Философ Федор Степун как-то раз случайно написал про дизайн. И написал он, что дизайн, или материальный мир, представленный в насыщенных эмоциями образах и конструкциях, начинается с национального пейзажа. Сильнейшие визуальные впечатления, которые человек впитывает с детства, позднее превращаются в материальные творения его рук и ума, и в силу отличности пейзажей разных стран творения эти имеют яркие национальные признаки. Однако пейзаж, безусловно, является лишь одним из элементов, на которых базируется национальный стиль. Развивая эту линию дальше, мы можем прийти к выводу, что дизайн впитывает и отражает всю трудно разложимую на ингредиенты культуру нации.
Произведения дизайнеров серовато-туманной Англии, апеллирующих к человеческому разуму, легко отличить от агрессивно декоративных, замешанных на сексе творений яркой Италии. Практичный дизайн немцев не спутаешь с любовно изощренными вещами, сделанными французами. Япония заразила Запад резким деконструктивизмом и все-таки остается чуждой для европейца, потому что вещи японцев несут в себе чисто японское, принципиально иное по сравнению с европейским отношение ко всему телесному.
А есть ли и должен ли быть особый русский дизайн? Вроде бы должен. Потому что, если мы отличны по своей природе от француза, итальянца или американца, то мы: а) никогда не сможем воссоздать их материальный мир на должном уровне качества, и копии наши всегда будут лишь жалкими подражаниями; и б) мы можем и должны создать свои образы материального мира, потому что без этого наша культура никак не сможет доказать свою реальную жизненную состоятельность.
Но пока что, увы, русского дизайна нет. Вещи, производимые в России, по крайней мере, то, что можно увидеть на улице, не впечатляют и даже не удивляют. Скучные подделки под западные образцы либо наглый фольклор - таковы две основные линии, с которыми сегодня ассоциируется понятие "русский дизайн".
Прилично ли? Конечно, нет. Но может ли быть по-другому? Не сожрала ли советская эпоха и хаос последних десятилетий наше особое видение мира? Насколько далеки мы от появления своего особого, русского, дизайна?
Ради ответов на эти вопросы и проведены нижеследующие беседы с творцами одежды - современными русскими дизайнерами. В алфавитном порядке: с Александром Арнгольдом, Юлией Далакян, Сергеем Ефремовым, Виолеттой Литвиновой и Игорем Чапуриным. Нам хотелось получить информацию из первоисточника, оттуда, где, собственно, и происходит акт творчества. Хотелось узнать, о чем думают люди, которые своим умом и руками делают одежду; какие сомнения их терзают, какие образы будущего русского стиля вдохновляют.
Когда я начинала этот проект, одна вполне разумная дама предупредила: "Учти, ты будешь общаться просто с портными. Возможно, они ничего интересного и не скажут". И я, и она сомневались напрасно. Мир "портных" оказался населен талантливыми, по-настоящему глубокими людьми, с амбициями и без компромиссов. Да, наша неразвитая бизнес-среда действительно заставляет их существовать в узких "портновских" рамках. Только у самых деловых и успешных есть свои Дома моды или собственные ателье, но даже у них обороты измеряются лишь сотнями тысяч долларов в год. Другие же, менее деловые, существуют просто в рамках художественных студий. Причем и для тех и для других самым важным источником дохода является накопленная годами частная клиентура, а о широких продажах через сети бутиков они даже не помышляют.
Однако думают они вовсе не как портные, поскольку четко осознают, что их микростудии и есть те единственные места, с которых в принципе может начаться русская мода. Потому что ничего другого у нас нет. Нет мощной текстильной индустрии, которая была основой модного бизнеса на Западе. Нет увлеченных коммерсантов, которые могли бы вложить деньги в дизайнера, не рассчитывая на скорую отдачу, а желая построить лет за десять сильный русский модный Дом. Нет авторитетов, на которые можно было бы опереться. Нет художественной среды. Нет, наконец, публики, которая легко купится на новые идеи, не выворачивая вещь наизнанку в поисках модного западного лэйбла.
Но сами дизайнеры есть. И они говорят, что русский дизайн может появиться в ближайшие годы, и он будет интересен миру, если мы четко ответим всего лишь на один вопрос: чем отличается русский человек от японца, европейца и американца? Они, на самом деле, уже знают ответ на этот вопрос. И именно с их слов вполне можно составить перечень из четырех признаков будущего русского стиля.
Русская мода, безусловно, будет интеллектуальной, замешанной на сложных конструкторских решениях, потому что русские, попросту говоря, умны.
Русская мода будет теплой и гармоничной, потому что русские искренние и душевные люди.
Русская мода будет такой, что вещи, созданные в рамках русского стиля, захочется надевать вновь и вновь, откладывать их на год и опять возвращаться, и все потому, что русским некуда торопиться.
И наконец, русская мода будет красивой, потому что русские любят красоту во всех ее проявлениях.
Как они изобразят это в конструкции и ткани, я, конечно, не знаю. Это их профессия.
Вызов
Виолетта Литвинова абсолютно радикальна в одежде. Невысокая женщина лет тридцати, две косички, красные колготки, классический черный костюм с короткой юбкой, безумное количество колец и, конечно, шляпка. "Конечно", потому что г-жа Литвинова - признанный мастер шляпного дела. В России, похоже, единственный.
