В истории только что начатой реконструкции Большого театра новый скандал: появились желающие обновить его здание за сумму существенно меньше той, что была утверждена Главгосэкспертизой (25 млрд рублей), а именно за 9 млрд рублей. Инициатива исходит от предпринимателя Виктора Столповских - бывшего главы московского отделения скандально известного "Мабетекса", соратника Павла Бородина в деле превращения кремлевских интерьеров в заповедник псевдоисторических позолоченных кренделей, его же софигуранта в уголовных делах, возбужденных в Швейцарии и России, главы зарегистрированной в Швейцарии фирмы "МТ Мерката Трейдинг & Инджениринг" и кавалера ордена России "За заслуги перед Отечеством" II степени.
Можно считать это попыткой реванша Министерства культуры. Отстраненное в свое время от процесса реконструкции театра, оно попыталось вновь приблизиться к нему под шумок правительственного недовольства сметой итогового проекта. Благо кругом, что называется, свои люди: бывший вице-президент "Мабетекса", а ныне замминистра культуры Дмитрий Амунц противопоставил дорогостоящему проекту Никиты Шангина дешевый вариант, который "изобрел" его протеже. Руководство театра в лице генерального директора Анатолия Иксанова тут же заявило, что это блеф, что за такие деньги можно сделать разве что косметический ремонт и те, кто раздает подобные обещания, на самом деле рассчитывают позже под разными предлогами вытянуть из государства энные суммы. Да и потом, как же быть с существующим проектом, который выиграл тендер и получил поддержку Градостроительного совета и Главгосэкспертизы?
Но обо всем по порядку.
Час икс
В конце 90-х в жизни Большого театра наступил час икс, который к тому моменту уже пережили крупнейшие европейские музыкальные театры: "Гранд-Опера" в Париже, Королевская опера в Мадриде, "Ковент-Гарден" в Лондоне и Мариинский театр в Петербурге. Разбухшая со второй половины XIX века труппа перестала умещаться в гримерных, репетиционных и прочих служебных помещениях. Стены и перекрытия одряхлели - обитатели лож того и гляди рухнут на головы сидящих в партере. Никаких пандусов для инвалидов, никаких лифтов. Полное и окончательное несоответствие противопожарным нормам. В принципе эти вещи можно решить капитальным ремонтом. Но вот сценическая коробка - это настоящая головная боль. Сильно усложнившиеся за последние полвека декорации поставили старые театры перед дилеммой: либо не ставить и не принимать на гастроли спектакли, декорации которых невозможно сменить в течение антракта, либо по-настоящему перестраивать сценическую коробку. Первый вариант очень обедняет репертуар, второй обогащает общественную жизнь страстными спорами о том, кто и насколько имеет право вторгаться в памятник архитектуры, в кладовую исторического наследия, в свидетельство великого прошлого и т. д. и т. п. А дискуссии, как известно, склонны перерастать в скандалы, без которых не обошлась ни одна театральная реконструкция.
Почему радикальные вторжения в старые театры вызывают жестокое сопротивление, понятно. Потому, что знаменитые музыкальные театры, эти дома с колоннами и плюшево-позолоченной начинкой, - одни из тех немногих мест, где конденсируется субстанция под названием "национальный дух". Большой орфографический словарь, собрание сочинений национального поэта, главная национальная библиотека, музей да оперный театр - вот, собственно, и все пристанища национального духа в эпоху всеобщей и тотальной глобализации. Всякие попытки вторжения вызывают тревожное чувство покушения на основы, что неизбежно приводит к ревизии самих основ. А это - занятие еще более тревожное, чем наблюдение за ветшающим зданием театра.
