Частные издательства существуют в России чуть больше десяти лет. До недавнего времени жизнь их протекала спокойно и всех устраивала. Издатели латали культурно-литературные дыры, возникшие в советское время: сначала активно издавали диссидентов, потом - дешевый западный мейнстрим, а вскоре и отечественные его аналоги. Интеллигенция благодарно раскупала все доселе запрещенное (когда в 1990 году в Питере издали книжку Бродского, очередь за ней выстроилась на половину Университетской набережной), простые смертные зачитывались американскими детективами, боевиками Доценко и любовными откровениями Барбары Картленд.
Но это был детский лепет, немудреные игры во "все можно". Они быстро наскучили и читателям, и издателям. Самое интересное началось сейчас, когда у отечественного книжного рынка стал вырабатываться собственный характер и "ломаться голос". Новый голос зазвучал вызывающе, срываясь на визг. Характер оказался довольно тяжелым и скандальным - тем более что нетерпеливые издатели и литературные критики старались "нарисовать" литературе лицо как можно скорее, не дожидаясь, когда черты его оформятся естественным путем. Назло безликим "Букерам" и "Аполлонам Григорьевым" быстренько организовали премию "Национальный бестселлер". С ее помощью молодую поросль, которая никак не хотела нарождаться сама, "народили" насильно. Наивный юношеский бред Ирины Денежкиной - про страстно сопящих в пароксизмах первой любви детишек - вытянули за уши в шорт-лист "Национального бестселлера", разрекламировали и издали огромным тиражом. Не забыли и про ветеранов: поощрили исписавшегося Лимонова, из мастера красно-коричневых передовиц Проханова сделали чуть ли не диссидента.
Кто-то выбился в лидеры и без посторонней помощи: наркотические трипы Баяна Ширянова и шизофренические фантазии Владимира Сорокина заняли первые ряды в списках бестселлеров.
И все бы хорошо, да только "подростковый максимализм" в российском книжном деле вошел в противоречие с общественными представлениями о прекрасном. Никто не стал дожидаться, пока переходный возраст кончится и дитя перебесится. Влетело всем - и писателям, и издателям. Баяна Ширянова и тех, кто его издает, едва не засудили за пропаганду наркотиков - как будто о литературной традиции Уильяма Берроуза никто и слыхом не слыхивал. Лимонов сидит - хотя как бы и не за творчество. Но больший абсурд, чем дело Сорокина, представить себе сложно.
Я ни в коем случае не считаю, что ситуация литературной истерики, сложившаяся у нас, - это хорошо (а ситуация именно такая: при том что обычные качественные романы, кроме Акунина и Юзефовича, практически никто не пишет, всевозможных крайностей у нас предостаточно). Никто из вышеупомянутых авторов - Сорокин, Проханов, Лимонов - мне не близок по своим эстетическим или же политическим установкам. Но те претензии, которые у нас предъявляются к писателям, мягко говоря, дики.
Нарушителями общественного спокойствия писателей нередко считают и за границей. "Гарри Поттера" толпы демонстрантов обвиняют в черной магии, а в некоторых мусульманских школах он запрещен, потому что "противоречит Корану". Во Франции возмущение мусульман вызывает Мишель Уэльбек. Но уголовщину никому не шьют. Попытка привлечь Уэльбека к суду за антимусульманский роман "Платформа" успехом не увенчалась: судья дело рассматривать отказался, заявив, что "писатель не подлежит уголовной ответственности и состава преступления нет". У нас все иначе.
Конечно, кому-то может стать неприятно от того, что пишет Сорокин: "Во время процесса объект вел себя чудовищно агрессивно: стол, стул и кровать он превратил в щепы, стилос сожрал, erregen-объект (норковую шубу в меду) разодрал на клочья и приклеил их к стенам (используя в качестве клея собственный кал)" ("Голубое сало", то самое, что вызвало весь сыр-бор). Может стать неприятно настолько, что эти "кто-то" примутся сорокинские книжки разрывать и разбрасывать рядом с Большим театром. И даже настолько, что на писателя им захочется подать в суд. Все это объяснимо. Необъяснимо только то, что на Сорокина действительно заводится уголовное дело по статье 242 УК РФ "по факту распространения порнографических материалов", а его тексты подвергаются какой-то загадочной "экспертизе" на наличие порнографии. Причем проводит ее коллектив несуществующего уже журнала "Видео-Асс", в советское время занимавшийся отловом порнографии на видеокассетах и пересажавший тогда кучу людей. И еще непонятно, почему Сорокина не обвиняют также и в каннибализме за книгу "Пир" - это, поди, потянет на большее, чем лишение свободы сроком до двух лет.
