Московский дом фотографии закрылся на реконструкцию. Временное отсутствие собственной площадки он компенсировал тем, что в год своего десятилетия на месяц занял фотографией все сколько-нибудь известные выставочные площадки Москвы: от обоих Манежей до ГУМа и от Музея архитектуры до Центрального дома художника. Главные темы нынешней биеннале -- "Соблазны", "Конфликты" и "Путешествия". Темы, разумеется, условные. Потому как попробуй найди соблазн без конфликта, не говоря уже о том, что фотография сама по себе -- это один сплошной соблазн, провоцирующий на бесконечный вуайеризм. Темы эти нужны, по большому счету, чтобы хоть как-то систематизировать разнородный материал. Но как бы ни звучали темы, биеннале, как и раньше, состоит из ретроспектив классиков фотографии, выставок западных звезд, наших художников-концептуалистов и всего наличного состава российского фотографического отряда.
Кариатиды полусвета
Что касается ретроспектив, то главный хит нынешней биеннале -- выставка французского фотографа Брассая, румына из Австро-Венгрии, изучавшего искусства в Берлине и перебравшегося в 1924 году во Францию, приятеля Сальвадора Дали, Мана Рея, Пикассо и Генри Миллера. Брассай снимал Париж. Снимал как безумный, вернее, безумно влюбленный, по-настоящему открыв для мировой фотографии тему ночного города с черными контурами зданий и памятников, вырисовывающихся на фоне освещенного городскими огнями неба. Он первым открыл и бесстыжую сексуальность растений, снятых крупным планом. Он создал классический эпос о публичных домах, после которого все другие снимки проституток кажутся просто "клубничкой" и результатом досужего любопытства. Проститутки Брассая с их грубыми лицами, равнодушными глазами и оплывшими телами, с непременными складками на боках -- настоящие кариатиды полусвета, типажи, найденные с точностью, какая до этого удавалась лишь Тулуз-Лотреку. Для глаз это стопроцентный соблазн, перерастающий потом в конфликт: после брассаевских завсегдатаев кафе, проституток, хулиганов, мясников и прочего люда, обитавшего на пространстве от Монмартра до Монпарнаса, другие фото на ту же тему кажутся вторичными, пресными, случайными.
История, рассказанная Брассаем, больше чем сумма отснятых эпизодов. Это история Парижа второй четверти ХХ века. На таком же уровне работал и Федерико Пателлани, чья ретроспектива заняла почти всю первую линию ГУМа. Пателлани -- известнейший итальянский фотожурналист, снимавший в 30-40-е для журнала Tempo. Для него он делал и репортаж о первом послевоенном конкурсе "Мисс Италия". Пателлани снимал простушек-толстушек, мечтающих о кинокарьере и пытающихся втиснуться в трафаретные размеры, а получился роман о послевоенной Италии, стремящейся превратиться в передовую страну киноиндустрии, моды и дизайна. Схожим образом и Родченко, снимавший в 30-е брутальных теток в белых трусах, рассказал не о физкультурных парадах, а о рождении большого сталинского стиля.
Детки с подвохом
Если говорить о конфликтах, то, судя по биеннале, в мире два их главных источника. Первый очевиден: это войны. Второй скорее неожиданен: это дети. Детям как-то особенно досталось в этом году. Начать с классика чешской фотографии Яна Саудека, который всю жизнь, начиная с 70-х, снимал обнаженных женщин, мужчин, стариков и детей. Среди его снимков и нарочито двусмысленные детские портреты -- нимфетки с обнаженной цыплячьей грудью, единственным украшением которой является болтающийся на ленточке ключ. Впрочем, двусмысленность эта настолько нарочитая, что и двусмысленностью быть перестает. Сказано в лоб: детская трогательность -- чистой воды эротизм, детская невинность -- особо изощренная порочность. Возможно, раньше идея эта, выраженная в огромных черно-белых фотографиях, была каким-то важным откровением. Сегодня она кажется банальностью просто потому, что слишком прямолинейна. Сегодня так нельзя, сегодня все должно быть загадочнее и мучительнее.
Взять хотя бы детишек немецкой фотохудожницы Лоретты Люкс. Ее детские портреты с двойным, тройным и так далее дном. Перед нами вроде бы милые детки, наряженные в хорошенькие платьица, на фоне идиллических пейзажных задников. Только что-то с этими детками не так. То ли слишком они одиноки, то ли выражение глаз слишком взрослое, то ли пропорции у них какие-то утрированные, то ли изображения их так в компьютере замучены, что личики и ручки как будто сделаны из какого-то гладкого пластика. То есть для детей они слишком неживые, а для пупсов слишком натуралистичные. Сладкие и не то чтобы гадкие, но вызывающие какое-то беспокойство: глаз не оторвать, но чем дальше смотришь, все больше жути просвечивает сквозь красоту. В общем, и милашки, и монстрики одновременно; то есть просто дети, по версии Лоретты Люкс.