Плюс эстетика тождества, лежащая в основе нашего удовольствия от тех событий, которые в этих зданиях разворачиваются. Приходя на "Жизель" хоть в десятый раз, получаешь удовольствие от того, что десятый раз слышишь знакомое "пара-пара-ра-пара-пара-ра" и ничто другое. Пусть режиссер переместит Жизель со старинного кладбища в современный сумасшедший дом, пусть нарядит ее в джинсы, но начнется все с главного - с "пара-пара-ра", вселяющего уверенность в том, что все на своих местах, Земля движется по орбите вокруг Солнца, за весной следует лето и так далее. Такой же гарантией мирового порядка являются и позолота с плюшем, и шампанское в буфете.
И вот надо что-то рушить и достраивать. И тут же публика разбивается на три лагеря. Девиз первого, радикально-охранительного, - руками не трогать ничего и никогда. Другие же говорят: если уж трогать, то так, чтобы это было незаметно. Третьи: реконструировать консервативно - что мертвеца прихорашивать. Если мы считаем, что музыкальный театр - часть нашей сегодняшней жизни, мы должны честно сказать об этом языком современной архитектуры, а не наводить стыдливый "старинный" марафет на свежерасширенную сценическую коробку и новые корпуса репетиционных помещений.
Личный призрак
Благодаря все тем же европейским музыкальным театрам, чуть раньше ощутившим, что час для решительных действий настал, мы знаем, что существует несколько вариантов этих действий. Вот случай Гранд-опера в Париже. Устаревшее с технической точки зрения здание Тони Гарнье после бурных общественных и профессиональных дискуссий решили не перестраивать - оставить в покое в качестве действующего музея театрального искусства XIX века. А на площади Бастилии Карлос Отт выстроил совершенно новое, суперсовременное на тот момент ("Опера-Бастий" открылась в марте 1990 года) здание, с виду напоминающее штаб-квартиру крупной строительной или финансовой корпорации.
"Ковент-Гарден", напротив, перестроили. Театр получил новую большую сцену, оркестровую яму, новые репетиционные помещения и великолепное фойе на месте бывшего цветочного павильона реконструированного рынка. Королевский театр, резиденция оперной и балетной труппы Ее Величества, вписался в новую застройку района Ковент-Гарден, оброс стеклом и породнился через архитектуру с одним из самых авангардных лондонских музеев - Музеем транспорта. Всю театральную старину при этом, разумеется, бережно отреставрировали.
Реконструкция "Ла Скала" - это еще один вариант диалога со старым театром. Поначалу в проектном задании речь шла о деликатном ремонте с сохранением всех исторических черт. Потом стало ясно, что таким способом сценическую коробку не улучшить, и в 2001 году проект реконструкции заказали швейцарцу, выпускнику знаменитого Архитектурного университета Венеции Марио Ботте. Марио Ботта разрушил заднюю часть театра вместе с "малой сценой" - "Пиккола Скала". Глубина сценической коробки в результате увеличилась на двадцать метров. Теперь над старым фасадом театра возвышается пристройка - коробка без окон без дверей. Слева от здания - еще одна пристройка, выступающая вперед овалом. Все, что хотел сказать Марио Ботта своим проектом, становится понятно вечером, когда на площади перед театром начинается нарядная суета, а из старых окон льется золотой свет. Тогда ряды голубоватых огней высвечивают очертания новых пристроек, которые как будто парят над старым театром - причастные ему, но словно состоящие из другой материи. В общем, призрак оперы - гордый, но почтительный. Старой оперой не прикидывается, а послушно стоит за ее плечами как телохранитель.
За время реконструкции "Ла Скала" Марио Ботта выслушал в свой адрес столько всего "лестного", сколько не выслушал за всю остальную свою карьеру. Ему инкриминировали все - от надругательства над национальной святыней до казнокрадства. Последнее обвинение, кстати сказать, со времен Древнего Рима является традиционным для архитектурных дискуссий и означает, что профессиональные аргументы исчерпаны, а согласия все нет. Но поддержка властей и убежденность мэра Милана в том, что современность старине не враг, сделали свое дело. Теперь "Ла Скала" получил своего личного призрака оперы, а артисты репетируют и гримируются в новых просторных помещениях с видом на собор и стеклянный купол одного из первых в мире пассажей.