Изменения в отечественной литературе - самые болезненные, но не единственные на российском книжном рынке. Книжная продукция, поступающая к нам из-за границы, тоже стала иной: теперь, на общей волне "вызова", многие издатели отбирают произведения наиболее радикальные - книги Ирвина Уэлша или того же Мишеля Уэльбека (его роман "Платформа" выходит в издательстве "Иностранка").
В сложившейся ситуации мы решили побеседовать с теми людьми, которые, собственно, и формируют книжный поток в России, - с редакторами и директорами (в тех случаях, когда они отвечают за креативную сторону издательского процесса) издательств. Узнать, чем они руководствуются в выборе книг, что думают о морально-этической стороне книжного дела, о перспективах российской литературы. Пять издательств, в которых мы побывали, не самые крупные в России и не самые доходные. Но именно они относятся к тем немногим, кто задает тон и делает литературе характер.
Литература как нервный тик
Ad Marginem - одно из самых маленьких московских издательств, но едва ли не самое заметное. Десять лет назад Ad Marginem вышло на книжный рынок с серией "заумной" литературы "Философия по краям": на Жака Дерриду, Ролана Барта и Леопольда фон Захер-Мазоха жадно накинулась интеллектуальная элита, но большинство читателей обходили их стороной. В последние годы издательство сменило имидж, из "ученого" превратившись в скандальное и даже оппозиционное: теперь Ad Marginem демонстративно выпускает Проханова и бесстрашно сражается с "Идущими вместе". Пока книги Владимира Сорокина горят синим пламенем, издательство отвечает в суде на абсурдные обвинения в пропаганде порнографии. Поделиться с "Экспертом" своими соображениями о моральной стороне издательского процесса согласился директор Ad Marginem Александр Иванов.
- Ad Marginem часто называют маргинальным издательством. Вы действительно так себя позиционируете?
- Не совсем. Мы ни в коем случае не отщепенцы из подполья. Большинство людей неправильно трактуют название издательства. На самом деле оно повторяет название одной картины швейцарского художника Пауля Клее, на которой в центре - пустотное пятно, а по краям - маленькие изображения диковинных животных. Идеология нашего издательства сводится к встрече литературного с нелитературным. Marginem мы понимаем как стык культурных сфер, на котором образуется новая среда.
- На какого читателя вы рассчитываете?
- Традиционно мы рассчитывали на читателя с домашней библиотекой и определенным культурным фоном, однако публикация "Господина Гексогена" обращена к совсем иной аудитории. Эту книгу вообще можно читать так, будто это не литература, а правда. "А правда, что Путин в радугу превратился? Летел на самолете и превратился в радугу?" - такое "наивное" чтение очень свойственно людям из провинции. И в результате книга одновременно продается и бабушками у Музея Ленина, и в элитных клубах, где этакие пирсинговые девицы читают ее за чашкой кофе.
- Выпуская "Господина Гексогена", вы думали об этической стороне дела?
- Нас часто обвиняют в провокации и аморализме. Но есть один нюанс: это литература. Писатель - об этом еще Цветаева говорила - существо имморалистическое, то есть законы здравого смысла и морали на него не распространяются. В литературе существует своя внутренняя мораль - не та, которую выражают герои.
Нам говорят, что мы антисемиты, что благодаря выходу книги Проханова был установлен плакат "Смерть жидам", что мы занимаемся пропагандой наркотиков, распространением порнографии, а после "Голубого сала" увеличилось количество изнасилований. Но ведь это символическое насилие, располагающееся внутри языка.
- Для вас существуют какие-то границы приемлемости? Если убежденный фашист напишет книгу, "создаст свой художественный мир", вы ее опубликуете?
- А почему нет? Есть примеры писателей-фашистов - Кнут Гамсун или Селин. Но между писателем и его общественными убеждениями находится художественная форма, которая, как ни странно, может быть и антифашистской. Вот представьте себе: мы сидим, разговариваем, и вдруг у меня лицо начинает дергаться. Вы ведь станете интерпретировать мой нервный тик, а не слова - и это тоже форма коммуникации. Так вот литература - это и есть нервный тик: важно не что говорится, а с какой интонацией.
- Кажется, у Проханова интонации не очень безобидные.
