Стивен Фрай - не просто популярный английский актер, комик, радиоведущий, журналист, писатель, наконец. В Великобритании он давно уже стал предметом особого культа - как человек, сумевший сделать самого себя носителем эталонного английского духа, воплощением специфической "английскости". В качестве актера он стал идеальным Дживзом в телесериале BBC по произведениям Вудхауса и идеальным Оскаром Уайльдом в одноименном фильме 1997 года. Как радиоведущий и чтец книжных аудиоверсий он отличается уникальным, необыкновенно изысканным классическим английским выговором. Как писатель, автор четырех бестселлеров, переполненных чрезвычайно остроумной литературной игрой, Стивен Фрай воплощает в себе наилучшие черты современной английской прозы - соединение традиции с современностью. Для нас это особо болезненный вопрос: традиции российской литературы по ряду причин - как внешних, так и внутренних - неоднократно прерывались, в результате чего в нашей современной прозе с трудом можно разыскать следы влияния классиков XIX века. Между тем в Англии - как нигде, пожалуй, - можно разыскать особо гармоничное сочетание устойчивой, непрерывно развивающейся традиции и современных тенденций. В случае с Фраем это особенно заметно - во всех его романах с легкостью можно различить прямое воздействие и Диккенса, и Теккерея, и Ивлина Во, и тех же Оскара Уайльда с Вудхаусом. Более того, в последнем его романе "Как творить историю", который в конце мая выходит в издательстве "Фантом-пресс", на Фрая явно повлиял Джордж Оруэлл. Речь в книге идет о попытках преобразовать историю, создать ее альтернативную, куда более оптимистичную версию - мир, в котором никогда не было Гитлера. Получившаяся в результате реальность оказывается куда более мрачной и сильно напоминает ту, что описана в "1984".
- То обстоятельство, что вы стали серьезным писателем, уже прославившись как комик, для российского читателя очень необычно. Для нас комики - это клоуны, поэтому ни один нормальный человек не станет читать книжку, написанную комиком. В Англии все иначе?
- Думаю, у меня было то преимущество, что генетически я принадлежу к писательско-исполнительской традиции. Я с самого начала писал скетчи (вместе с Хью Лори и Эммой Томпсон), и потому людям было легче поверить, что я не просто дрессированный морской котик. По-моему, в Британии людям более свойственно выступать на разных поприщах. Для меня своего рода моделью стал Алан Беннет: в пятидесятых он дебютировал как исполнитель, но потом переквалифицировался в очень успешного драматурга. Такие авторы, как Джон Осборн и Гарольд Пинтер, кстати, тоже начинали как актеры.
- Между теми, кто любит ваши книги, и теми, кто любит ваши фильмы, есть какая-то разница? И вообще, актерская слава помогает вашему писательскому успеху или мешает?
- Видите ли, всегда попадаются те, кто ревниво оберегает территорию литературы и скептически относится к людям типа меня, которые смеют на нее посягать. Есть множество "серьезных" писателей, которые измучили себя сочинением критических обзоров или преподаванием с единственной целью - обеспечить себе время и средства для того, чтобы заняться наконец своим великим романом. Мне трудно винить этих людей в том, что их жутко раздражает, когда они видят в витринах мои книги и понимают: их поставили на видное место только из-за того, что я знаменитый актер. В бизнесе это бы расценивалось как "антитраст" или нечестная сделка... Что же до меня, то я, вслед за ранними модернистами, убежден, что во вселенной не существует никаких четких определений. Назвав кого-то "Актером", "Писателем" или "Ученым", мы очень ограничиваем его возможности - особенно если речь идет о сфере искусства. Может быть, это еще годится для "Врачей", "Юристов" и "Бакалейщиков" (хотя лично я полагаю, что даже здесь это неуместно - и с моральной точки зрения, и, если угодно, с "теологической"). Но для тех из нас, кто выбрал, по выражению Оскара Уайльда, "динамичную жизнь", вся эта таксономия решительно не годится. Надеюсь, это звучит не слишком пафосно, а?
- Вы стали актером после учебы в Кембридже. Такой способ начинать актерскую карьеру - это что, английская традиция?
