Конфликту в Южной Осетии давно не хватало осмысления. Одна из бед непризнанной республики в том, что она традиционно оставалась на периферии -- и политической, и интеллектуальной, причем как для Тбилиси, так и для Владикавказа. Основные осетинские научные и идеологические центры находились и находятся по другую сторону Кавказского хребта. В Тбилиси же предпочитали лишний раз не вспоминать о немногочисленном осетинском населении, проживавшем в бывшей автономной области Грузинской ССР, а если и вспоминали, то далеко не в "проосетинском" контексте.
Отчасти поэтому грузино-осетинский конфликт долгое время был лишен такой интеллектуальной "подкладки", которая имеется, к примеру, у конфликта грузино-абхазского. Мифы, идеология, политические и правовые аргументы осетинской стороны конфликта не отличались глубокой проработкой и, что может быть даже важнее, современным интеллектуальным "языком". Книга Марка Блиева нацелена на заполнение этого пробела, правда, не столько в научной, сколько в идеологической части.
Можно быть уверенным, что книгу с бешенством встретят в Тбилиси. Она посягает на "святая святых" современной грузинской политической идеологии -- миф о маленькой европейской стране, которой соседние восточные и северные "варвары" веками не давали сделать "западный выбор". Замысел Блиева заключается в том, чтобы развернуть этот миф на 180 градусов и связать грузинскую политическую традицию не с Западом, а с Востоком, причем Востоком, описанным в классических европоцентристских канонах -- "деспотизм", "рабство", "жестокость", "лицемерие" и т. п. Идея эта в политическом плане весьма плодотворна, ведь выяснение того, какая из сторон грузино-осетинского конфликта является "демократической" ("западной"), а какая "авторитарной" ("восточной"), присутствует в логике грузинской дипломатии в качестве важного средства воздействия на западноевропейскую и американскую аудиторию.
К тому же в советской историографической традиции имеются солидные пласты, связанные, с одной стороны, с изучением феодализма в Закавказье, а с другой -- с многообразными обличениями грузинской, да и не только грузинской "феодальной знати", на которую довольно остроумно перекладывалась ответственность едва ли не за любые конфликты и трения, возникавшие в ходе присоединения Кавказа к Российской империи. На эти пласты и опирается во многом Марк Блиев.
Центральная мысль книги заключается в том, что во время персидского владычества над частью территории будущей Грузии была адаптирована персидская модель феодализма. Эта модель (как, кстати, и близкая к ней османская, а также, как ни парадоксально, российская) основывалась на том, что условием владения землей и получения доходов с нее являлась военная служба. Верховным собственником земли при этом являлось государство (для западноевропейской модели характерно существование частной земельной собственности). Блиев пишет: "Эта система, собственно, становилась основой, на которой зиждилось крайне деспотичное господство персов в грузинских феодальных княжествах. В целом они меняли не только социальную систему, но и базисные духовные ценности грузинского общества, основанные на православной религии". Экспансия князей Эристави и некоторых других грузинских аристократических родов в Южную Осетию в такой логике предстает как попытка распространить "персидскую модель" феодализма на осетин. А изменение "духовной основы" грузинского общества, по мнению Блиева, оказалось столь глубоким, что "восточный деспотизм" и свойственная ему жестокость (в книге проводятся параллели между Ага-Мохаммед-ханом, персидским правителем, устроившим чудовищную резню в Грузии в 1795 году, и имамом Хомейни) определяли лицо Грузии и двести лет спустя после ее освобождения от власти персидских шахов. Трагедия Южной Осетии, как считает исследователь, в том, что власти Российской империи, как правило, рассматривали именно грузинскую знать в качестве своего главного союзника в Закавказье и поэтому не препятствовали ее попыткам установить контроль над осетинами. Соответственно на осетин обрушивались все тяготы грузинского -- "восточного" -- деспотизма и жестокости.
Концепция по-своему цельная и идеологически, возможно, эффективная. Однако при ближайшем рассмотрении возникает слишком много вопросов. Например, а была ли свойственна персидскому феодализму "идеология восточного деспотизма"? "Восточный деспотизм" -- это европоцентристский миф, и любой востоковед с удовольствием приведет немало примеров того, что в Средние века чувство личного достоинства и личная доблесть были куда более развиты на Востоке, чем на Западе. Что же касается специфики персидской (и османской) феодальной системы, то в начале XVI века немало европейских интеллектуалов, порядком уставших от эксцессов родного рыцарства, опустошавшего целые государства, смотрели на эту систему не без некоторой зависти. Наконец, грузинский национализм в том виде, в каком он начал складываться во второй половине XIX века и в каком существует до сих пор, схож с современными ему восточноевропейскими "национализмами" (тоже, кстати, далекими от гуманизма), а не с феодальным прошлым.
Таких вопросов можно было бы избежать, если бы в книге не ставилась заведомо мифотворческая задача -- изобразить Грузию XIXXX веков как восточную деспотию. Представленной в книге истории взаимоотношений грузинской аристократии с властями Российской империи (ведь именно имперские и советские власти создали современную Грузию с ее территорией и ее национальной идеологией) или исследования интереснейшего вопроса о реальном персидском или турецком "наследии" в Грузии было бы достаточно для того, чтобы поколебать легенду о "западном выборе" современных грузинских властей. Однако автор посчитал, что мифом книгу не испортишь. И похоже, допустил в этом ошибку.