- Они разные. Прохановский роман об осени империи. Роман об увядании идеологии и увядании страны. Казалось бы, герои прохановской книги социально нам совсем не близки - какие-то престарелые гэбэшники, какие-то пердуны! Но через них проходит очень большая история, которая всех задевает: взрывы в Москве, война в Дагестане.
Если разбираться в идеологии этого романа, все не так однозначно. Проханов пытается понять, что же с нами произошло в девяностые годы, и дает такой ответ: мы пережили не революцию, а завершающий акт драмы под названием "русская капиталистическая контрреволюция", которая началась в конце шестидесятых годов. И в этой теории есть рациональное зерно. Книга Проханова антибуржуазна, в ней критикуется сложившаяся система собственности, но нет призывов к возврату в брежневский Советский Союз. Это, скорее, эстетический призыв не совпадать с миром шестисотых "мерседесов", новых русских, больших банковских капиталов. Многие авторы, которых мы печатаем, критикуют строй.
- Сорокин тоже?
- Да - но его критика строя носит целиком и полностью эстетический характер. На чем построен классический буржуазный роман? На том, что там в первую очередь важен индивид. Модернистский роман начала двадцатого века внутренним миром интересовался куда меньше. И вот появился сегодняшний роман, в котором главным героем становится не субъект, а объективный мир. Этот мир и интересует Сорокина - история, политика, идеология. Сорокин сейчас заново открывает русский критический реализм - типические персонажи в типических обстоятельствах. В романе "Лед" есть студент, бизнесмен, проститутка, бандит. Сорокина, как и Гоголя, интересуют социальные типы, маски.
- Почему не называть такую литературу постмодернизмом?
- В своем последнем романе Сорокин делает большой шаг от постмодернизма. В постмодернистской прозе действуют центробежные силы, произведение формально распадается. Сорокин же абсолютно тоталитарен по форме, у него действуют силы центростремительные. Это имперский роман. Наша могучая империя погибла, но художник может ее восстановить в другом пространстве и без крови - в жесткой, мощной, фашизоидной романной форме.
Сорокина обвиняют в порнографии во многом из-за того, что я называю словом "реализм". В определенном смысле Сорокин, конечно, порнограф - но не потому, что он описывает половые акты, а потому, что он пишет в рамках новой литературы, где очень много от опыта кино, документалистики, где важна жизнь с ее мелкими обстоятельствами. Сейчас пришла новая манера письма, которая не объясняет, а показывает.
- Вас также обвиняют в пропаганде наркотиков, когда вы публикуете Баяна Ширянова. Что это за явление - Ширянов?
- Это предмет для зоопсихологии. Он почти зомби, но странным образом талантлив. В "Низшем пилотаже" он показал, что такое быть наркоманом по-настоящему, без художественных украшательств. Это жесточайшая проза - и, скорее, антипропаганда, потому что герой вызывает брезгливость и сочувствие, как тяжелобольной. Но второй роман, "Срединный пилотаж", абсолютно беспомощный и жалкий текст, потому что Ширянов пытается быть не больным, а доктором.
- Как вы выбираете произведение?
- Должно "торкнуть". Вот, например, книга Михаила Елизарова. Главные герои - два подростка, к которым в класс приводят нелюдь, и они решают с ней справиться: достать красную пленку и сфотографировать ее голой. Но нелюдь в итоге сама достает красную пленку и фотографирует их голыми. Здесь есть какой-то сдвиг - значит, это то, что надо. И еще писателю должно быть что сказать. Те, кому сказать нечего, запускают "прустовскую" машину описания: девичьи пятки с прилипшим песком на пять страниц или пушок в ухе страниц на десять. А нам не нужно Пруста и Бунина, всей этой вкусной, мягкой, культурненькой литературы, чтобы мы получили свое удовольствие, закрыли книжечку и остались теми же самыми. Более серьезная литература всегда намного агрессивнее к читателям. В настоящей книге должен быть императив, даже насилие!
Время мейнстрима
Ослик, изображенный на логотипе издательства "Вагриус", у кого-то вызывает умиление, а кого-то раздражает - издательство обвиняют в излишнем сюсюканье с читателями: посмотрите, какие мы трогательные, какие домашние!
Главный редактор "Вагриуса" Виталий Бабенко считает, что ослиный характер больше всего соответствует характеру издательства: мы идем своим путем, и ни свернуть, ни остановиться нас никто не заставит. У заместителя директора "Вагриуса" Андрея Ильницкого издательство ассоциируется с парнокопытными: он уподобляет "Вагриус" корове, идущей по минному полю. О том, насколько оправдан такой пафос (среди книг, издаваемых "Вагриусом", особенно провокационных или необычных вроде бы нет), мы беседуем с Виталием Бабенко и Андреем Ильницким.
