«Дураков нету, товарищ родственник покойного, — есть пережитки сознания капиталистического периода в головах отдельных честных граждан, а это не вредительство. Это не считается. Не сметь клеветать на меня! А то ответишь. Вы сами ударили меня недавно моим больным телом о землю». Платонов, конечно же, узнается сразу: эта отчетливая негуманоидность речи отчаявшегося гуманиста, эти немножко не те слова в немножко не том порядке — на грани смешного и страшного; вроде почти пародия, но какой-то по хребту пробегает холодок. «Я умираю от честности, потому что осознал, что я дурак новой жизни, — я стесняюсь жить!». Какая сатира, когда такое нутряное отчаяние.
Цитаты — из пьес; это то, что Платонов писал в надежде на публикацию и постановку — и что не публиковалось и не ставилось. Ну да могли, как в анекдоте про Дзержинского, «и бритвой по глазам»; для писателя, восприятие которого официозом укладывается в итоге в зазор между «содержание граничит с мрачным бредом» (Горький о рассказе «Мусорный ветер», 1934 год) и «представлять интерес может только с научно-медицинской точки зрения» (критик Тарасенков о пьесе «Ноев ковчег», 1951 год), перспектива превращения в лагерную пыль была ой как реальна.
«Чевенгур»-«Котлован» мы затвердили на манер считалки в Перестройку; платоновская же драматургия так и оставалась невостребованной. «Вагриус» заполнил пробел, опубликовав — с предисловием Битова и с грамотными комментариями — девять пьес, выходивших доселе разрозненно в толстых журналах, а то и на Западе; одна же, «Дураки на периферии», публикуется впервые. Насчет академической ценности все понятно — но и читательская несомненна: язык — лакмус реальности, и платоновские мучительно-поучительные экскурсии в советский лексический космос самой своей жутковатой безвоздушностью говорят о коммунистическом опыте русской истории не меньше, а то и больше, чем критические заметки писателей, сохранивших в легких «ворованный воздух» другой жизни.
