Фестиваль "Золотая маска" пока не окончен: спектакли, претендовавшие на главную театральную награду страны, еще можно будет увидеть в Москве. Но победители уже определены. "Маску" в номинации "Лучший драматический спектакль большой формы" получил "Московский хор", поставленный в Малом драматическом театре Игорем Коняевым и Львом Додиным. Лучшим спектаклем "малой формы" признана "Дама с собачкой" Камы Гинкаса. Гинкас же получил и награду за лучшую режиссуру. Юрий Хариков взял свою вторую "Маску" за сценографию "Мамаши Кураж" в театре "Самарт". В номинации "Новация" выиграл воспетый критиками спектакль "Sine Loco" Русского инженерного театра АХЕ.
Все решения жюри настолько выверены, что обсуждать их неинтересно. Критики тоскуют: их лишили возможности позубоскалить, посплетничать и прозрачно намекнуть, что режиссер N получил свою "Маску" благодаря хитросплетенной интриге. Впрочем, по большому счету, это занятие всегда было бессмысленным: в отличие от Крамника и Каспарова Петр Фоменко и Кама Гинкас не могут раз и навсегда выяснить свои отношения, и присуждение "Маски" тому или другому является политическим решением или просто красивым жестом.
"Золотая маска" интересна не раздачей призов, а тем, какой театральный ландшафт она формирует. Фестивальные спектакли - своего рода рентгенограмма. По ним легко судить о состоянии современного театра - угадывать симптомы, диагностировать болезни, прогнозировать исход.
Аутизм
В конкурсной программе "Маски" участвовало 40 спектаклей - драматических, музыкальных и кукольных, - и ни в одном из них не было ни намека на современность. Режиссеры, молодые и пожилые, обласканные славой и только-только явившиеся миру, ставят Софокла и Чехова, Брехта и Гоголя. Все презирают сиюминутное и предпочитают говорить о вечном. Роман Козак полагает, что его "Академия смеха" - это "история о единстве и борьбе противоположностей". Кама Гинкас поставил свою "Даму с собачкой" о свойствах страсти. Алексей Девотченко и Григорий Козлов превратили "Дневник провинциала в Петербурге" Салтыкова-Щедрина из сатиры в "притчу о крушении иллюзий".
Такое впечатление, что сцена отделена от жизни железным занавесом. В жизни воюют, торгуют, готовятся к выборам, меняют зимние шины на летние, снимают дачи, сдают квартиры, размышляют, не предпочесть ли тариф "Летний" тарифу "Рациональный". А на сцене решают проклятые вопросы двухтысячелетней давности и пережевывают хрестоматийные реплики.
"Когда поднимается занавес, и эти великие таланты изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки, то я бегу и бегу, как Мопассан бежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг своей пошлостью", - жаловался чеховский Треплев. Сегодняшний зритель может ему только позавидовать. Театр утратил всякий вкус к правдоподобию, к внимательному воспроизведению современного быта. Сцену заселили существа, то ли прилетевшие с далеких планет, то ли приехавшие на машине времени. Они принимают картинные позы, изрекают вечные истины, носят тоги, кринолины и цельнометаллические жилеты. На всем протяжении "Маски-2003" мне удалось заметить только три пиджака - в "Московском хоре" Коняева-Додина да в "Академии смеха" Романа Козака.
Сегодняшний театр боится повседневности. Лучший диагноз ему, как и всей нашей жизни, поставил Михаил Угаров в своей пьесе "Облом-off". Болезнь времени называется аутизм. Современный театр разговаривает сам с собой, словно человек дождя, и прячется от чужих, как угаровский Обломов. Он бежит от действительности и замыкается в себе. Режиссеры предпочитают говорить о вечном потому, что боятся всерьез задуматься о том, что происходит здесь и сейчас. Жизнь настолько усложнилась и ожесточилась, что на ее осмысление не остается ни времени, ни нервов. Куда спокойнее запереться в репетиционном зале и в сотый раз ставить какую-нибудь "Каштанку".
Кроме угаровского римейка романа "Обломов" на фестивале была сыграна только одна современная пьеса. Это "Откровенные полароидные снимки" в постановке Кирилла Серебренникова. Ее автор Марк Равенхилл слывет в Лондоне самым скандальным драматургом современности. В его пьесах регулярно занимаются нетрадиционным сексом, ругаются нехорошими словами и нарушают все подряд статьи Уголовного кодекса. Однако в спектакле Кирилла Серебренникова эти свинцовые мерзости выглядят на диво привлекательно. Режиссер романтизирует жизнь лондонских гомосексуалистов с азартом, достойным Романа Виктюка. Во время этого бодрого, нарядного спектакля мы рассматриваем его героев, как экзотических рыб, плавно перемещающихся в аквариуме. Интересно, конечно, но к нашей жизни отношения не имеет.
