Конференция, устроенная в Москве Институтом Катона, носила звучное название "Либеральная программа для нового века", но не выразила новых особенностей, присущих именно текущему веку. Рецепт справедливых катонов еще в прошлом веке был многажды озвучен А. Н. Илларионовым и заключался в том, чтобы вдвое уменьшить госрасходы. Либертарианский бомонд лишь в 258-й раз присоветовал уполовинивание бюджета. Речь не о том, что нынешняя доля бюджета в ВВП (35%) священна, неприкосновенна и ни копейкой меньше. Речь о том, что сокращение расходов вдвое (каждый может попробовать на своем опыте) - штука непростая и в чем-то болезненная. Если не на 258-й, то хотя бы на 259-й раз советник-либертарианец мог ради смеха дать какие-нибудь наметки насчет того, как практически это сделать: резать сразу или по частям, кого именно резать - социалку? оборонку? госуправление? - в какой пропорции, по какому графику etc. Советнику и его друзьям все никак не придет в голову, что их рекомендации вызывают такое безразличие в силу своей изрядной абстрактности. Доколе их не дополнят детализацией и попыткой прикинуть примерную политическую цену мероприятия, можно гарантировать, что и 958-я пресс-конференция уйдет все в ту же пустоту. Сообщество катонов не в состоянии озаботиться очевидным вопросом: "Почему мы вещаем, вещаем, а никто нас не слышит? Может быть, дело не только во вредных этатистских предрассудках, но и в нашем неумении разговаривать?" - и такая неспособность соблазняет даже усомниться и в основах ихнего символа веры, ибо упорное тупоумие редко бывает точечно избирательным.

Но у полезных советов есть еще одна странность. Объявляя всю правительственную политику - причем за длительный период времени - неправильной и предлагая политику радикально иную, разумно было бы усомниться в том, что министры, которых уже столько раз безуспешно призывали проникнуться учением об экономической свободе, в результате 258-го заклинания вдруг возьмут и проникнутся: "Эх, я, Аким-простота! Ищу рукавицы, а они за поясом!" Скорее всего, кабинет, состоящий все из тех же лиц, к такому озарению не способен. Но тогда прокламацию превосходных принципов разумно дополнять кадровыми рекомендациями. "И есть у нас люди, которые принесут вам экономическую свободу! Пупкин - это силища, он все расходы порежет, и ничто его не остановит!" - вот как надо завершать просветительские речи. Тогда была бы отличная от нуля вероятность, что граждане, а равно властители и судии скажут: "Гм! Пупкин, говоришь? - Ну что же, hic Rhodus, hic salta" - и благословят реформаторскую команду Пупкина бодро прыгать.

То, что сам А. Н. Илларионов воздерживается от кадровых советов, еще извинительно. Он человек казенный, а советы заменить некоторых министров твердыми людьми, до фон Мизеса дочитавшимися, могут быть истолкованы сослуживцами не в плане борьбы за идею, но как стремление подсидеть и распилить. Приходится следить за языком.

Но та же картина наблюдается и на противоположном фланге. В силу общественных обязанностей мне периодически приходится выслушивать исполненные страстного реваншизма проклятия по адресу кабинета министров вообще и министра Г. О. Грефа в частности. Не то чтобы деятельность М. М. Касьянова, затем М. Е. Фрадкова, а равно и Г. О. Грефа мне до чрезвычайности нравилась, но граммофонная - из раза в раз - воспроизводимость проклятий начала выводить из себя и окончательно вывела, когда Г. О. Грефа прокляли уже после формирования нового кабинета. Захотелось спросить: "А что, в марте Греф сам себя назначил - или же он сохранил за собой кресло благодаря желанию того лица, которое единолично определяло состав кабинета и к которому логичнее было бы и адресовать претензии? И кроме того, чем из года в год полоскать Германа Оскаровича, не лучше ли выступить с искомым 'Пупкин - это силища', при нем МЭРТ станет неодолимым орудием реванша?"

Что лютые либертарианцы, что лютые реваншисты игнорируют ими же самими избранный политический образ. Прокламируя экономическую и политическую свободу, естественно говорить и о Пупкиных, готовых к государственным трудам, - хотя бы потому, что политическая свобода предполагает свободное домогательство власти, а домогательство невозможно без выдвижения конкретных кандидатур на властные должности. У верноподданных другая проблема. В рамках безграничного доверия к единственному субъекту политики им вообще не подобает называть какие-либо кандидатуры - но не подобает и хулить людей, назначенных единственным субъектом. Представим петербургский салон 40-х годов XIX века, где верноподданные говорят: "Экого козла Государь взял на министерство!" Николай Павлович бы не понял.

И добро бы все сводилось лишь к анекдотическим фигурам нашего умственного пейзажа. Пожелание, чтобы достойные, с точки зрения говорящего, лица заняли подобающие им высокие должности, вообще не входит в число жанров политической беседы, причем не только публичной, но и салонной, и даже сугубо частной - за рюмкой водки. Обсуждается, какой N козел и кого - Y или Z - могут вознаградить министерским портфелем, но собственная воля, собственные пожелания и предпочтения, без каковых зачем и политики касаться, отсутствуют начисто. А. И. Солженицын описывает, как в начале 40-х таллинские интеллигенты собирались по квартирам и мечтали, как бы вырваться из состояния наковаленки между германским и российским молотами, отделиться и жить самостоятельно - чтобы премьером был такой-то, а министром иностранных дел такой-то. Осенью 44-го всех их за такие беседы и взяли. Мечтания были не очень реалистические, но самый ход мысли - "чтобы министром был такой-то" - представляется естественным. Пока мы не научимся разговаривать в таком жанре, лучше беседовать не о политике, а о футболе и телках.