Книга двух ученых-географов Татьяны Нефедовой и Джудит Пэллот «Неизвестное сельское хозяйство» в действительности является книгой о неизвестной России. Начинают авторы с того, что развенчивают миф о нашем отечестве как о стране урбанизированной и индустриальной. Оказывается, в конце 1990-х годов в промышленности было отработано около 600 млн человеко-часов, а в сельском хозяйстве, по экспертным оценкам, — 665 млн.
Официальная статистика дает нам другую, явно заниженную цифру — 245 млн человеко-часов. Государственная статистика не способна дать правдивую картину нашей аграрной действительности по нескольким причинам. Во-первых, сами крестьяне, не доверяя государству, всеми силами удерживают свои хозяйства в тени. Во-вторых, организация службы неадекватна реальным условиям российской аграрной экономики. «Милые женщины в районных управлениях статистики, — пишут авторы о положении на Ставрополье, — жаловались нам, что новые хозяева кошар их полностью игнорируют, а сами они ездить на кошары для учета скота боятся». В-третьих — и это, наверное, самое главное — к сельскому хозяйству многие, в том числе и власть, подходят с надуманными шаблонами, что не позволяет получать полноценную информацию о состоянии отрасли. Потому что нет понимания, где ее, эту информацию, собственно, искать.
Скажем, непредвзятому наблюдателю совершенно очевидно, что исключительно важную роль в обеспечении населения продовольствием играют так называемые личные подсобные хозяйства (ЛПХ). Между тем ученые отмечают, что полноценных наблюдений за ними нет даже на уровне местных администраций. Власть убеждена: приусадебный огородик — это несерьезная экономика. Но если не принимать эту огородную экономику всерьез, доказывают авторы, то можно ничего не понять в экономике страны. И соответственно, действовать без понимания.
Можно, например, рассматривать массовое возвращение крестьянства северных регионов страны к сбору ягод и грибов как возвращение в палеолит с характерным для него собирательством. И вывести собирательство за рамки аграрной политики государства. А можно, наоборот, оценить это как переход к естественной специализации хозяйств на территории, где только советские дотации поддерживали животноводство и растениеводство. И разглядеть, как вокруг собирательства формируется рыночная инфраструктура: в архангельские леса прибывают рефрижераторы с юга России, из Прибалтики, с Украины. И ждут на опушке, пока из лесу выйдет бабушка с лукошком. А потом сделать еще один логический шаг в рассуждениях, определив, что же реально может сделать государство, чтобы встроить собирательство в процесс развития экономики. Скажем, проложить дороги и оказать помощь в поиске инвесторов, которые могут вложить деньги в переработку даров природы.
Углубившись в проблемы ЛПХ, исследователи выходят на огромный пласт проблем современной России — от демографического кризиса до национального вопроса. Рассуждая о них, авторы прочно стоят «на земле». Наверное, поэтому у читателя не возникает чувства безысходности, когда авторы касаются даже самых болезненных вопросов (как это зачастую бывает при подходе умозрительном, без знания и учета «почвенных» реалий). Например, проблема ксенофобии русского населения на Юге России — многие сводят это явление к конфликту цивилизаций. Между тем ученые, не отрицая цивилизационных различий (например, между православием и мусульманством), раскрывают действительную подоплеку здешней неприязни к инородцам. У дагестанцев, пришедших на Ставрополье, свой способ ведения животноводства — выпас скота на немереной и бесхозной территории. Пасут они свои стада везде, не боясь потрав. В итоге даже крупные, исторически населенные русскими растениеводческие хозяйства отказались от засева некоторых удаленных от усадеб участков земли, потому что просто физически не могут их охранять. А те, кому охранять собственность граждан по штату положено, закрывают за определенную мзду глаза на «непорядок». Согласитесь, когда проблема сведена к коррупции власти и разнице хозяйственных укладов, можно рассчитывать на ее конструктивное разрешение хотя бы в отдаленном будущем. Это не цивилизационная мистика.
Правда, без мистики все же не обошлось. Рассмотрев множество факторов развития сельского хозяйства в России — природный, инвестиционный, географический, законодательный, — авторы приходят к выводу, что главным ограничителем является человеческий фактор. И сами они ответить на вопрос, почему живущие в одинаковых условиях люди ведут себя по-разному, не могут. На том же Севере «…одни ходят в лес как на работу и могут заработать при желании неплохие деньги; например, одна семейная пара только на клюкве заработала за год 60 тыс. рублей. Но это исключение. Большинство же собирает понемногу, а деньги тотчас пропивают». В селе Кинель-Черкассы Самарской области мощное частное производство помидоров в теплицах возникло еще при советской власти, а в соседних селах этот бизнес только-только зародился: «до размаха Кинель-Черкассов им еще далеко». Авторы предлагают следующую объясняющую формулу, которая на Западе прилагается и к другим хозяйственным феноменам такого рода: «Время, место и... загадка».
Но, наверное, здесь на смену географам должны заступить социологи. А Татьяна Нефедова и Джудит Пэллот уже и так проделали потрясающую работу — «обычно, приезжая в тот или иной регион, мы арендовали машину с шофером и в течение всей экспедиции ездили по намеченным предварительно районам. В каждом административном районе мы работали от 4 до 14 дней, живя в местной гостинице или в любом другом месте». И так шесть лет.