Аполитичность
Фаворитом критиков и жюри стал "Московский хор", поставленный Игорем Коняевым по старой пьесе Людмилы Петрушевской. Этот спектакль мил и трогателен. Он рассказывает историю большой и безалаберной семьи, проживающей в огромной коммунальной квартире. Художник Алексей Порай-Кошиц выстроил целый небоскреб из старой мебели, нагромоздив друг на друга шкафы, буфеты, кресла, диваны, пуфики, сундуки, стулья, тумбочки и всякую неопознанную рухлядь. Жильцы снуют среди этих завалов, как тараканы. То ссорятся за столом, то мирятся под сенью шкафа, то шушукаются на огромной железной кровати с шишечками. А иногда забираются на самую высь, сбиваются в стаю и неожиданно нежными голосами выводят: "Летите, голуби, летите!" - их хор при ЖЭКе годами репетирует эту песню, чтобы когда-нибудь поехать за границу и прославиться.
Работой Коняева руководил Лев Додин, и властная рука главрежа МДТ чувствуется в том, как тщательно проработаны все роли, как точно актеры воссоздают интонации 80-х, как внимательны они к деталям образа. Но больше всего в прессе хвалили Коняева и Додина не за виртуозность актеров, не за ритм спектакля, живой и естественный, как дыхание, не за впечатляющую сценографию, а за то, что они сумели превратить политический фарс Петрушевской в сентиментальную семейную сагу.
У автора в пьесе действуют старые коммунистки и закоренелые антисоветчики. Они смешно переругиваются, пишут друг на друга доносы, тихой сапой готовят перестройку. Но режиссеры сумели избежать любого намека на реальную политику, на реальную историю. Прошлое в их спектакле идеализировано почти так же, как в "Старых песнях о главном". Они сумели внушить нам любовь даже к нищему быту коммуналки, который Петрушевскую явно раздражал. Они вообще сделали вид, что действие происходит не в коммуналке, а в большой семье. Коняев этим достижением явно гордится: "Мы, конечно же, интересовались социальными мотивами, но не хотели обличать время. Главное - та сложная человеческая ситуация, в которой оказались персонажи".
"Обличать время" на "Золотой маске" не хотел никто. Размышлять о нем, пытаться понять, как мы дошли до жизни такой, - тем более. Политический театр скомпрометировал себя так надежно, что режиссеры до сих пор боятся связываться с проблемами власти, истории и общества. Им кажется, что политика на сцене - это синоним дурного вкуса. Но, боясь допустить стилистический сбой, они лишают свои правильные, безупречные спектакли той энергии заблуждения, на которой только и работает искусство. В разгар "Золотой маски" в Петербург приезжали Путин, Ширак и Шредер и вырабатывали генеральную линию отношений с США. Но на фестивале этого события не заметили. "Маска" уже сформировала образ буржуазного театра, страшно далекого от жизни и всех ее проблем.
Фестивальные спектакли доказали: самой актуальной эмоцией театрального сезона 2001/02 года стала нежность. Модно всех прощать, все примирять, не противиться злу насилием и подставлять левую щеку, получив предварительно по правой. Социальное раздражение, зависть и злость, пронизывающие жизнь, абсолютно недопустимы на сцене. Режиссер Григорий Козлов и актер Алексей Девотченко умудрились даже желчного Салтыкова-Щедрина превратить в лирика. Из "Записок провинциала в Петербурге" они сконструировали камерный моноспектакль. Крошечная сцена уставлена бутылочками, баночками и пузырьками, они стеклянно поблескивают в полутьме. А в окружении стеклотары сидит грустный юноша в смирительной рубашке и унылым голосом рассказывает про смешные приключения провинциала в столице. И меланхолия гасит сатирический запал автора.
Необычайную смелость проявил на этом всепрощающем фоне Петр Фоменко. Он рискнул поставить "Безумную из Шайо" Жана Жироду - пьесу о том, как нищие старухи расправляются с олигархами. Спектакль вышел до жути актуальным. Зал даже не смеется, изумляясь точному попаданию в нерв современности. Олигархи наживаются на нефти, и вот бомжующие старухи выдумывают, будто у них в подвале бьет нефтяной фонтан. Миллионеры послушно, как дети за Крысоловом, идут за Безумной из Шайо (Галиной Тюниной) в ее подвал и очень скоро оказываются в мире, где нет ни слез, ни воздыханий. Освобожденный Париж - Париж бедноты, нищих артистов и пролетариев - поет и пляшет на радостях.
