Читать частную переписку крупных политиков всегда интересно: в письмах они куда откровеннее, чем в публичных выступлениях, и более трезво оценивают свою политическую деятельность и ситуацию в целом.
Февраль семнадцатого года. В России революция, а лидеры всех российских социалистических партий заперты в Швейцарии. Руководители швейцарской социал-демократии договариваются с немцами о проезде русских эмигрантов через Германию. Ленин решительно "за", Мартов колеблется. Из писем легко можно представить образы двух лидеров революции - постоянно рефлексирующий Мартов, соизмеряющий каждый свой шаг с теорией, и предельно целеустремленный Ильич, любивший повторять слова Наполеона: "Вначале надо ввязаться в бой, а дальше видно будет". Как пишет Луначарский, "Ленин - грандиозен. Какой-то тоскующий лев, отправляющийся на отчаянный бой".
Чем ближе к октябрю, тем более проступает во всех письмах ужас обоих авторов перед разрухой, перед подступающей катастрофой. Луначарский вслед за Лениным видит единственный выход в советской революции. "Хватит ли у Советов силы спасти Россию и революцию? - Вероятно, нет. Ничего не предпринимать - гибель для революции и страны. Рисковать - слабая, бледная надежда". Мартов подавлен предчувствием грядущей пугачевщины. После 25 октября он пишет: "Здесь расцветает такой 'окопно-казарменный' квазисоциализм, что чувствуешь себя как будто виноватым перед всяким культурным буржуа. Мы идем - через анархию - несомненно к какому-нибудь цезаризму, основанному на потере всем народом веры в способность самоуправляться".
Но даже сегодня читатель этих трагических документов, знающий о последующей истории России - пугачевщине гражданской войны и сталинском цезаризме, - вряд ли сможет однозначно ответить на вопрос, который мучил многих героев и жертв революции: надо ли было рисковать и ввязываться в бой?