- Откуда в издательстве, которое уделяет столько внимания исторической литературе и мемуаристике, взялись "бульварные" боевики Доценко?
Андрей Ильницкий: В феномене Доценко не все так просто, как вам кажется. Я к нему отношусь с большим уважением: это человек, который в основу своих произведений положил свое видение жизни. Он воевал в Афганистане, был ранен, сидел в тюрьме. Он грамотно строит сюжет, потому что раньше снимал кино и знает, как держать внимание. Когда в девяносто третьем году мы стали издавать Доценко, это был очень серьезный риск. Тогда все издавали "Анжелик". И увидеть в русских боевиках, принесенных Виктором Николаевичем, которые были написаны корявым языком, с массой сюжетных недоделок, коммерческую перспективу было очень сложно. Но мы пошли на этот риск - а сейчас идем на риск снова.
- Чем же вы рискуете сейчас?
А. И.: У нас довольно рискованная позиция по поводу того, какую литературу следует издавать сейчас. Мы полагаем, что российскому читателю нужны российские авторы - эта тенденция есть не только в литературе, но и в кино: появляется уже не какая-то лабуда, а качественные сюжетные фильмы вроде балабановских. Должна появиться и сюжетная литература.
- А сейчас ее что, нет?
Виталий Бабенко: На ваш вопрос я отвечу вопросом: можете мне назвать хорошую, вкусную семейную сагу, написанную российским писателем за последние десять-двадцать лет? Не можете. А хороший производственный роман? Тоже нет. Ну а просто хороший интересный роман - где ничего экстремального не происходит, где нет моря крови, убийств, оголтелого секса, а просто приключения, авантюры? Наша странная, интересная и жестокая история отразилась и на литературе тоже. Особенно если вспомнить тот период, когда "открыли шлюзы" и все запреты исчезли. В литературе стали выражаться все кому не лень: а я могу вот так, а я этак. Могу описать свои сны, могу написать роман исключительно матом, могу про извращения. О читателе при этом большой заботы не было - это был период авторского, не всегда умелого самовыражения. И только в последние два-три года стали появляться интересные сюжетные произведения: исторический детектив у Акунина и Юзефовича, семейная история у Людмилы Улицкой.
- Но ведь на Западе сюжетная литература тоже не в моде?
В. Б.: Сейчас в литературном мире идет большой шум. Объявлено, что с две тысячи четвертого года английский "Букер" будет вручаться не только английским авторам, но и американским. Английские литераторы страшно испугались. Они знают, что современная американская литература сейчас сильнее. А сильнее она потому, что стоит на традиции - Фолкнера, Готорна и так далее. У нас же нет ни одного романа, который воспроизводил бы традицию Гоголя.
- Чего не хватает в нехудожественной литературе?
- Об этом можно судить по нашему издательству. Нон-фикшн занимает немалую долю в "Вагриусе", но научно-популярная литература не издается. Хороших книг по истории много, а найти интересную книгу о Вселенной, или генетике, или планетологии невозможно. Считается, что читатель этих книг "ушел". А я знаю блистательных авторов в этой области и вижу на них спрос. Однако между издателем и читателем есть еще консервативное звено под названием "торговля", и она говорит, что "у нас нет глубоко образованного читателя". Хотя научно-популярная литература рассчитана на читателя не образованного, а получающего образование.
В ту же проблему упирается и издание научной фантастики. Четыре года назад мы запланировали серию книг о ближайшем будущем - она называлась "История XXI века". На двух книгах эта серия умерла: они пошли не очень хорошо, и торговля отказалась. Так что ни научно-популярной литературы, ни научной фантастики в России сейчас нет, хотя это могучая составляющая книжного рынка в Америке и Европе.
Нож в кармане
Вадим Назаров, бритоголовый широкоплечий человек в черной косухе, сидящий за огромным дубовым столом, меньше всего похож на главного редактора издательства. Однако в питерской "Амфоре" - издательстве, открывшем для России Харуки Мураками, - он занимает именно такую должность; до этого он был главным редактором "Азбуки". Свой приход в книгоиздание Назаров объясняет просто: это все равно что устройство человека, который долго голодал, на работу в колбасный отдел.
-"Амфора" часто издает экзотику: Орхан Памук, Амос Тутуола. Это не рискованно?
