На Лазурном берегу Франции проходят с некоторого времени сразу два фестиваля русского искусства. Один летом в Канне, другой осенью в Ницце. Один возник по инициативе Российского фонда культуры, а проще говоря, Никиты Михалкова. Другой стал частной инициативой нашей бывшей соотечественницы Мелании Мильбер. Советская присказка "Два мира - два Шапиро" была как будто нарочно придумана диссидентствующими остроумцами, чтобы описать эти два феста.
На первом Россия выглядит чисто подметенной и прилизанной страной валенок, вологодских кружев, сургутских барабанщиц, протяжных песен и старых балетов Юрия Григоровича, возобновленных им в славном городе Краснодаре. Этаким стерильным этнографическим далеко с сильным привкусом советской имперскости. В этой России хорошо обстоит дело с классической музыкой, неплохо кормят на банкетах, отлично поют хором и порой умеют устраивать фейерверки, но того, что называется современным искусством, тут не найдешь, как ни ищи. В этом есть, конечно, не только идеологический резон, но и свой нехитрый расчет.
Россия как неотъемлемая часть Европы для среднестатистического француза представляет куда меньший интерес, чем Россия фольклорная, былинная, разлюли-малинная. Лучше всего ее воплотил в себе дважды краснознаменный Ансамбль песни и пляски имени Александрова, которому праздношатающиеся с набережной Круазетт устроили в Канне стоячую овацию. Это ведь не просто хоровое искусство. Это аттракцион, причем аттракцион превосходный. Большие дядьки в форме с погонами и орденами, вместо того чтобы воевать, поют песни - советские патриотические, народные, лирические, плясовые. Потом, например, "Марсельезу". В промежутках между песнями на сцену выбегают люди в портупеях и делают батман, потом идут вприсядку, потом прыгают через саблю, демонстрируя при этом не только балетную, но и какую-то почти цирковую выучку. Этот песенно-плясовой соцарт, собственно, и есть квинтэссенция фестиваля в Канне. Тут продают то, что хорошо продается: гармошки, кокошники, богатырскую мощь, русскую удаль, советское прошлое и постсоветскую ностальгию по нему.
Кукушки без кокошников
На фестивале в Ницце Россия предстает иной. Точнее, она предстает многообразной. Часть граждан проживает тут в ХХI веке, часть - в ХХ, часть в каком-то доисторическом времени, часть уже в Европе, часть в Сибири, часть в эмпиреях. И в реальной, а не глянцевой России так ведь все в действительности и обстоит.
"ТриО" Егора Летова и примкнувшая к ним певица тувинского происхождения Саингхо Намчылак, исполняющая рафинированный этно-джаз, соседствуют тут с трогательным ансамблем бабушек под названием "Кукушка", привезенным в Ниццу из далекой коми-пермяцкой деревни с одноименным названием. Саингхо - ас горлового пения, звезда европейского уровня, большей частью в Европе теперь и проживающая. Модуляции ее голоса невероятны, иногда даже кажется, что она вообще поет шепотом. "Кукушка" - это самодеятельность из сибирской глубинки. Столь аутентичная, что ее появление не только в Ницце, но и в любом крупном городе любой страны напоминало бы пришествие инопланетян. Старушки ходили по Английской набережной гуськом, побаивались ездить на лифте, наотрез отказались от французской кухни, долго примерялись в гостиничном номере к сливному бачку (в деревню Кукушки унитазы пока не завезли), а, проезжая мимо похожего на торт отеля "Негреско", с восхищением поинтересовались: "Храм-то действующий?" Самой молодой из них 64 года, самой старой - 82. Ансамбль сколотили сами, стихийно. Русские народные песни бабушки поют самозабвенно, с какой-то детской наивностью, излучая неподдельное радушие. И в этой этнографии нет ничего глянцевого. Никаких кокошников. Она подлинная.
Такой же подлинной, а не глянцевой выглядит и советская жизнь в спектаклях Юрия Погребничко. В Ниццу привезли сразу два - "Где тут про воскресение Лазаря?" и "Перед киносеансом". Смокинг и кирзовые сапоги, жабо и телогрейка, кринолин и шапка-ушанка в этих, как и во всех прочих его сценических сочинениях, мирно соседствуют друг с другом. Слово "мирно" несет в данном случае основную смысловую нагрузку. Погребничко движет не желание противопоставить эпохи или социальные срезы, а скорее желание уравнять их в правах. Никакой поэтизации "совка" в таком подходе нет. Есть попытка обнаружить общее в людях независимо от того, где и когда им выпало жить. Идеи красоты, добра, любви не трансцендентны миру. Они растворены в нем - их можно разглядеть в самых неприглядных явлениях. Собственно, все спектакли Погребничко именно об этом. О возможности увидеть, как возвышенное просвечивает сквозь низменное. О том, что не только Раскольников, Свидригайлов, три сестры, бедная Лиза, но и мы все, впитавшие в себя "совок" по самое нельзя, чувствовать все-таки умеем. Трудно сказать, все ли понимали в трудных для иностранного восприятия спектаклях Погребничко французы, но это главное, кажется, поняли - недаром же устроили ему овации.
Киберромантика
Главным же событием феста, вне всякого сомнения, оказалось красочное шоу Андрея Могучего "Кракатук". Проект "Фабрики искусств" московского продюсера Олега Чеснокова стал провозвестником принципов очень популярного у французов (то-то они так радовались) и мало известного у нас "нового цирка", утонченного, эстетизированного и превращенного из зрелища в искусство. Точнее, из искусства в зрелище. Могучий, что большая редкость, знает толк и в том, и в другом. Он один из первых - а возможно, первый - в России, кто начал ставить театрализованные уличные шоу, на которых взрослый человек мог радоваться как ребенок. Идея раскрыть волшебство гофмановской сказки средствами циркового волшебства из той же серии.
Напридуманы воз и маленькая тележка. Арена превращается то в огромный торт, то в большую ванну, до краев заполненную мыльной пеной. Мимо зрителей проходят кибермыши-монстры, словно сошедшие с картин сюрреалистов и предвосхитившего их Босха. Артисты на ходулях играют огромные пальто, которые спасают героиню от ловко лазающих по канатам грызунов в красных трико. На смену акробатам спешат вольтижеры: большие плюшевые зверушки и чернокожие пионеры в оранжевых трусах не дадут нашу Машу в обиду жутким порождениям техногенного мира. Но в этой захватывающей цирковой истории пульсирует и совсем не цирковая мысль. Девочка Маша, согласно либретто спектакля, оказалась современным подростком, живущим, как и все мы, в компьютерном мире и становящимся его частью и его жертвой. Это ведь очень гофмановская и очень романтическая идея: живой человек versus механический мир (романтики, пожалуй, впервые увидели в механизмах нечто зловещее и опасное для человека). Иными словами, мультимедийный, фэнтезийный, местами ироничный, местами пронзительный спектакль Андрея Могучего, очень получшавший, кстати, со времени своей петербургской премьеры в цирке Чинизелли, стал тем гибридом качественного зрелища и вдумчивого искусства, который вообще становится трендом современного европейского театра. Тут мы играли на чужом поле и выиграли. Вмещающий три с половиной тысячи зрителей зал радовался так же, как и на спектаклях Погребничко. Оказывается, Россия может быть интересна французам и такой - живой, разнообразной, шероховатой и, в сущности, не такой уж далекой.