Что касается Мариинского театра в Петербурге, то в принципе это вариант "Гранд-Опера"-"Опера-Бастий" с той лишь разницей, что два здания, старое и новое, которые в Париже находятся в разных районах, в Петербурге будут жить бок о бок.
Золотая клетка
Что до Большого, то историю его реконструкции можно было бы выразить графиком. На графике две кривые: одна - архитектурная составляющая, другая - денежная. Архитектурная падает вниз, а денежная рвется вверх. В 1999 году архитекторы Михаил Хазанов и Михаил Белов, представлявшие "Курортпроект", выиграли тендер на реконструкцию Большого театра. Хазанов и Белов назывались соавторами, хотя идеи и отличались друг от друга. Общее у них было то, что сценическая часть театра подвергалась перестройке, а перед портиком появлялось подземное помещение наподобие подземного вестибюля Лувра, накрытого знаменитой стеклянной пирамидой Йо Минг Пэя. Дальше - отличия.
Хазанов предполагал осуществить в сценической части пристройку из стекла и металла, которая открыла бы театр в город, стала чем-то вроде внешнего зрительного зала, в котором горожане могли бы наблюдать устройство и действие гигантской театральной машины. У Белова же в сценической части вырастала гигантская "золотая" клетка из анодированной стали - символ столичной помпы, позолота, прорвавшаяся изнутри наружу.
Реализацию этого проекта хотели завершить к 2003 году, но в итоге так и не начали. Сопротивление любителей крупномасштабных реставраций, управления по охране памятников и неоднократная смена заказчика (упраздненный Госстрой, Минкульт, Федеральное агентство по культуре и кинематографии) никак не способствовали ни продвижению этой истории, ни внятной формулировке проектного задания. Кончилось тем, что Хазанов и Белов от проекта отстранились, и теперь главным архитектором проекта реконструкции Большого театра является Никита Шангин, которому при прежнем раскладе отводилась роль проект-менеджера. Шангин известен участием в нескольких проектах реконструкции, но совсем не известен как концептуально мыслящий, самостоятельный архитектор.
Нынешний проект - результат последовательной деградации прежних курортпроектовских предложений. Архитектуры все меньше, ямы под театром все глубже, стоимость работ все выше. Здание удлиняется в сценической части, но общая стилистика фасадов не нарушается. Под зданием делают две ямы глубиной по двадцать метров (шестиэтажный дом) каждая. Одна яма под сценой, другая - под фойе. В одной расположатся новейшие дорогостоящие сценические механизмы, в другой, как выразился директор ГАБТа Анатолий Иксанов в одном из интервью, "буфеты-туалеты". Туда же перенесут и настрадавшийся портик Бове, оставшийся от северного фасада более раннего здания театра. В качестве субподрядчика проекта выступает НИИОСП, в котором под руководством академика Ильичева разработали проект подземных пространств. Инженерная часть этих работ впечатляет, чего не скажешь об архитектурной. Но в этом есть своя логика: если архитектурой сказать нечего, то приходится закапываться под землю.
Проект этот не нравился никому. Поклонников современной архитектуры не устраивала его невнятность, защитников старины - большое число вторжений, правительство - расходная смета. И в самом деле, миллиард долларов, заявленный в марте этого года и сократившийся в заключении Главгосэкспертизы до 700 миллионов, - сумма скандальная. В пересчете на квадратный метр получается, что каждый метр обновленного Большого обойдется примерно в 9 млн долларов. Для сравнения: стоимость реконструкции тех же "Ковент-Гарден" (конец 90-х) и "Ла Скала" (2001-2004) не превышает 3 млн долларов за квадратный метр.
Беспрецедентную глубину закапывания и невероятную стоимость проектировщики объясняют желанием как можно меньше тревожить исторические части постройки. Поскольку это самый лицемерный и одновременно самый популярный из доводов, оправдывающих безликую архитектуру, на нем следует остановиться особо.