- Рискованно. Но я не слишком дорожу географическими предубеждениями читателя. На вкус публики нельзя положиться, на него нужно влиять. При достаточно агрессивной издательской политике это возможно. Меня не устраивает американизация российского книжного рынка, то, что девяносто процентов переводов делается с английского языка. Экзотические языки я ввожу вполне сознательно. Это своего рода игра, и многие читатели готовы в нее играть. Есть и другие азартные игры.
- Какие?
- Раньше я считал, что для успешной работы издательства очень важно разделение на серии. Теперь я с ними прощаюсь. Возникшая идеальная система перестала нас устраивать, потому что серии привели к девальвации книги. Теряется индивидуальность - книги становятся как клонированные овцы: "Смотри, читатель, это то же самое, что тебе понравилось в прошлый раз, только другой автор!". Теперь "Амфора" работает над неким фирменным стилем, который будет проявляться не только в выборе книг, но и в их оформлении.
- А кто занимается оформлением?
- Как правило, я. Мы крайне редко обращаемся к художнику-иллюстратору. Обычно просто находим какое-то готовое изображение, которое так или иначе коррелирует с текстом. Обложка - это всегда метафора. Для Мураками мы очень долго искали образ, и, я думаю, до сих пор не нашли. Кончилось тем, что я сам взял камеру, поехал в зоопарк и снял какую-то овцу - она и попала на обложку.
- Почему последние книги Мураками издавались не у вас?
- Из-за политики московских литературных агентств. В принципе мировая практика такова: в каждой стране у каждого переводного автора есть национальный издатель. А у нас так: мелкие и средние издательства открывают новые имена, но, как только к автору приходит успех, на него тут же начинается охота, и в конечном счете его перехватывают крупные московские компании. Почему Мураками ушел в ЭКСМО, нам никто даже не объяснял. Вот когда Мураками был еще темной лошадкой, никто на него не ставил. Да и мы долго сомневались, стоит ли его издавать.
- Зачем же издавали?
- Нам его просто навязал переводчик, даже спонсора нашел на первый тираж. Сначала я удивлялся, почему Мураками имеет такой успех, а потом понял: это же первый на русском языке роман, который описывает усталость от буржуазного общества. Не понимаю, правда, почему эту книгу читает молодежь - она же для усталых людей!
- Вы сказали, что вам не нравится "американизация" книжного рынка. А почему выходит так мало российских авторов?
- Русский автор находится в гораздо худшем положении, чем западный. И дело не в том, что у него нет агента. У него нет еще и права на ошибку. Если издательство покупает западного писателя, а он не идет, на этом его история не кончится: так или иначе он будет переиздан. А у русского писателя есть возможность издать только один роман. И если его не раскупят - больше никто не возьмет. Поэтому требуется мужество, чтобы издавать русских писателей. Но рисковать все равно надо - будущее за ними. Я сейчас наблюдаю тотальное охлаждение публики к переводам. Есть, конечно, такая модная струя, как "молодежная проза Запада" - про наркотики, сегодняшнюю жизнь: "Фазерлэнд", например. Но остальное вызывает скуку. Так что я с огромным вниманием смотрю на русские рукописи.
- И что вы видите?
- Проблемы. Наши писатели по природе своей - борцы. Они не хотят слушать издателя. Они не понимают, что продюсер в романе так же необходим, как в кино. Правда, у нас с отечественными писателями работает Павел Крусанов. Он сам писатель, ему доверяют.
- А кто занимается зарубежными писателями?
- Существует целое "сито". Есть скаут, который подбирает за границей книги по нашим заявкам. Есть специально обученные чтецы, которые отсеивают многие из присланных книг. И только относительно того, что остается, мы думаем - издавать или нет.
- И какой здесь критерий?
- Должно быть "по-амфоровски" - с какой-то долей безумия. Это не может быть стопроцентно бытовой роман. Книжка должна принести человеку какой-то новый опыт. Еще один критерий - что напишут в прессе. Иногда это последняя капля в принятии положительного решения. Вот, например, Гай Давенпорт. Понятно, что это очень сложное чтение. Тем не менее я ее издаю, потому что понимаю: вокруг этой книжки модные колумнисты будут плясать, как туземцы в полнолуние, а доверяющие им читатели побегут в магазины. Все же удивительный у вас город - там по-прежнему есть какая-то общая мода!
- А у вас нет?