Она ездила во Францию к Пьеру Дюбуа - одному из главных французских шляпников, поставляющему головные уборы для Дома Шанель. Пришла к нему и сказала: "Мсье, я хочу у вас учиться". Мсье посмотрел на ее работы и ответил: "Мадемуазель, а чему вы собираетесь учиться? Вам надо открывать свое дело и работать. Я не могу вас ничему научить".
- Вы знаете, я была абсолютно шокирована. Потому что здесь мы все настроены так: мы ничего не умеем, мы дураки, нам надо учиться на Западе, там мода. И вдруг я попадаю на этот самый Запад, показываю свои работы и вижу, что ко мне серьезно относятся, меня не рассматривают как ученика, а видят во мне человека, который делает вещи "на уровне".
- Почему именно шляпки, Виолетта?
- У каждого художника есть понятие "своего". Я люблю возиться с формой, мне нравится этот объем. И потом, мне просто обидно. До революции в России были десятки шляпных ателье. Издавалась даже отдельная шляпная газета. А сегодня? Москва - огромный мегаполис, в ней куча каких-то там японских ресторанов, а шляпного ателье - ни одного. А ведь шляпное дело держится на ремесле, мы практически все делаем руками. И если это ремесло не будет жить в конкретных людях, оно просто умрет.
- У вас ателье?
- Да. У меня есть маленькое ателье, ну и еще я существую как фриланс-дизайнер. А для того, чтобы открыть свое большое дело, во-первых, нужны крупные капиталовложения, во-вторых, нужна команда. И то и другое в России добыть очень сложно - все хотят получать много денег и ничего не делать. Поэтому у меня, конечно, есть свои модистки и свои мастера, но все это существует в абсолютно раздробленном состоянии. Я просто продаю свой труд как художник.
- Но так ведь много не заработать?
- Конечно, не заработать. Художник получает максимум тысячу долларов в месяц. Квалифицированный закройщик - долларов пятьсот. А просто мастерицы - двести. Мне и бывший муж всегда говорил: "Виолетта, ты ничего не заработаешь". Но я не для денег работаю, я просто хочу, чтобы это дело продолжалось.
- А работать с предпринимателями не пробовали?
- Почему же? Пробовала. Но это невозможно. Приходит к тебе некто, десять лет до этого торговавший нефтью или державший казино, и говорит: "Я вкладываю в тебя деньги, и отныне я и буду указывать, что тебе творить". - "Почему?" - "Потому что я знаю, что будет продаваться". Это удивительная вещь! Абсолютные дилетанты знают, что будет продаваться, а я, художник, занимающийся этим делом пятнадцать лет, каждый день общающийся с клиентом, - не знаю.
Согласитесь, это довольно глупо. Можно ли представить, что президент, например, LVMH пришел бы к Гальяно и сказал: "Сегодня ты будешь делать то, что я тебе скажу". Это же просто невероятно. Там модные Дома ищут по всему свету этих самых Гальяно, чтобы они что-нибудь придумали. Они платят художнику за то, чтобы он творил, потому что понимают: их задача - продать, а его задача - родить идею.
- Если говорить о модном деле в целом, скажите, что есть сильного в наших традициях, в нашей школе?
- У нас одно мощное преимущество - очень сильное исполнительское мастерство. Рукастых людей, мастеров много. А школы - ее просто нет. Например, у нас до сих пор не преподается муляжный способ конструирования одежды.
- Муляжный способ - это что?
- Это не плоский способ конструирования на бумаге, который у нас ввели в сорок девятом году и так с тех пор и преподают, а способ, когда люди делают сразу все в объеме. Это принципиально важно, потому что только так начинаешь чувствовать фигуру и форму. Весь мир работает именно так, а у нас это вообще не преподается. В результате молодые дизайнеры всего боятся и конструируют так, будто им сто лет. У них нет ничего своего, потому что система преподавания не развивает художника изнутри. Она, наоборот, его ограничивает со всех сторон: шаг влево, шаг вправо - попытка к бегству. И бедный молодой начинает думать как старик. Он начинает сдирать с журналов. Стремится побыстрее куда-нибудь устроиться и заработать денег, и все потому, что его не научили, что значит творить.
И еще одна важная вещь - у нас нет культурного сообщества. Там, на Западе, я чувствую себя более своей, чем здесь. Там культурный слой, который питает. Там мой внешний облик никого не удивляет. Там, когда ты попадаешь на показы, понимаешь: тут еще три тысячи таких же сумасшедших, как и ты. И это тебя подпитывает - хочется работать. А у нас - зачем работать?
- Вам нравится то, что делал Вячеслав Зайцев?
- Вы знаете, к нему сейчас многие относятся со скепсисом. Но то, что он делал в шестидесятые-семидесятые годы, - это очень хорошо. Это сделано на уровне Пьера Кардена, мадам Карвен, Торрента. Посмотрите старые журналы, его старые телогрейки. Зайцев потрясающий художник. Как мастер дизайна он был первый, и ему удалось работать на мировом уровне. Зайцев шестидесятых - это классика, очень конструктивная, очень простая.
- А сейчас?
- Сейчас, я думаю, ему надо быть просто мэтром. Создать свою школу русского дизайна. Без пафоса, без амбиций. Просто стать папой русской моды. Ему лавры отдадут все. Никто на это не претендует.
