— В 90-е, после перестроечного поэтического бума, поэзия выпала из сферы общественного внимания. Сейчас, судя по всему, она опять выходит из тени. С чем это может быть связано?
— Честно говоря, я бы не стал преувеличивать начавшееся сейчас какое-то оживление. Для меня признаком активизации в этой области стало бы появление даже не новых имен, а неких новых принципов построения текстов. Да, появилось много очень интересных, даже замечательных поэтов, но все-таки, на мой взгляд, принципы, по которым строится поэтика у нынешних молодых авторов, формировалась где-то в семидесятые-восьмидесятые годы. Я вовсе не хочу сказать, что они эпигоны; просто они находятся в русле тех довольно важных открытий, которыми лично я тоже воспользовался. На самом деле это нормально — но мне бы хотелось услышать что-то принципиально новое, чему бы я лично позавидовал, с помощью чего я сам получил бы шанс радикально видоизмениться. Поэзия у нас есть. Но говорить о том, что она новая, пока не приходится.
— А может ли это быть связано с тем, что изменилось ощущение функции поэта? В русской традиции поэт всегда был важной для общества фигурой. Сейчас это, скорее, маргинал…
— Тут, скорее, важно изменение читательских восприятий, нежели принципов самих авторов. Как были желающие высказаться по поводу несовершенства социального и политического устройства, так и сейчас есть. Люди, углубленные в решение каких-то метафизических проблем, тоже никуда не исчезли. Изменился потребитель, и он хочет от поэзии другого.
— То есть поэзия стала более частным делом?
— С одной стороны, это говорит об общем оздоровлении ситуации — люди перестали читать стихи как передовицы. Но при этом здесь есть некоторый соблазн и опасность наших дней, когда поэзию пытаются свести к салонной игре. Мне бы очень не хотелось, чтобы подобное превращение состоялось — просто потому, что этому делу я посвятил жизнь. Я бы не хотел, чтобы поэзия повторила судьбу изобразительного искусства: разделилась на салон, от которого всякого человека с хорошим вкусом тошнит, и актуальное искусство, которое нужно двум-трем экспертам, а также авторам и кураторам. Есть все основания этого опасаться. Надеюсь, все-таки у поэзии сохраняются шансы на более значимое существование. Во всяком случае в нашей стране — здесь потребители пока еще предпочитают сами понимать стихи, без помощи экспертов.
— Есть ли ощущение, что нас ждет поэтический расцвет?
— У меня — пока нет. Я знаю, что в литературной среде господствует противоположное мнение: вот-вот сейчас грядет нечто совершенно новое. Я не вижу и не слышу этого нового. Может быть, это проблема моего восприятия. Может быть, я потерял способность — или желание — видеть и слышать.