- У нас нет. К сожалению. В Москве люди полагают, что, если о Давенпорте пишут в газетах, нужно его прочитать, чтобы быть актуальным. А Петербург, простите за пафос, - это второй после Нью-Йорка город победившего индивидуализма. Наличие какой-то агрессивной рекламы только отталкивает народ. Здесь все очень тонко - поэтому и книжек продается на порядок меньше, чем в Москве. Многие люди читают две книжки в год - просто чтобы быть в курсе. Может быть, из всего, что издала "Амфора", только Мураками туда и попадает.
- Кто из российских писателей пишет "по-амфоровски"?
- Сегодня мой любимый автор - Лимонов. Я думаю, есть всего два имени, которые мы можем поставить рядом с Лимоновым: Сергей Довлатов и Саша Соколов. Он экспериментирует, он ищет, ему на все наплевать - в своей прозе он вытворяет что хочет. Вся эта история с его посадкой - конечно, неплохая рекламная кампания, но мне она не нужна. Когда издание книги является гражданским поступком, меня это как-то напрягает, потому что убеждения мои, конечно, гораздо менее радикальны. Я - мелкий буржуа и не готов идти на баррикады. Но быть издателем Лимонова - большая удача. Эдуард Вениаминович пишет, что сидеть в тюрьме стало очень дорого, и мы стараемся аккуратно ему платить. Вообще это абсурд держать писателя такого уровня за решеткой вместе с уголовниками! С другой стороны, все эти шумные процессы над писателями не только тревожат меня, но и дают надежду. За повседневной рутиной я настолько привык к книге, что совсем уже перестал ее любить или бояться. А ведь оказывается, что за книги еще могут судить, - значит, я имею дело не с бумагой, а с чем-то живым и опасным. Словно сунул руку в карман своего старого пальто, а там - нож.
Стрелялки и поделки
Живущий в Англии пакистанский писатель Салман Рушди однажды написал книгу "Сатанинские суры", где говорилось, что Аллах в аду пьет и блудит. Книга вызвала ярость аятоллы Хомейни, и он приговорил писателя к смерти, объявив, что каждый мусульманин обязан поработать для того, чтобы привести приговор в исполнение. До сих пор Рушди живет в Англии под охраной, редко появляется на публике, убиты его норвежский и японский переводчики.
В России "Суры" хотело выпустить издательство "Лимбус-пресс" - но, получив ряд серьезных предуведомлений, отказалось от этой затеи. Тем не менее "Лимбус-пресс" - единственное в России издательство, выпускающее другие его книги. Среди прочих необычных проектов издательства - "Татуировки заключенных": альбом татуировок, составленный тюремным надзирателем за сорок лет работы, и трехтомный "Словарь мата". О жизни издательства мы беседуем с его главным редактором Виктором Топоровым.
- Складывается впечатление, что в последнее время концепция "Лимбус-пресс" несколько изменилась. Серьезное уважаемое издательство выпускает "Словарь мата" - это вызов?
- Это шутливая выходка: "Словарь мата" одновременно и научное издание, и пародия на него. Первый том посвящен тычинке, второй - пестику, а третий, условно говоря, глаголу "опыляться". А если серьезно, то до моего прихода "Лимбус-пресс" был скучноватым, очень респектабельным издательством, вполне почтенной торговой маркой. А я стал превращать его в брэнд, то есть придавать эмоциональную окраску. И все в издательстве это одобрили - разве что наборщики и корректоры иногда возмущаются тем, какую гадость мы издаем. Моя мысль была и остается такой: мы - единственное издательство в стране, реально отменившее цензуру. Я имею в виду цензуру не в общепринятом смысле, а цензуру так называемого усредненного хорошего вкуса, благопристойности, политкорректности. Такая цензура приводит к тому, что при наличии огромного количества талантливых людей печатается средненькая, никакая проза. Наш критерий качества: вопреки всему - талант. Есть ли в книге грязный мат, половые извращения и прочее - неважно.
- Подобная отмена цензуры не опасна для читателя?
- Есть такая ханжеская позиция: если правильно расставить все акценты, умный человек поймет. Ну а если книга попадется на глаза дураку? Мы считаем, что дурак просто не полезет в наши книги. Про "Словарь мата" меня часто спрашивают: "А если его станут читать дети?" А я не верю, что мальчишки, бегающие по улице и выкрикивающие всякие слова, из которых матерные - далеко не самые страшные, купят наш словарь и из него узнают матерную поэзию.
- Издательство в основном издает отечественную прозу?