- На чем зиждется дизайн? Как-то я прочла у одного философа, что дизайн начинается с пейзажа. И именно поэтому каждый народ в состоянии произвести свой стиль.
- Я думаю, это так и есть. Конечно, дизайн начинается с впечатлений - звуковых, визуальных, эмоциональных. И конечно, то, что мы видим перед собой, рождает очень сильное впечатление.
- Означает ли это, что если у нас и разовьется дизайн, то он заведомо будет отличным от итальянского, от французского?
- Я думаю, он уже отличен. Да, многие, конечно, перенимают западное, но дизайн все равно отличен с того самого момента, когда ты понимаешь, что работаешь не на француза или англичанина, а на русского.
- Каким может быть русский дизайн?
- Мы склонны к декоративному искусству. Русская школа - это школа декоративного искусства. Это орнамент. Наверное, надо от этого отталкиваться. Все-таки наши женщины любят ситцы в горошек. Такие ситцы нигде не производят. Я вожу в Париж эти ситцы в подарок всем своим коллегам-дизайнерам, потому что такого нет нигде. Я думаю, мы должны исходить из наших декоративных традиций. И еще я думаю, что, учитывая наши размеры, мы вполне можем заимствовать и развивать японскую линию. Я очень люблю японских дизайнеров, потому что никто лучше их не работает с формой. Но японский дизайн очень холодный, очень отстраненный. А если привнести в него жизни, я думаю, получилось бы хорошо.
Очарование
Александр Арнгольд - главный дизайнер России. Возможно, другие могут и обидеться, официального титула ему никто не присваивал, но когда спрашиваешь, кто в русском мире моды самый сильный, то все без исключения называют Арнгольда.
По самым разным причинам он не слишком озабочен прямым зарабатыванием денег, капризен в выборе партнеров, много путешествует и делает самые интересные коллекции.
Сам он говорит, что заворачивает женщину в кокон. Ничего особенного - просто видишь женщину, ставишь ее в центр и окутываешь тканью.
- Александр, есть ли у нас в России дизайнерская школа?
- По большому счету, нет. У нас абсолютно безграмотное обучение. А самая большая беда русской школы - отсутствие обучения через образы.
- Что это такое?
- Образное обучение строится на факторе визуальных воспоминаний. Допустим, я - преподаватель, вы - ученик. Я вам говорю: "Сейчас идет снег. Пожалуйста, сделайте коллекцию из пяти вещей, которая будет напоминать этот идущий снег. Не изображать снег, а вызывать ощущение идущего снега". Вы чувствуете разницу?
У нас этого начисто нет. Здесь говорят так: "Сделайте, пожалуйста, коллекцию, похожую на листья". И тем самым студента вовсе не подталкивают к поиску своего выражения эмоций. Сделайте похожее на листья - пожалуйста. Студент печатает листья на платье, или как-то иначе наносит их на ткань, или делает конструктивное платье, похожее на листья. Все, что угодно, но только не пытается передать через ткань, через образ женщины или мужчины свои впечатления от листопада. Конечно, это совершенно неправильно. Это не дает студенту сделать шаг к новому восприятию формы. И это, безусловно, бич русской школы. Я думаю, именно поэтому дизайнеров экстра-класса в России не появляется. Это мой взгляд.
- И это единственная проблема?
- Отчего же. Еще мне кажется, что из-за того, что мы живем в России, то есть на Востоке, здесь делают слишком сильный акцент на декоре. Декорируют все снизу доверху. И это тоже, конечно, проблема. Но главное - образы.
Я учился на Западе. И мое первое задание было такое. Преподаватель посмотрел концерт Майкла Джексона и сказал: "Пожалуйста, сделай коллекцию, изображающую его волшебную походку". Это было любопытно. Такой подход хорошо развивает.
И потом, студенты не заряжены модой. Они не больны модой.
- Что значит "не больны"? Они не знают тенденций или что?
- Они просто не больны, и все. Ведь мода на уровне студентов - это не тенденция. И вообще мода, чтобы она развивалась, должна быть не в тенденции. У нас много глянцевых журналов. И все их всласть перелистывают и делают тенденцию. Но это неправильно. Если вы делаете тенденцию, то вы не делаете свой стиль, и, соответственно, вы никогда не сделаете никакого нового шага к русской моде. Здесь как бы палка о двух концах: покупатель сканирует тенденцию, и он покупает только то, что в нее укладывается. Очень мало людей, которые, увидев вещь, сказали бы: "Это здорово. Мы можем это купить". То есть для того, чтобы быть успешным, надо следовать тенденции. Но с другой стороны, чтобы развивать моду и когда-нибудь стать суперуспешным, надо быть вне тенденции. У нас, я думаю, такая ситуация: большого модного бизнеса нет, так что имеет смысл развивать свой стиль, свое направление.
- Обычно можно услышать, скорее, сетования на то, что у нас нет большой модной индустрии...
- Зато есть смысл делать свое. Вот мне часто говорят: "Арнгольд, ты опять кругом углы наделал". А я говорю: "Ребята, так это же мой стиль. Если вы увидите углы, вы всегда знаете - это Арнгольд".
- А ваши вещи носибельные?