Портик и труха
Характерно, что те, кто ратует за неприкосновенность театрального здания-памятника архитектуры и т. д. (см. выше), не могут сказать, что именно в здании является наследием, а что нет. Большой, как и всякий успешный музыкальный театр, подвергался неоднократным переделкам. После пожара 1853 года, уничтожившего ампирное здание, построенное по проекту петербуржца А. А. Михайлова московским архитектором О. И. Бове, петербургский архитектор А. К. Кавос возвел новое здание, в основном следуя периметру старых стен. Он удлинил здание в сценической части, увеличил количество ярусов в зрительном зале, а портик, украшавший северный фасад театра и уцелевший во время пожара, замуровал в новой сценической коробке. На долю этого портика, уже почти превратившегося в труху, и выпадает львиная доля причитаний защитников старины. Позже, в конце XIX века, заменили декор императорского фойе. В советское время переделывали и лестницы театра, и гардеробы, укрепляли своды, меняли конфигурацию оркестровой ямы. Спрашивается: что из всего этого следует считать драгоценным наследием?
Первый внятный ответ на этот вопрос прозвучал в самом начале 40-х годов. Ответ был таков: ничего. Академик архитектуры Иван Жолтовский предложил целиком снести столь любимое нами здание Кавоса со всеми поздними переделками и воссоздать здание ампирного времени. Это - ответ, характерный для апологета классики, для которого эклектика второй половины XIX века, какой бы милой и привычной она ни казалась, не представляла никакой ценности.
У Хазанова был другой ответ: для нас сегодняшних все здание старой оперы - не что иное, как культурный аттракцион. Театральная машина - сама по себе спектакль, в ней хочется покопаться, как внутри музыкальной шкатулки. Возможно, это не единственная версия нашего сегодняшнего сосуществования со старым музыкальным театром. Возможно, есть и другие. Но тот проект, который еще недавно собирались осуществлять, к осмыслению проблемы "Большой театр и современность" отношения не имеет.
Эпилог
После того как Герман Греф заявил, что таких денег, какие предполагает курортпроектовская смета, нет, проект Никиты Шангина официально впал в немилость. Грех не подсуетиться. Тем более что легитимность выигравшего тендер проекта стала спорной. Проект-победитель 1999 года был гораздо дешевле, имел совершенно другое архитектурное и инженерное содержание. Сейчас подсуетился Минкульт с более дешевой альтернативой "МТ Мерката Трейдинг & Инджениринг". Теперь и Никита Шангин грозит уйти из проекта. Анатолий Иксанов, в свою очередь, уже говорит о том, что можно разработать вариант и подешевле. В итоге то, что могло стать предметом размышления о месте музыкального театра в нашей жизни, стало поводом для толкотни вокруг бюджетной кормушки с нечеловеческим желанием освоить любое количество денег любыми способами, доступными "конкурирующим фирмам".
Одни готовы зарываться в недра, другие, согласно собственному опыту, - увешать театр новой лепниной с позолотой и облицевать дорогим камнем. Будет странно, если в этом новом спонтанном соревновании не будет представлен и еще один укоренившийся в московской архитектурной практике способ - сровнять старое здание с землей, чтобы выстроить точно такое же, только с подземной автостоянкой.
В принципе, такой сценарий готовился и для Мариинского театра после того, как проект Эрика Оуэна Мосса, поддержанный американскими инвесторами, заклевали и заплевали как "несоответствующий историческому духу города". Но в Питере Гергиев. Он своим авторитетом и властью не позволил реконструкции театра превратиться в междусобойчик и провел международный архитектурный конкурс. И пусть его результаты еще не воплотились в рабочие чертежи, но есть уверенность, что, несмотря ни на что, рано или поздно Доминик Перро выстроит свою Мариинку-II. В Москве нет Гергиева, и реконструкции Большого не видно конца. Большой пошел по рукам.