Для детей слишком неживые, для пупсов слишком натуралистичные. Одним словом, маленькие монстры
Настоящий детский эпос -- "Последнее восстание" наших художников АЕС+Ф, знаменитых своими фотомистификациями, в которых исламские голубые купола "садились" на что-то совсем неожиданное вроде Дворца дожей в Венеции, а минареты вырастали в самом неподходящем месте вроде Ватикана. Монументальное "Восстание" -- это тоже мистификация, а заодно игра в "угадайку" с просвещенной по части истории искусства публикой. Классические композиции, позаимствованные у итальянских живописцев (чего там только нет: и "Оплакивание Христа", и "Юдифь с головой Олоферна", и "Давид и Голиаф" и т. д. и т. п.), разыграны детишками с мечами и автоматами. Разыграны так уверенно, как будто снести голову с плеч, истечь кровью, притаиться со снайперской винтовкой и подхватить под белы руки сраженного пулей товарища -- самые что ни на есть обычные детские занятия. Но тут не дети превращаются в монстров, а их занятия, в общем-то столь привычные для взрослой части населения, становятся подчеркнуто жестокими и бессмысленными. Как дурные детские игры, в которых смысл утерян, а прекратить играть уже невозможно. Так и получается дикий бунт, война всех со всеми.
Человек с ружьем
Война всех со всеми, если судить по биеннале, и есть обычное занятие людей в последнее время. Посмотришь все выставки, объединенные темой "Конфликт", и возникнет ощущение, что уже несколько десятилетий идет мировая война. Нет этнического типа, который не был бы представлен в галерее под названием "Человек с ружьем". Черные, белые, в фесках и арафатках, чалмах и железных касках, закованные в броню пуленепробиваемых жилетов и полуголые, они самозабвенно воюют, истекают кровью, валяются под обломками, испускают последний вопль. Практически весь спектр вооруженных конфликтов представлен на выставке фоторепортажа в Новом Манеже -- от уличных битв в Париже 1968 года, до Балкан 90-х и Либерии 2004-го. Правда, на другой площадке есть еще британский фотограф Джеймс Хилл со своей серией "Беслан", принесшей ему премию World Press Photo. Есть еще и его соотечественник Саймон Норфолк, у которого война хоть и является источником точно выверенных композиций, однако не позволяет усомниться в достоверности творящегося кошмара. Добавить к ним Энтони Сво, у которого из крови и смерти получаются безупречной красоты картины, Кристин Шпенглер, снимавшую в Ольстере, Чаде, Никарагуа, Иране, и получится, что совокупная "военная" панорама современности гораздо убедительнее "мирной".
Если где и можно найти идиллическую тишь, то, как ни странно, в путешествиях наших фотографов. Раздел "Русский взгляд на Европу" -- это остров спокойствия и красоты в мире, переполненном конфликтами. Путевые впечатления наших Игоря Мухина, Льва Мелихова, Сергея Ястржембского, скрывающегося под псевдонимом Владимир Греви, и еще десятка наших фотографов напомнили, как хороши холмы Тосканы, а также каналы Венеции, площади Рима, набережные Флоренции, улицы Парижа, Толедо, Амстердама. Как много красивых картинок можно сделать из чего угодно венецианского. И даже покинутый французский индустриальный город, снятый Владимиром Мишуковым, хорош, как классический натюрморт. Столько там красивых сочетаний цветов, столько игры света и тени, что вполне можно украсить стену. Но не более того.
Без вкуса и запаха
То есть мир, если смотреть на него из наших пределов, кажется спокойным и прекрасным. В то время как остальной мир видит в нем бесконечные конфликты. Результат, согласитесь, совершенно парадоксальный. Казалось бы, кому как ни нам знать, что жизнь -- это здоровенная пороховая бочка. Но, видимо, одно дело знать, а другое дело снимать. На фотобиеннале практически нет нашей репортажной съемки. Здесь представлены все важные имена нашей фотографии -- только по большей части красивыми, иногда прямо-таки очень красивыми картинками.
Дело не в том, что среди них нет ничего из горячих точек, а в том, что драйв от съемки жизни на улице здесь отсутствует. Вместо улицы -- все больше изысканные оттенки цветной тени на фактурной стене. Когда же этот драйв появляется, то и картинки "мирной жизни", будь то приятель, развалившийся в шезлонге у бассейна, или внутренность рабочего жилища в Шанхае, наэлектризованы, как сцены уличных боев.
В фотографии не обойтись без страсти. Только тогда получается впиваться в окружающих людей так, как это делает Нан Голдин -- один из главных подарков нынешней биеннале. Вот уж у кого страсть так страсть, которая не позволяет глаз (то есть объектив) оторвать от лиц и тел, заставляя зрителей тоже почти облизывать глазами каждого из ее приятелей, снятых, как правило, в минуты кайфа. Главное там -- густота жизни, а красота как-то сама собой получается.
Не то чтобы в нынешней российской фотографии совсем нет ничего похожего. Есть Сергей Братков с "The Piece of My Life", где люди, в общем, вполне себе живые, теплокровные, и даже пространства без людей какие-то густые и с запахом. Есть проект "Пляжный роман", во второй серии которого советских классиков, когда-то снимавших на пляжах всесоюзных здравниц, перемешали с современными Бахаревым, Мухиным и другими, командированными на теплый песочек снимать человеческие ощущения по поводу собственных голых тел. Там нет-нет да и прорвется что-то подлинное, нет-нет да и возникнет какое-то напряжение. Иначе говоря, тот самый конфликт. Пусть он будет хотя бы между желанием выглядеть, как античный бог, и толстым волосатым пузом. Между ощущением собственной неотразимости в бикини и подростковой нескладностью. Если будет конфликт, то вкус и запах появятся и без путешествия в гости к моджахедам, боснийским партизанам и головорезам из ИРА. Но для этого нужно переживать бурный роман с действительностью.
