долго, хотя рекомендовать меня все же могли бы: как-никак секретарь комсомольской организации, ответственна, исполнительна. Годам к сорока пяти женщине, обремененной мужем, детьми и домашним хозяйством, прилично было стать ведущим, особо карьерно упертые могли дорасти и до замдиректора. Квартира-дача-машина, уважение коллег, непьющий, при галстуке муж-научный работник, ухоженные дети-студенты. Все как у всех. О чем еще мечтать даме зрелых лет?
Перестройка, не шучу, мою жизнь поломала. Став хозрасчетным, наш институт начал заколачивать и платить такие деньги, какие мои родители зарабатывали лишь к сорока. Сбежав из хозрасчетных молодых специалистов-экономистов в информационно-издательский кооператив, через год я могла позволить себе возвращаться с работы на такси, есть сервелат на завтрак и отдавать белье прачке. Еще через пару лет, без блата, записи и перекличек очередников в полшестого утра, появились любимый нашим средним классом шкаф-купе и символ свободы передвижения - собственный автомобиль. Эти и другие недосягаемые раньше ценности вдруг стали легкодоступными. Простые, ясные желания осуществились незаметно и быстро, не потребовав приложения каких-то специальных усилий, не заняв и половины отведенных на их достижение десятилетий. И почему-то стало непонятно, что делать со всем этим багажом дальше.
На все эти грустные размышления натолкнул меня разговор с Юрием Степановичем, соседом по даче, обычной, "старорусской", в шесть соток за деревянным забором. Юрий Степанович - профсоюзный лидер крупного московского оборонного завода. Но теперь даже крупным заводам неудобно нанимать специальных людей для борьбы с произволом администрации и властей, поэтому интересы трудящихся Юрий Степанович защищает в свободное от работы ведущим инженером время. Освободившись же и от того и от другого, становится интеллигентным и приятным в общении немолодым человеком. Иногда, правда, в задушевных разговорах под водочку и гул вечернего комарья Юрий Степанович раззадоривается и, пугая смелостью жену, нехорошо отзывается о российском государстве и - персонально - Чубайсе, бросивших в нищету рабочий класс и трудовую интеллигенцию.
Вслушавшись в один из таких пространных монологов, я, помнится, обнаружила, что Юрий Степанович довольно часто употребляет слово "должен", не в смысле "я должен", а в смысле "мне должны". Должниками Юрия Степановича оказались поочередно и в совокупности: Горбачев, Лигачев, Ельцин, Гайдар, министры-капиталисты, буржуи-олигархи, государство в целом и персонально Чубайс. Предложение перевести разговор в русло экономически обоснованных и понятных даже Чубайсу критериев - например, обсудить динамику государственного внешнего и внутреннего долга - Юрий Степанович отверг сразу: долг ему не измерялся деньгами. Содержание этого долга было внеэкономическим, но он был огромен и всей тяжестью давил на Юрия Степановича, толкая его в оппозицию буржуям-олигархам и лично Чубайсу.
Я честно пыталась понять, чего же такого, реально и конкретно, все они недодали Юрию Степановичу или что отняли у него. Я так и не поняла. Юрий Степанович за десятилетия трудового стажа прошел славный путь от молодого специалиста до ведущего инженера и на этом пути получил от родного, кстати до сих пор государственного, завода квартиру и дачу, приобрел шкаф-купе и символ свободы передвижения - собственный автомобиль. Он не получил самого завода. Но все остальное хорошо вписалось в его частную жизнь, нимало, впрочем, не повлияв на большую жизненную стратегию: Юрий Степанович был и остался всему происходящему в оппозиции с тем лишь исключением, что "Московские новости", "Литературную газету" и толстые журналы заменили нелюбимая раньше "Правда" и новая "Лимонка". Юрий Степанович продолжает бороться. Не за шкаф-купе и большую диагональ, не с алкоголиком-соседом, не за чистый подъезд и асфальт возле дачи. Он борется за то, чтобы Чубайс, как раньше Лигачев с Горбачевым, отдал ему лично, а также всему рабочему классу и трудовой интеллигенции тот самый нематериальный, внеэкономический долг, который потом все же может быть как-то, насколько я поняла, сконвертирован в квартиру-дачу и автомобиль. Такой подход мне показался по меньшей мере странным, но убедить Юрия Степановича отказаться от борьбы я не в состоянии.
Помнится, в начале 90-х один из моих знакомых на вопрос райкомовцев о причинах выхода из рядов ленинского комсомола ответил: "Устал бороться". Теперь он режиссер и давно уже, не отвлекаясь от творческого процесса, в свободное от работы время, обзавелся всеми атрибутами среднего класса, включая большую диагональ, шкаф-купе и пресловутый символ свободы передвижения. Чубайс ему, как и мне, никогда ничего не был должен, остальное же пришло без борьбы, само собой, по ходу жизни. Бери - и мечтай теперь о чем-нибудь высоком. Но о чем? Грандиозные катастрофы и клонические войны, равно как и борьба вместе с трудовой интеллигенцией против олигархов и персонально Чубайса, никогда не входили в жизненные планы моего знакомого. Как и в мои.