- Я поступил в Кембридж в полной уверенности, что здесь я и останусь и буду всю жизнь преподавать английскую литературу (я занимался Шекспиром), но меня увлек блеск клуба под названием "Рампа", в котором до меня начинали многие известные комики и актеры. Кембридж - место очень старомодное и консервативное, там не преподают ни актерского мастерства, ни каких-нибудь других специальных творческих дисциплин, но при всем том некоторые крупнейшие британские актеры и режиссеры вышли именно оттуда. Три года среди друзей, таких же энтузиастов-"аматеров" (как в английском, так и во французском смысле этого слова), дают совершенно уникальный опыт, когда интеллектуальный, академический и чисто практический, сценический аспекты театра диковинным образом перемешиваются. Тридцать тысяч кембриджских студентов представляют собой великолепную аудиторию, крайне заинтересованную в разного рода исполнительских и режиссерских экспериментах. У нас у всех были фазы Гротовского, Брука и Станиславского!
- А о том, что бросили филологию, не жалеете?
- Некоторая потаенная часть меня горько раскаивается в том, что я не продолжил свои штудии и не стал преподавателем. Думаю, добрая половина меня просто создана для того, чтобы учить. Но в то же время меня ничуть не меньше влечет к писательству и лицедейству. Иметь все сразу невозможно - насколько я могу судить, исходя из истории и собственных наблюдений.
- Про вас постоянно говорят, что ваша проза на сто процентов принадлежит английской литературной традиции: "Ивлин Во наших дней", "Вудхаус сегодня", "Ноэль Кауард, если бы он был жив", "самый английский из сегодняшних английских писателей"... Вас такое положение дел не смущает?
- Я в самом деле насквозь пропитан теми писателями, которых вы упомянули. Я глубоко привязан к их повествовательной манере, к обыгрыванию тех же самых особенностей поведения и социальных типов, которые они сделали символом своего творчества. И хотя как читатель я искренне восхищаюсь писателями более интернационального толка - такими как Джойс, Оруэлл и Грэм Грин - или неанглийскими авторами, писавшими на английском, - Набоковым, Апдайком, Беллоу, Конрадом - как писатель я действительно глубоко укоренен в той традиции английской литературы, о которой вы говорите. Ничего уж тут не поделаешь. Конечно, для еврея, бывшего преступника (в молодости Стивен Фрай провел несколько месяцев в тюрьме за мошенничество с кредитными карточками. - "Эксперт") и гомосексуалиста это несколько странно. Хотя, с другой стороны, может быть, именно эти обстоятельства моей биографии все и объясняют.
- В "Как творить историю" вы с большим чувством пишете об ужасах нацизма. В этом есть что-то личное?
- Я очень хорошо помню, как ребенком увидел большую семейную фотографию моих родственников со стороны матери - дядюшки, тетушки, кузины, кузены и так далее. И мама рассказывала мне, что их всех "убил Гитлер". Не зная подробностей, я представлял себе тогда, как усатый капрал собственноручно убивает их всех - одного за другим. Повзрослев, я задумался над тем, почему все эти убийства приписываются одному человеку. Думаю, именно тогда у меня и зародился замысел, позднее реализованный в романе "Как творить историю". Предположим, Гитлер никогда не появился бы на свет. Что же, выходит, тогда все мои родственники были бы живы? Неужели весь этот ужас стал результатом того, что один микроскопический сперматозоид оплодотворил определенную яйцеклетку? Неужели все в истории настолько случайно?
- В нашей стране "альтернативная история" - вещь очень болезненная. Мы все время пытаемся вообразить, как бы славно мы жили, если бы нас не завоевали монголы, если бы не было Петра Первого или большевиков. Мы недовольны собственной историей и постоянно пытаемся ее как-то улучшить. А как с этим обстоят дела в Англии?
- Думаю, удачная судьба островной нации, на протяжении последней тысячи лет счастливо избегавшей чужеземных вторжений и тирании, практически избавила нас от тяги к такого рода альтернативной истории. С другой стороны, тот факт, что начиная с индустриальной революции и вплоть до тридцатых годов двадцатого века мы, по сути дела, были впереди всей планеты, оставил нам в наследство чувство неискоренимой и тяжкой вины. Рабство, империя, распространение западной культуры и нашего языка - все это поставило нас в положение комически-смущенной персоны, которую - кто с восторгом, а кто и с презрением - наперебой передразнивают представители других наций. Та смесь скромности (или, во всяком случае, решительного неприятия чванства и эгоцентризма), пренебрежения к себе и эмоциональной сдержанности, которыми так славятся англичане, может рассматриваться как проявление этого самого чувства вины.
- А в вашей истории вас все устраивает?
