Наверху, похоже, придумали, как избыть революционную угрозу. Иначе трудно объяснить вдруг возникший тендер на формирование боевых отрядов контрреволюции. Чуткий к веяниям В. Г. Якеменко предложил эвентуальному заказчику движение "Наши", а не менее чуткий А. Г. Дугин - опричное войско с собачьими головами и метлами, но именующееся "Эскадронами евразийской революции". Дугинские философские опыты, безотносительно к намерениям самого философа представляющие собой блестящую реализацию принципа "пусть стены нашего сортира украсят юмор и сатира", конечно же, увеселительны, однако трудно отделаться от чувства, что клоунадой тут может не ограничиться. Сама идея противопоставить освободительному "Отпору" охранительный "Запор", то есть бить врага его же прикладом, и в истории встречалась не раз, и сегодня содержит в себе ряд завлекательных моментов.
Логика гонки вооружений всегда была очень убедительной. Если у неприятеля появился новый тип оружия, то, поскольку "атомную бомбу нельзя изобрести обратно", мы должны сделать все, чтобы самим заполучить такое оружие. Отряды хорошо выученной политической пехоты сыграли важную роль в Белграде, Тбилиси и Киеве, следственно, чтобы они не сыграли столь же важной роли в Москве, им должно противопоставить свою политическую пехоту.
На вопрос, зачем действующей власти, имеющей официальные отряды вооруженных людей и даже вроде бы обладающей монополией на насилие, нужна еще и неформальная политическая пехота и не значит ли это, что на войско и полицию власть уже не надеется, дается ответ двоякого свойства. Во-первых, оранжевые структуры - сетевые, а полицейские - иерархические, ergo неравносильные. На ихние сети должны быть наши сети, столь же всепроникающие, столь же оперативно реагирующие и столь же не связанные внешними формальностями. Во-вторых, в случае, если дойдет до серьезного противостояния, использование официальных силовых структур имеет тот недостаток, что тут сразу же объявляется о зверской расправе власти над народом, что предусмотрено революционным сценарием - злодейскую власть надо загонять в глухую изоляцию. Если же одни отряды политической пехоты бьются с другими отрядами, выходит, что власть как бы и ни при чем. В-третьих, противостояние революционеров и полиции трактуется в том смысле, что народ, весь как один, поднялся за свободу, а власть держится лишь на штыках. Бои политической пехоты промеж себя говорят о том, что народ не совсем един, а власть - скорее примиряющее и стабилизирующее начало. И в любом случае лучше, чем гражданская война.
Соблазн поддаться убеждениям велик - в особенности когда улица и в самом деле все более и более оказывается во власти борцов лишь одного направления. Но беда в том, что к таким доводам власти и прежде оказывались податливы и на практике все получалось совсем не так, как в аналитических записках.
Самый невинный вариант - когда все сводится к освоению казенных средств. У России в этом смысле богатая традиция. Первая попытка создания эскадронов евразийской революции была предпринята еще в 1881 году, когда после убийства Александра II явился проект "Священной дружины", которая занималась бы контртеррором среди революционеров, однако от действий дружины никто, кроме казны, не пострадал. Самые известные эскадроны - "Союз русского народа" и "Союз Михаила Архангела" - были немногим более успешны. При том что в послужном списке черной сотни все же были случаи прямого действия - убийство революционера Баумана и поджог театра в Томске, где заседали революционеры, - ее роль в подавлении смуты 1905 года всеми признается ничтожной. Реально смуту подавили верные присяге армейские части и гвардейские полки, черная же сотня прославилась лишь получением обильных субсидий, которые превосходно себя оправдали в 1916-1917 годах, когда преданных царю "союзников" было не видно и не слышно.
В других странах бывало, что политическая пехота оказывалась более действенной контрреволюционной силой, отчего, впрочем, картина происходящего оказывалась куда менее пристойной, чем при прямом правительственном подавлении. При том что подавление мятежа против законной власти никогда не бывает благостным зрелищем и насилия разнузданной солдатни всегда оказываются неизбежными, все это оказывается цветочками перед тем, что творят в таких случаях не связанные даже остаточной дисциплиной солдаты политической пехоты. См. "мобилей" (тогдашних "наших") в Париже 1848 года. Если расчет на то, чтобы избежать грубых картин, возникающих при подавлении революционеров силами ОМОНа, он сильно неверен.
Самое же неприятное в том, что размножение отрядов политической пехоты означает быстрый упадок государственности вообще - как бы часть этих отрядов ни клялась в своей верноподданности. Принципа монопольного насилия как признака нормального государства никто не отменял, а если отменяли, то выходило, как в Веймарской Германии, где многообразие отрядов политической пехоты, она же вооруженная богема, достигло высшей стадии. Нацисты, коммунисты, "Стальной шлем", социал-демократы. То затихающая, то вновь обостряющаяся уличная война сопровождала все существование злосчастной республики, в немалой степени подготавливая приход к власти того, кто с этой войной покончил. Уничтожение Гитлером последних отрядов политической пехоты (собственно, и приведших его к власти) 30 июня 1934 года, в Ночь длинных ножей, было воспринято с полным пониманием. Если кому охота входить в политический цикл, заканчивающийся уничтожением (в лучшем случае - политическим, но часто и физическим) всех основных фигурантов, это, бесспорно, большая политическая расчетливость. Не говоря о том, что даже и до 1933 года еще демократическая Германия со своей перманентной уличной войной (аналог которой обещают нам сегодня эскадроны евразийской революции) рассматривалась бы в современных терминах как яркий образец того, что называется failed state. А мы живем в неприятной современности.
Страшен сон, да милостив Бог. Скорее всего тендер сведется к очередному освоению средств. Но постоянная готовность играть во все более и более рискованные игры, основанные на так нравящейся начальству северной хитрости, может истощить Божье долготерпение.