- Да. Сейчас принято считать, что в России "не на кого смотреть", но просто люди не умеют смотреть! Они видят, что Аксенов пишет полную ерунду, Битов, Войнович - и так далее по алфавиту. Предубеждение против российской прозы возникло оттого, что закормили стариками. Надо же смотреть на двадцати-тридцатилетних - они пишут реальную, интересную прозу.
- Кто, например?
- Ирина Денежкина - ей всего двадцать лет! Она написала сборник рассказов, который чуть не получил в этом году премию "Национальный бестселлер". Тридцатипятилетний Сурцев - роман "Тотальное превосходство", Илья Бражников - "Кулинар Гуров". Это, по-моему, самое оригинальное, что появлялось в российской литературе за последнее десятилетие. Интересно, что у всех у них есть нечто общее: чувствуется, что всю русскую литературу от Толстого до Сорокина они воспринимают как один текст, как папино кино. Сами не понимают, что у кого заимствуют. У них пестрое постмодернистское сознание. И очень много - от поэтики компьютерных игр, текстов, чатов. Книги молодых, как правило, мне не близки по идейным и эстетическим установкам. Но в них есть главное - живость. Не в смысле игривости или занимательности, а в смысле, что это живая проза, а не мертвая.
- А у писателей старшего поколения есть "живая проза"?
- "Голая пионерка" Михаила Кононова, например. Книгу пятнадцать лет никто не печатал по цензурным соображениям. Кононов дал мне ее прочесть лет десять назад, и я тогда сказал: "Миша, если бы я был редактором, я бы ее напечатал". И, придя сюда, я ее первым делом издал - и она стала бестселлером. Это философский, можно сказать, экзистенциалистский роман о девочке на войне, которая является полковой проституткой и при этом имеет все черты святости. Можно назвать и других талантливых авторов, но у всех - и старых, и новых - есть одна большая проблема. Они не умеют писать самые обычные романы.
- Что такое обычный роман?
- Я имею в виду средний, английского, букеровского типа роман - с внятным сюжетом, с разумной композицией, с сочетанием иронии и трагизма. Что-то вроде Грэма Грина или Айрис Мердок. А у нас либо замахиваются на "Войну и мир" или "Преступление и наказание", и получается очень несовершенный вариант и того и другого, либо пишут откровенную коммерческую поделку.
Уморительная психопатология
Александр Кононов, главный редактор питерского издательства "Симпозиум", встретил меня весьма неожиданно - приступом смеха. Несколько раз он порывался что-то сказать, затем выразительно махал рукой: мол, извините, пока не могу. Понадобилось минут пять, чтобы к редактору вернулся дар речи.
- Среди журналистов иногда встречаются очень хорошие люди, но в целом я их недолюбливаю. Обычно все спрашивают, как я могу сформулировать смысл жизни и каково состояние книжного рынка. Я никак не могу его сформулировать. И о состоянии книжного рынка тоже ничего не знаю. Почему-то любая степень обобщения с недавних пор вызывает у меня только головную боль. На мой взгляд, каждая конкретная книжка дороже, чем все рассуждения. "Космический" и "умозрительный" отличаются от "комический" и "уморительный" только одной свистящей согласной - это фраза когда-то любимого мной Набокова.
- Почему "когда-то"?
- Не так давно мы закончили полное собрание Набокова, и после десяти томов он чуть-чуть надоел. Многие вещи, увы, надоедают. Вообще-то по образованию я радиотехник и работать начинал по специальности. Но стало скучно: получалось, на работе - техника, а для себя - чтение книг. Потом наступил девяностый год, когда за технику платить перестали, а за книжки начали. Я сменил работу, все поменялось местами, но большой разницы я не заметил: теперь для работы - книжки, а для себя - техника.
- То есть книжки вас теперь интересуют меньше?
- Нет, интересуют, конечно. Как издателя. Но как читатель из всех книг, выпущенных у нас в этом году, только к двум я, пожалуй, неравнодушен. Первая - это "Записки городского невротика" Вуди Аллена, которого я считаю величайшим философом двадцатого века. Это человек, еще раз доказавший существование Бога, и человек, открывший, что "вечность - это утомительно, особенно под конец". Вообще Аллен - мой духовный учитель: он учит, что все смешно, все неважно. Мне вот все время хочется пошутить, что-нибудь передернуть: в "титрах" к книге Вуди Аллена я фигурирую как замначальника теплоцентра издательства.
- А вторая книга?