- Абсолютно. Раньше я увлекался конструктивизмом. А сейчас хочу, чтобы женщина мое платье желала купить и чтобы мое платье женщину украшало. Сейчас есть такая тенденция в дизайне - попытка удивить публику. Но эти вещи не особо хочется купить. Потому что, когда ты делаешь платье, ты должен решить две проблемы. Во-первых, платье должно женщине понравиться. Во-вторых, платье должно в некоторой степени быть обезличенно, чтобы его можно было носить, откладывать, возвращаться и носить до бесконечности. Это, конечно, не очень хорошо для бизнеса, но, я думаю, если женщина платит за платье пятьсот долларов, то платье должно быть сделано perfect, и оно должно быть многоразового использования.
- В рамках чего вы существуете? У вас ателье или вы работаете как частный художник?
- Ммм... Студии у меня сейчас нет. Потому что мы периодически снимаем помещение, ремонтируем его, а потом нас оттуда выгоняют. Поэтому студии нет. Но, я думаю, будет.
- Но у вас есть какая-то команда?
- Да, команда есть, конечно. У нас очень хорошая команда.
- А делового партнера вы искать не пытались?
- Пытались, но у нас очень серьезное условие - человек, который может быть нашим партнером, должен быть болен модой. Ведь на Западе как? Там все основные модные дельцы вышли из текстильных магнатов. Почему? Потому что это логично. Человек делает очень красивую ткань, и он хочет, чтобы эта ткань превратилась в очень красивую вещь. У нас таких людей нет или, по крайней мере, мы их не знаем. Иногда появляются люди, которые говорят: "Мы можем дать вам денег и делайте с ними, что хотите". Но мы от таких предложений отказываемся. Мы ищем людей, которые хотели бы делать на моде серьезный бизнес.
- А почему они должны быть больны модой?
- Любой человек от работы должен получать удовольствие. Если он не получает удовольствия - какой смысл?
- Я хочу вернуться к самому главному вопросу, который я всем задаю. Я отталкиваюсь в качестве примера от бельгийской школы, которая мне нравится. Бельгия никогда не был сильна в модной индустрии. И вдруг в начале восьмидесятых появляется сразу несколько художников, объединенных брэндом "бельгийская школа", и эти художники завоевывают мир. Я хочу понять, насколько далеки мы от этого.
- Да нет, вы заблуждаетесь, не было такого явления. Было и есть очень сильное японское влияние, оно насаждалось и насаждается всем модным сообществом, а бельгийцы лишь очень удачно проэксплуатировали эту тему.
Госпожа Кавакуба (Рэй Кавакуба - известный японский дизайнер, основала марку Comme de Garcon. - "Эксперт") протоптала им эту дорожку. Вот она реально сделала этот стиль. Она создала эту тему, которую потом стали все развивать, начиная с Ямамото. Но начала все барышня, которая смогла выразить нечто новое. Вот она - явление абсолютное. Ведь очень сложно навязать стиль, который, с одной стороны, прекрасный, а с другой - несет какое-то разрушение. Особенно сложно навязать его европейской женщине. Но она смогла это сделать.
- Как ей это удалось?
- Во-первых, время. Само искусство шло тогда на грани разрушения. А во-вторых, она сама. Она могла сломаться, потому что легче идти в русле. Но она решилась произвести некую революцию, и это сработало.
Вот вы спрашиваете: почему нет русской моды? Недавно мне предложили преподавать в Большой академии. Я сказал: "Я могу попробовать, но я должен поговорить с вашими студентами". А у студентов я спросил: "Ребята, скажите, пожалуйста, что для вас русская мода, как вы ее видите и как вы хотите ее миру преподнести? Я готов взять всех, кто мне даст концепцию". Не было ни одного человека. Говорили, что русская мода - это вышивка, декор. Но это не то, что составляет моду русского человека.
- А что составляет, вы знаете?
- Я знаю. Только сначала вы скажите: с чем во всем мире отождествляют русского человека?
- Со страстью.
- Неправильно. Почему любят русских людей на Западе?
- Почему?
- Они очень дружелюбные, они очень внимательные и очень теплые люди. С ними всегда уютно. Вы встречаете человека, а через пять минут вы можете стать чуть ли не родственниками. На Западе все очень искусственны, все на уровне смайла. Люди улыбаются, но они не пускают в себя. Русский человек не таков. Он уже после аперитива может стать вашим близким другом. И, я думаю, русскую моду надо делать именно на этой основе. Не через декор, а через восприятие русского человека. А дальше уже нанизывать и все остальное, что интересно именно Западу. Ведь Западу интересны общемировые тенденции, значит, надо подать это как общемировую тенденцию. Но я не знаю, когда это возникнет. Это мне сложно сказать.
- Но тем не менее вы уверены, что это возможно?
- Да, конечно.
- Но вы говорите, что у нас нет школы, другие говорят, что нет культурной среды...
- А это все и не очень нужно. Мода - это прежде всего ремесло. Если у вас есть любовь к объекту, который вы одеваете, то вы в состоянии сделать хорошую вещь.
И потом, если брать лучшие образчики русской моды, то ведь они очень приспособлены к реальной жизни, а с вещами, приспособленными к реальности, не хочется расставаться. У моей мамы есть дубленка от Зайцева. Года три назад ее пытались перекупить за совершенно сумасшедшие деньги. Но она сказала: нет. Почему? Потому что настоящие русские вещи безумно ценны. С ними невозможно расстаться. То, что делают японцы, вы редко увидите в реальной жизни. А русское можно настолько интегрировать в жизнь, что это не может не пойти. Ведь как представляют Россию? Медведи, водка, снега. И все эти ассоциации очень приятны.
