Сегодня, когда понятие "филолог" стремительно смещается в сторону "милая девочка, знающая языки", для того чтобы понять значение Гаспарова, требуются специальные разъяснения. Так уж получилось, что к концу ХХ века филология стала центром гуманитарной мысли. И дело не только в том, что в советское время людям, изучающим литературу прошлого, можно было писать и думать о том, о чем философам, историкам и литераторам запрещалось. Куда важнее оказалось то, что филология благодаря усилиям когорты великих от Тынянова до Лотмана, Аверинцева и Гаспарова перестала быть просто наукой о текстах и языке. Она стала наукой о понимании, наукой о связи времен, наукой о смыслах. А потому, когда мы говорим, что Гаспаров был великим филологом, то понимать это следует весьма широко: Гаспаров был великим русским мыслителем, великим русским писателем, великим русским деятелем культуры и, наконец, великим просветителем.
И по виду (болезненный, худой, сутулый, в очках с большими линзами), и по образу жизни ("Я умею только читать и писать", "Когда я не работаю, у меня депрессия"), и даже по профессиональным пристрастиям (как сам признавался, более всего он любил заниматься стиховедческими подсчетами) Гаспаров был типичным кабинетным ученым. Однако все то, что он делал, на выходе оказывалось совсем не кабинетным.
Его статьи об античных поэтах (предисловия к Библиотеке античной литературы и литпамятникам), принесшие Гаспарову первую известность за пределами академических кругов, поражали не только ясностью и уникальной риторической выстроенностью, но и непонятно откуда берущейся живой энергией: энергией мысли, культуры и жизни. Потому, когда он пишет о Вергилии, мы узнаем не только об этом великом поэте, но и о поэзии вообще, и о становлении Римской империи, и дальше - о нашем времени, о нашем "принципате", о том, что такое империя вообще, как выстраивается власть. И еще дальше - как живут и думают люди.
Собственно, это уникальное сочетание риторической отстроенности, научной строгости и живой энергии культуры характерно для всего, что писал и делал Гаспаров. Потому неудивительно, что именно кабинетный Гаспаров при переводе Ариосто впервые ввел в русский язык слово "крутой" в том значении, в котором его сегодня употребляют подростки. А "Занимательная Греция", написанная этим старым и сгорбленным человеком, максимально далеким, казалось бы, от современной молодежи, запоем читается и школьниками, и студентами (включая студентов, удаленных от гуманитарных интересов), и даже теми, кто вообще ничем, кроме ночных клубов, не интересуется.
Впрочем, о "Занимательной Греции" стоит сказать еще несколько очень важных слов. Русская культура столь богата, что даже великие деятели последнего времени воспринимаются в основном как ее хранители, как те, кто пытается дотянуться до планки, заданной предшественниками. Но Гаспарову - и, пожалуй, ему одному - удалось сделать то, чего до него не удавалось никому: написать книгу, даже учебник, которая стала бы настольной для самых разных поколений, которая была бы по самому большому счету принята и детьми, и взрослыми, и профанами, и учеными.
И еще - Гаспаров был настоящим рыцарем науки, возможно, последним. Он, скептик и пессимист, мог не верить в смысл жизни (а до последних лет и в Бога), но его вера в науку была непоколебима.
Разумеется, все вышесказанное - только попытка объяснить и самим понять, что же значил Гаспаров и что мы потеряли с его смертью.
