В эпоху великих перемен, когда общество не в состоянии найти объяснений происходящему, оно стремится отыскать опору в прошлом. Не исключение и российское общество, в двадцатом веке находившее множество аналогий между отечественной и французской революциями. Вот почему слово "термидор" стало столь распространенным в советской политической полемике. Троцкий называл термидорианцем Сталина, Сталин -- Троцкого. И сейчас, в период постреволюционного успокоения, некоторые аналитики вспоминают об этом периоде Французской революции. Вот почему первая, пожалуй, книга на русском языке об этом событии может быть интересна российскому читателю.
Всякая революция когда-нибудь заканчивается. И большинство из тех, кто ее совершал, оказываются в какой-то момент перед толпами разгневанных граждан, которым необходимо объяснить, "за что боролись". Во Франции к тому же была эпоха чудовищного террора: в тюрьмах сидело на момент термидора около пятисот тысяч "подозрительных", которым угрожала смерть. Характерны слова одного из термидорианцев: "Когда террор насаждают во имя свободы, он не только делает людей безразличными к свободе, он заставляет ее ненавидеть". И ненависть к террористам захватила тогда все французское общество.
Когда девятого термидора заговорщики свергли Робеспьера, они думали не столько об окончании террора и революции, сколько о собственном спасении. Тем более что среди заговорщиков большинство составляли отъявленные террористы. Объяснить казнь вождя террора можно было, только отрекшись от крайностей террора; однако логика самих событий заставила инициаторов переворота двигаться все дальше и дальше, подставляя свои собственные шеи под удары разгневанных сограждан. Дело кончилось судом и каторгой практически для всех террористов. В том числе и для инициаторов термидора. И с тех пор главным пугалом для многих последующих поколений революционеров во всем мире стало именно это -- ожидание термидора.