- Люди скучают по сарафану.
- Очень сложно будет надеть сарафан. Пока. Хотя отличная вещь: для женщин очень удобна.
- А вы лично - в своей работе вы двигаетесь в ту самую сторону?
- Я бы хотел, и я занимаюсь созданием нового направления русского текстиля. Я думаю, через текстиль мне удастся передать философию русской моды. А дизайн, основу конструкции, я хотел бы сохранить свою. Когда я говорю, что я буду делать русскую моду, все смотрят на меня с ужасом. Но я бы очень хотел передать через платье очарование России.
Воля
Юлия Далакян - один из самых признанных покупающей публикой русских дизайнеров. Владеет собственным ателье возле Третьяковской галереи, чему по-хорошему завидуют многие ее коллеги.
Она не любит богатых жаккардовых тканей. Работает с тканями простыми и четкими, позволяющими проявить мастерство конструктивиста. Впрочем, последнее пристрастие (вынесенное из Италии) - романтическое: тончайший хлопок, почти такой же прозрачный, как шифон.
- Юля, как вы полагаете, русский дизайн есть или его нет?
- Даже не знаю. В том, что принято называть русским дизайном, мне многое не нравится. Я не думаю, что Россия - это страна папуасов, которые должны продавать на международном рынке шапки-ушанки, матрешки и поделки из ситца Трехгорной мануфактуры.
Мне лично, к счастью, эту стадию удалось миновать. Первая выставка в Милане, где я участвовала вместе с двумя своими коллегами, прошла в девяностом году. Но уже туда, наперекор традиционному представлению о России, мы привезли коллекцию насквозь авангардную, которая никакого отношения к русскому дизайну с точки зрения фольклора не имела. Это был абсолютно нормальный европейский подход, но с таким небольшим перебором.
Но если возвращаться к теме наличия русского дизайна, то, я думаю, никакого другого, кроме фольклорного, отличия у нас пока нет. Потому что для того, чтобы появился особый национальный дизайн, нужна традиция. А для того, чтобы появилась традиция, нужна индустрия моды. Поскольку последней у нас пока нет, то обсуждать тему русского дизайна, мне кажется, рановато.
- Вы начинали как профессиональный дизайнер?
- Да. Я вполне традиционно закончила Текстильный институт. Но я застала время слома тенденций. Уже в институте мы создали авангардный театр моды, и в рамках этого театра делали свои коллекции.
- И оттуда, из театра, и появилось ваше ателье?
- Ну да. Мы одновременно делали коллекции для театра и работали с обычными клиентами с улицы. Довольно трудно все начиналось, и свою нужность мы доказывали. Но, с другой стороны, это же нормально. Когда я слышу: "Хочу быть нужным людям", всегда думаю: ну и стань им. Потому что, если хочешь быть нужным, - очень легко им стать. Просто надо показать, что ты можешь.
- Это ателье - ваша собственность?
- Да. Сначала оно было просто авторским. Потом мы выкупили часть, а потом уже и все ателье. Многие, я знаю, боятся иметь свое, предпочитают работать на какую-то фирму. Но я не только не боюсь, я хочу этого. Некоторое время назад я работала стилистом у Роберто Ковалли. И зарабатывала деньги, которых здесь я как стилист не заработаю никогда. Но я ушла, потому что работать даже на такого звездного и успешного дядю, как Роберто Ковалли, не очень комфортно для творческого человека.
- Но ведь, работая на Западе, вы автоматически встраиваетесь в их рынок, получаете доступ к самым лучшим технологиям, работаете с интересными тканями.
- Да какие там технологии, я вас умоляю. Рисуем эскиз на полу, все вместе. Вот рубашка не получилась. Что делать? Мне говорят: "Придумай что-нибудь". Рву рубашку, дырявлю ее. Получаются отличные мятые и дырявые рубашки.
И так у Ковалли всегда. Не получается коллекция - вся команда садится за два дня до показа, не важно, сам это Ковалли, его жена, критики моды, просто швеи, художники - иголки в руки и делают коллекцию. Нормальная абсолютно художественная среда, и нет тут никакой сверхтехнологии. Качество итальянской одежды вообще не очень хорошее.
- Уж коль скоро вы работали у Ковалли, расскажите, как там все устроено? Кто делает коллекции? Сам Ковалли?
- Нет, Ковалли приходит, смеется, песни поет, говорит "All you need is love" - это наш девиз. Обнимается, трясет руки. "Ну, ребята, готовы?" Потом смотрит на манекенщиц, хлопает их по заднице. Целует тех, кто ему нравится, и уходит. Все.
- А кто же все делает?
- Чернорабочие. Нас было двое стилистов: я и еще один мальчик-итальянец. Еще был приглашенный дизайнер из "Тьерри Мюглера", который делал аксессуары. И несколько художниц по вышивке. Вот, собственно, и все.
- А в чем же смысл самого Ковалли?