- "Смилла и ее чувство снега" Питера Хега. Это датский писатель, у нас не слишком известный, но во всем мире невероятно популярный. За счет него в мире вообще возник интерес к скандинавской литературе. Питер Хег - интереснейшая личность. Защитив в юности кандидатскую по литературоведению, он затем занимался чем угодно, только не литературоведением. Был альпинистом, моряком, балеруном и ничего не писал. Но первая же его книга - "О чем мечтал XX век" - была признана лучшим романом в Дании. Потом он женился на чернокожей африканке, обзавелся детьми и живет затворником, говорят - даже без телефона. У нас сейчас готовится второй его роман "Условно пригодный" - это взгляд на мир взрослых с точки зрения детей из интернатов, школ для недоразвитых: как взрослые умудрились испоганить этот мир. И в переводе последний роман Хега "Женщина и обезьяна" - там один датский ученый изучает человекообразных обезьян. И когда он уже готов предоставить исследование, обезьяна сама заходит в зал и говорит: мои наблюдения за вашим представителем закончены, я могу сделать доклад. Мне запомнилась одна замечательная фраза из книги: "Сидя в шезлонге на палубе, обезьяна зябко куталась в плед". А в "Смилле" мне очень понравился эпизод, где героиня, наполовину эскимоска, общаясь с датским чиновником, пытается вспомнить, в каком возрасте европейцы утрачивают способность смотреть в глаза собеседнику. Я вообще очень люблю копаться в разнице менталитетов и даже сотрудничаю немножко с кафедрой национальной психопатологии.
- Что такое национальная психопатология?
- Это зарождающаяся наука, она решает вопросы вроде того, почему мессианской идеей заражены только Россия, Ирландия и Израиль, почему приходить в гости вовремя неприлично только в России и в Греции. Особенности национального менталитета отражаются и на литературе. Если в Америке выходит брошюрка "Все о слонах", в Англии ее аналогом будет тридцатитомник "Немного о слонах", в котором слоны, возможно, окажутся ни при чем. Из-за этого моего увлечения менталитетами у нас выходит книга ирландского писателя Бриана О`Нуаллайна "На редкость бедные люди" - вроде "Истории одного города" Салтыкова-Щедрина. Только Салтыков-Щедрин пишет о том, почему в России жить невозможно, а О`Нуаллайн - почему в Ирландии. Вообще почти у каждого народа есть книга, посвященная этому вопросу.
- Издательство в основном ориентируется на переводную литературу?
- Да. И уже не на зарубежную классику, как раньше, а на то, что было написано в мире в последние лет двадцать. А в России писателей не видно. В России пока царит "писательская растерянность": хорошей литературы мало, в основном осваивается коммерческая проза. Из русских писателей у нас выходили Набоков и Саша Соколов, которые уже классики. И еще Асар Эппель. Он сейчас делает невозможное - меняет и развивает существующий русский язык, его книги держатся только стилем.
- На какую аудиторию вы рассчитываете?
- Не важен ни возраст, ни социальный статус. Главное - это должен быть читатель подготовленный. Вот ко мне домой зашел как-то знакомый, огляделся и сказал: "Ой, как у вас много книжек. А я рыбок развожу". Вот это - точно не наш читатель. А вообще у нас выходят книги, рассчитанные на самую разную аудиторию. Кому-то нравится Эльфрида Елинек - ее книга была очень популярна, может быть, из-за фильма "Пианистка". Некоторые считают, что ее тексты - это выпендреж ради выпендрежа, а по-моему, это психологический реализм. Многим нравится Дуглас Коупленд: у нас вышла его "Скромная жизнь после Бога" и выходит еще одна книга "Пока подружка в коме". Думаю, она будет очень популярна, особенно сейчас, когда люди устали от формалистских изысков и когда все, что идет под вывеской "постмодернизм", - на самом деле просто одно плохое произведение в другом. Коупленд - реалист, пишет о жизни, о том, какие ориентиры остались у человека без религии. А для тех, кто очень любит (или очень не любит) Толкиена, выходит книжка "Пластилин колец" - это пародия на "Властелина", которую написали два скучающих гарвардца: Генри Берд и Дуглас Кенни. Там герои Мопси и Пепси, проживающие в сказочном месте Засучке, отправляются в далекое путешествие за облигациями краткосрочного муниципального займа.
Когда я уже собираюсь уходить, главный редактор "Симпозиума" снова заливается смехом. На мой вопросительный взгляд он отвечает: "Только вы учтите, мое мнение по любому поводу меняется по нескольку раз в день. Если бы сейчас вы задали мне те же вопросы еще раз, я ответил бы совсем по-другому".