- Ну, честно говоря, сомнительно, чтобы кому-то в Англии пришло в голову переписывать историю таким образом, чтобы мы проиграли, скажем, битву при Ватерлоо или какую-нибудь из мировых войн. Да и, если уж совсем начистоту, мы бы вряд ли хотели, чтобы Англия стала чем-то вроде сегодняшней Норвегии - скромной страной без ярко выраженной собственной культурной идентичности.
- И все же: почему вы выбрали жанр альтернативной истории? Трудно поверить, что вашей единственной целью было продемонстрировать, насколько мала роль личности в истории...
- Мне всегда хотелось понять, не является ли эта тотальная демонизация одного человека специальной уловкой, позволяющей всем нам чувствовать себя комфортно в уютном коконе, сотканном из собственной моральной правоты. Есть и еще одна причина - более личного характера. В 1957 году, когда я родился, моему отцу предложили работу в Принстонском университете. И одной из причин того, что он отказался, было чувство, что он не хочет американских детей. С тех пор я частенько беспокоился (отчасти из-за той самой избыточной "английскости", которую и вы, и я сам, и многие другие во мне подмечают), на что бы я был похож, если бы вырос американцем. Так что в моем романе переплелись два мотива: желание вновь осмыслить один из важнейших вопросов европейской истории двадцатого века - как и почему мог произойти холокост? - и более частная проблема собственного самоопределения.
- Во всех ваших книгах обязательно присутствует пара героев - юноша и его старший друг-наставник. Адриан и Трефусис в "Лжеце", Дэви и Тед Уоллис в "Гиппопотаме", Лео и Пип в "Как творить историю"... Это просто совпадение или вас как-то особо занимает тема взаимоотношений между людьми разных поколений?
- Не буду пытаться делать вид, что поднаторел в психоанализе, и объяснять причины этого факта, но, спору нет, меня действительно завораживают отношения "ученик-учитель". Подобный элемент присутствует во всем, что я делаю. Дживз и Вустер, Оскар Уайльд и Бози - не исключение. Что это значит? Может, это как-то связано с моим нереализованным учительским призванием?.. Возможно. Кстати, в юности я был просто-таки помешан на архетипе такого рода отношений - на Сократе, Алкивиаде и платоновском "Пире".
- И какого же развития этой темы мы можем ожидать в ближайшем будущем?
- Прямо сейчас я пишу книгу о поэзии, которая должна выйти в конце осени. Нечто вроде учебника по английскому стихосложению для поэтов-любителей. Существует столько книг, знакомящих с начатками музыки, живописи, садоводства, кулинарии - да практически чего угодно, но большинство людей вопиюще мало знают о размерах, формах и стилях в поэзии. Когда с этим будет покончено, я планирую засесть за роман, действие которого разворачивается прямо перед Первой мировой. Блестящий адвокат внезапно оказывается опекуном сына своей покойной сестры... О, черт, вы правы - еще одна "учительско-учениковая" интрига!
- Сегодня в России огромный спрос на переводную, в первую очередь английскую и американскую литературу. Как по-вашему, что интересного на самом деле происходит в англоязычной прозе? Что вы думаете о таких бестселлерах, как "Гарри Поттер", "Код да Винчи" и тому подобном чтиве?
- Лично я считаю, что роман Дэна Брауна абсурден, нелеп, неубедителен и, что хуже всего, ужасающе плохо написан, а шумиха вокруг него непомерно раздута. Но он, безусловно, относится к разряду культурных феноменов. Что до "Гарри Поттера", то к нему я питаю несколько более теплые чувства - отчасти потому, что именно мой голос звучит в аудиоверсиях этих романов, а кроме того, я подружился с автором - Джоан Роулинг. "Гарри Поттер" ценен тем, что спровоцировал подлинный ренессанс в детской литературе, причем некоторая ее часть оказалась вполне пригодной и для взрослого чтения - например, трилогия "Темные начала" Пулмана или "Загадочное ночное убийство собаки" Марка Хэддона. А вот в том, что касается классического английского романа, особого прогресса по сравнению с поколением Джулиана Барнса, Йэна Макьюена и Мартина Эмиса что-то не наблюдается. Я, конечно, не рискну утверждать, будто роман как жанр умер, но меня как-то гораздо больше привлекают биографии, книги по истории, науке, культуре и тому подобные. Хотя, может быть, это просто свойство пола и возраста?
В подготовке материала принимал участие Всеволод Бродский