- Он придумал свой стиль, свою фишку. За это он и главный. То есть там самое главное то, что у нас не ценится вообще - сама идея стиля, своего подхода, своего образа. Любому художнику хочется показать, что он умеет, и любой экспериментирует, но выжить можно, только сохранив стиль. И у них с этим очень жестко. Даже если вещь красивая, но не в стиле Ковалли, она выбрасывается моментально, какой бы роскошной ни была. И наоборот: недоработанная вещь, выдержанная в стиле, может стать основой коллекции.
- А у вас есть свой стиль?
- Я еще не закончила свои исследования. Но я пытаюсь работать на сочетании жесткого конструктивизма и легкости. У меня хорошая школа конструктивизма, я люблю лепить, создавать новые конструкции, люблю сделать так, чтобы любому профессионалу мои вещи было интересно смотреть вблизи: как это получилось, что это вот сидит так, а не эдак. И в то же время человек, который смотрит на вещь на расстоянии, найдет образ. То есть основа моего стиля - сочетание образа и каких-то конструктивных моментов. Кстати, я думаю, это может быть интересно для любого русского дизайнера, потому что у нас всех довольно строгая школа.
- Чего не хватает русским дизайнерам?
- Я думаю, романтизма. Я часто принимаю работы молодых дизайнеров и вижу, что лишь один из ста хочет работать с очень легкой романтичной тканью. Но даже этот один из ста все равно делает что-то фундаментальное, похожее на рисунок Малевича. Не знаю, возможно, сказывается наш русский характер, довольно жесткий. Но это сильно ограничивает.
- Насколько вы и другие дизайнеры далеки от того, чтобы появлялись сильные русские брэнды?
- Для нас эта планка еще высоковата, потому что для этого, как я уже говорила, нужна индустрия моды. Иначе это дело не может быть прибыльным. Но для того, чтобы была индустрия, нужен серьезный менеджмент, а у нас его просто нет. Ни плохого, ни хорошего: просто нет бизнесменов, всерьез специализирующихся на создании одежды. Были, конечно, опыты типа "Панинтера", но эта эпоха засилья массовой дешевой одежды уже прошла. Сейчас нужно что-то более интересное делать. Но для этого нужны очень сильные специалисты-менеджеры. Для начала, наверное, это будут приглашенные люди. И они должны быть талантливы и получать очень большие деньги.
- Нужны менеджеры, которые знают, как рекламировать и продвигать?
- Не то что рекламировать. Хорошие рекламные агентства у нас есть. Нужен коммерческий менеджмент, который может сделать раскладку на десять лет вперед. Обозначить какие-то прорехи, которые нужно ликвидировать, чтобы предприятие стало коммерчески успешным. Потому что всем известно, что на одежде зарабатываются очень большие деньги, но зарабатываются они сложно. Я с удовольствием бы и послушала, и послушалась человека, который сказал бы мне, как правильно организовать свой бизнес, чтобы он мог давать коммерческий прирост. А сейчас это работа нон-стоп; сколько потратил - столько и получил, не больше. Сделала коллекцию - продала, следующую делай.
Усталость
Сергей Ефремов - выдающийся портной. Причем портной, помешанный на качестве. Говорят, он частенько проверяет качество пошива своих мастериц следующим образом. Берет практически готовое изделие, натягивает один из швов, видит что шов чуть-чуть кривит, разрывает его, и далее следует указание: "Все перешить". - "Зачем? - вопрошают окружающие, - этого все равно, кроме тебя, никто не заметит". - "Все равно перешить. Это не вещь".
Его ателье расположено в здании абсолютно заброшенной фабрики на Нагатинской. Как и у многих коллег, у него свой, сравнительно небольшой круг клиентов. Появление некоторых из них сопровождается высадкой группы охранников, оцепляющих здание со всех сторон.
- Сергей, как вы оцениваете наше образование в области дизайна?
- Как дизайнерская школа наш Текстильный институт, мне кажется, просто никакой. Я до текстильного успел окончить техникум легкой промышленности. Там и получил настоящую основу портновского искусства. А информация, которую преподают в институте, она, мне кажется, устарела и оторвана от жизни.
- В чем ее оторванность?
- Да во всем. Все привязано к нашим бывшим ОСТам и ГОСТам - и в плане технологии, и в плане конструирования. А если взять современный дизайн, тех же японцев, то они никогда бы в жизни не прошли ни ОСТы, ни ГОСТы. Зато у них есть идея. Но учись они в России, то идеи никакой бы не было, потому что наше образование идею сразу забивает. Человек в строго заданных рамках не может выразиться.
- Некоторые считают, что у нас сильна конструкторская школа.
- Может быть. Но судя по тем изделиям, которые мы производим, и по тому, как сложно найти персонал, скорее, следует признать, что она не сильна. Я думаю, она была сильна в сороковых, пятидесятых, шестидесятых и даже семидесятых годах, но потом все умерло.
- Мир пошел вперед, а мы остановились?
- Даже не остановились. Мы потерялись.
- А вы хотели быть дизайнером всегда?
- Да, с самого детства.
- Вы закончили учиться, и где же вы оказались?
- А я уже пока учился, создал собственное предприятие.
- И как функционирует ваше предприятие, каковы обороты?
- Я точно и не знаю. Мы работаем фактически как частное ателье.
- Не легче было бы пойти под чью-нибудь крышу?