Но актуальность не в моде. И пылкому Фоменко жюри предпочло нежного Гинкаса. Кама Гинкас в советское время был одним из полузапрещенных-полуподпольных режиссеров. Его лучшие спектакли становились метафорой мира-тюрьмы, в котором ему приходилось жить и работать. Но прошло время, и новые интонации контрабандой проникли в творчество Гинкаса. В "Даме с собачкой" бывший борец с режимом, режиссер бескомпромиссный и безжалостный, разрешил себе стать лириком. Его спектакль - это трогательная история о любви, которая сильна, как смерть. И даже еще сильнее. "Дама с собачкой" идеально отвечает всем требованиям буржуазного театра. Это очень личная история, тонко сыгранная, без иронии поставленная. На "Маске-2003" победил нежнейший.
Инфантильность
Самые неожиданные, радикальные, поражающие воображение спектакли "Золотой маски" собраны в номинации "Новация". Здесь соревнуются между собой постановки, которые на годы вперед задают перспективу театральному искусству. Эти спектакли - наше будущее. Что же оно нам готовит?
На спектакле "Lexicon" театра "Особняк" нас поили вином и кормили рыбой. Рыбу потрошили, разделывали и запекали прямо на сцене, у нас на глазах. Между кулинарными подвигами декламировали отрывки из романов Милорада Павича "Звездная мантия" и "Хазарский словарь". Павич нагонял скуку, зато рыба, которой зрителей угостили в финале, оказалась отличной. Хотелось списать рецепт, но артисты уже ушли за кулисы.
Театр "Дерево" продемонстрировал серию пластических этюдов под названием "Острова в океане". Вспыхивал свет, над лазоревым кругом взлетали чайки и в следующий момент исчезали в наступившей тьме. А через секунду чайки превращались в пароходы: артисты важно шли, попыхивая сигарами, и, чинно сигналя, уступали друг другу дорогу. Гас свет, загорался вновь, и вот уже пароход обернулся морячком, а баржа - его подружкой. Они флиртуют в порту, а потом он уходит в дальний рейс, а она смотрит ему вслед.
Евгений Гришковец представил свой моноспектакль "Дредноуты". Это занимательный, с цифрами, фактами и разными историями из жизни рассказ об огромных боевых кораблях. Но почти сразу после спектакля мы забываем и водоизмещение английских и немецких дредноутов, и подвиги моряков. В память западает только трогательная картинка: Гришковец, размахивая сигнальными флажками, семафорит нам какое-то сообщение. Театральный дым клубится у его ног. Льется сладкая музыка.
Спектакль театра АХЕ "Sine Loco" , о котором мы с восторгом писали в предыдущем номере "Эксперта", запомнился редкой красоты картинами, не нуждающимися в расшифровке. Льют золото алхимики, ищут философский камень колдуны, странные метаморфозы претерпевают люди и вещи.
После всех спектаклей "Новации" остаются в памяти только странные образы, бессвязные и загадочные, как сон. Они не поддаются толкованию, не заставляют зал думать, а просто гипнотизируют зрителей, как кроликов. Критики даже возмущаются, когда режиссеры пытаются объяснить, что они хотели сказать: не надо нам ничего рассказывать, дайте насладиться красивыми и непонятными картинками.
Спектакль с концепцией, спектакль, в котором можно прочитать внятную режиссерскую мысль, никому не нужен. И режиссеры, и зрители хотят чистой и безответственной игры фантазии. Зыбкие эмоции, изощренный эстетизм, предельная инфантильность - вот что востребовано на "Маске-2003". Описывая самые актуальные спектакли, критики жонглируют словами "волшебный" и "сказочный". Лучшей похвалой является выражение "как в детстве".
Эту стихийную инфантильность своим звериным чутьем угадал Александр Калягин, совершенно заслуженно получивший "Маску" в номинации "Лучшая мужская роль". Его жирный, грязный, горластый папаша Убю очаровал зрителей и жюри именно своей детской непосредственностью. Этот огромный дядька с младенческим эгоизмом подгребает под себя все - жратву, женщин, золото, власть. Он, словно "черная дыра", готов поглотить весь мир. Шутя, развлекаясь и проливая чужую кровь, хулиган Убю напоминает о том, что инфантильность сознания плодит своих монстров. "Детское" не всегда синоним прекрасного. Хорошо бы нашему театру когда-нибудь повзрослеть.