- Легче, наверное, но куда пойти? Я иногда думаю, что с удовольствие плюнул бы на все это и пошел бы куда-нибудь. Но некуда. Чтобы быть полезным и нужным, некуда идти. Сегодня дизайнеры не нужны текстильной промышленности. Есть куча журналов, которыми все пользуются, из них слизывают рыночно успешные модели, и на этом люди зарабатывают. А такая штатная единица, которая придумывала бы свой стиль, идею какую-то, - она просто никому не нужна.
- Насколько далеки мы от того, чтобы у нас появился свой мощный дизайн?
- Очень далеки, потому что у нас нет школы как таковой. На Западе есть среда, люди общаются, люди подходят к дизайну с точки зрения эмоций, а у нас есть рамки и бессмысленная, утомляющая необходимость зарабатывать деньги.
- Но тем не менее существуют дизайнеры, и их работы интересны. Откуда-то же это берется.
- Мне кажется, это появляется вопреки всему, что сложилось. Поймите, дизайн ведь очень сложная штука. Чтобы вдохновиться, поймать идею, попытаться ее выразить, нужно быть свободным творческим человеком. Надо, например, много путешествовать. А для этого нужны деньги. А денег нет. Спонсоры порой появляются, но они готовы вложить десять рублей только для того, чтобы уже завтра получить двадцать. Конечно, каждый из нас пытается чем-то вдохновиться, но это сложно.
- Но вы же тем не менее занимаетесь творчеством?
- Занимаюсь. Но понимаете, когда у тебя своя мастерская, штат людей, все время думаешь о том, что их надо содержать. Надо платить за аренду, оплачивать материалы, в общем, куча бытовухи, которая гасит все эмоции, и, когда берешься за вещь, получается немножко не то, что ты хотел выразить.
Я скован тем, что у меня за спиной. Я не свободен. Эта не та ситуация, когда есть мастерская, которая работает сама по себе, а я занимаюсь творчеством. Конечно, так было бы проще.
- Есть такая установка: у русского дизайна нет лица, нет идеи.
- Идеи нет, потому что все пытаются подстроить свои коллекции под спрос.
- А зачем пытаются подстроить?
- Чтобы реализовать и заработать деньги. Вся проблема в этом. Люди не хотят или не могут позволить себе ничего большего. Я пример приведу. У нас меховое производство. В нем два партнера - я и еще один человек. И с точки зрения дизайна я иногда делаю абсолютно немыслимые вещи. И сразу же меня партнер осаживает: "Кто это купит"? Но когда ты сразу же ставишь себя в такие жесткие рамки, ты отказываешься от очень многих интересных идей. Да, может быть, первое изделие будет сырым, но если его доработать, то второе уже будет отличным.
- А что бы вам хотелось выразить в этих сумасшедших меховых коллекциях?
- Ну не знаю, сложно сказать. Я когда-то думал об этом, а в последнее время что-то и не думаю. В последнее время и сам не знаю, чего я хочу.
Успех
Игорь Чапурин пытается совмещать в себе дизайнера и коммерсанта. Он - единоличный владелец марки Chapurin, зарегистрированной во всех развитых странах мира. Он не боится взять кредит на открытие нового Дома моды. Он планирует создать собственное производство на Западе. Он хочет открыть третью, после от кутюр и прет-а-порте, линию одежды. Он мечтает производить светильники, ювелирные украшения и мебель. В общем, он успешен.
Хотя и считает, что мода как бы слишком быстро бежит: "Если раньше тенденция развивалась в течение нескольких сезонов и приходила к чему-то, и мы можем рассуждать о силуэте пятидесятых, о силуэте шестидесятых, то в конце двадцатого века мода превратилась в какую-то какофонию. Пресса, светские персонажи, все, кто находится на самой верхушке айсберга потребителей, требуют новых идей каждый сезон. И этот бешеный ритм не дает возможности человеку выдохнуть".
- Игорь, что, на ваш взгляд, сегодня более всего препятствует развитию русского модного дизайна?
- Отсутствие индустрии моды, безусловно. Активному развитию итальянской, французской, американской, испанской, немецкой моды способствует существование в этих странах индустрии моды. А наличие индустрии моды - это такая ситуация, когда на моду работает не только дизайнер, а целый сектор промышленности - текстильная промышленность, кожевенная и так далее. И все они работают как слаженный и четкий механизм.
В России этого, конечно, нет. В любой европейской стране - в Италии ли, во Франции ли - дизайнер, делая коллекцию, может практически моментально реагировать на формирование новых тенденций и быстро выполнять заказы тех или иных компаний, покупая самые модные ткани, аксессуары и прочее. У нас это невозможно. Своего, отечественного, ничего нет, заказывая же на Западе (а мы именно там и заказываем), мы порой вынуждены ждать месяцами, пока товар пройдет через границу. А мода - это всего шесть месяцев. Сезон заканчивается, и дальше это никому не нужно, ты на этом не заработаешь, не получишь прибыли.
- Ну индустрии нет, это понятно, а что могут сами дизайнеры? Есть ли вокруг чего и ради чего строить индустрию?
- Есть, конечно. Даже при полном отсутствии модной промышленности интерес на Западе к нашей моде растет. Естественно, наивно полагать, что мы когда-нибудь сможем стать сильнее Франции или Италии, но я думаю, что лет через десять-пятнадцать к нам будут относиться даже серьезнее, чем к американцам, испанцам или тем же немцам.
- Откуда такой оптимизм?
- Во-первых, к нам реально все серьезнее относятся и основные производителя текстиля, и мультибрэндовые западные магазины, торгующие модной одеждой. Во-вторых, о креативности русских художников уже пишут все журналы. И эта креативность нова и неожиданна. Я думаю, она - результат той закрытости, зажатости, в которой мы раньше находились. Сегодня, выйдя на свободу, художники начинают перерабатывать свои эмоции, которые рождались вне тенденции всеобщей моды. Для Европы, где все коллекции сложно отличимы друг от друга, Россия кажется просто кладезем новых идей.
- Сколько в России сильных дизайнеров?
- Качественных порядка десяти-пятнадцати имен. И они при благоприятном стечении обстоятельств вполне могли бы стать базой русской моды. Мода во всех странах развивалась возрастными блоками. Были времена Диора, Баленсиага. Потом появились Карден, Кореш, Ив Сен-Лоран. Они все дружили, все общались между собой. У нас происходит то же самое. Этим самым десяти-пятнадцати русским дизайнерам сейчас по тридцать-тридцать пять. И это еще тот возраст, когда можно успеть что-то сделать. Потом, все наши дизайнеры, как правило, амбициозны и в хорошем смысле тщеславны. И их амбиции не позволяют им быть конформистами, они будут вести свою линию.
- В чем могла бы быть идея русского стиля? И нужна ли она вообще?
- Я думаю, что русская мода не будет нести свою национальную стилистику. Я думаю, что если русская мода добьется собственного стиля каждой марки, и этот стиль будет узнаваем на Западе, то это будет самая большая победа. Потому что все эти опыты русской моды на уровне кокошников...
- Я не имела в виду фольклор. Я имела в виду некую общность на уровне восприятия мира, которая так или иначе определяется общностью культуры.
- Не знаю. Если анализировать новые формирования в моде где угодно - в Америке, Испании и даже Италии, то каждое новое имя создает свою собственную историю. Американец Оскар де ла Рента ведет этническую тему. Майкл Корс делает очень лаконичные четкие вещи. Марк Джакобс начинал с какого-то гранжа и пришел к смешению уличной одежды с неким романтизмом. И когда сегодня он работает на французские марки, то и там он воспроизводит свой стиль.
Я думаю, что сегодня индивидуальный путь - самый правильный. Люди, покупая одежду, не интересуются ее национальной принадлежностью, они интересуются именем. Поэтому, я думаю, русская мода должна отойти от амбиций русскости в моде.
- Я приведу пример, который привожу всем, - бельгийской школы. Ее появление было заметно, потому что они несли одни эмоции, похожие образы. То же самое можно сказать по поводу Японии. И дело здесь не в национальной принадлежности, а в общности культуры, которая прорывается в дизайне.
- Может быть, вы и правы. Может быть, у каждого свой путь. Россия - страна, где понятие прекрасного всегда базировалось на понятии красивого. В России всегда любили золотую вышивку, бисер, стеклярус. Даже если взять крестьянские одежды старой России, они все воспевали определенную красоту. В ней нет никакой жесткости. Все всегда делалось очень изысканно. Но я боюсь, что русская культура основывается на таком большом многообразии вариантов красоты, что мы никогда не сможем разглядеть собственно русской школы.
Но пусть даже русский дизайнер предложит кардинально новый силуэт, предложит какую-нибудь сногсшибательную отделку. Это все равно не станет всеобъемлющей тенденцией и символом русской моды, потому что об этом просто никто не узнает.
- Почему не узнает?
- Потому что нужна индустрия. Если бы Диор в свое время не получил огромный кредит одного бизнесмена, кто бы узнал о том, что он придумал New Look? Никто. Только пять его клиенток.
- Каков ваш собственный стиль?
- В тридцать лет, на самом деле, еще сложно рассуждать о собственном стиле. Я могу умничать, но не буду. Кто-то считает частью стиля нашего Дома тонкое, деликатное соотношение цветов в коллекциях. Потому что, как правило, мы не делаем ярких коллекций. В них очень много бежевого, очень много полунюансовых цветов. Я очень люблю крепы, кашемиры и какие-то плотные ткани, из которых мы обычно делаем вещи достаточно четкие. И у нас очень сложный крой.
- Почему все русские так любят сложный крой?
- Я думаю, есть в этом какая-то интеллектуальность, она вообще присуща русским. У нас же в принципе сложное мышление, сложный язык - мы строим предложения с переизбытком слов только для того, чтобы он не был примитивен. В моде происходит, по-видимому, то же самое. Потом, люди, которые живут в моде, - это люди, как правило, не примитивные, это люди с очень сложной психикой, с очень сложными течениями внутри самих себя. И, может быть, это выливается в крое.
- Легко ли вас превратить в большой Дом моды? Представьте, что вам, как Диору, дали кредит или вы нашли идеального партнера с деньгами. Вы быстро можете вырасти?
- Мы, на самом деле, готовимся к этому. Наш Дом ведет переговоры с французами и американцами по поводу продвижения нашей марки на Запад. Но мы хотим не только продавать там нашу марку, мы хотим там же развивать свое производство и тем самым снижать себестоимость изделий.
- На Западе разве дешевле?
- Да, потому что там есть эта самая пресловутая индустрия, которая работает быстро и качественно. Там есть такие ткани, которые только обработай - и дело сделано.
