В джунглях отечественного кинобизнеса Сергей Сельянов не то удав Каа, не то медведь Балу. Пытаться раскассировать его по излюбленным медийными людьми номинациям — самый успешный, самый модный, самый-самый — как-то очевидно глупо; однако всякому Маугли понятно, что именно Сельянов, меряя орденскими мерками, и есть «продюсер первой степени», что он понимает про эту болотистую сельву средней полосы как-то больше любого другого акелы или шерхана; в конце концов, он, активно работающий в кинопроизводстве с начала 90-х, до известной степени и сформировал его ландшафт.
В сельяновском продюсерском портфолио — оба «Брата» и «Сестры», «Мама, не горюй» и «Блокпост», «Кукушка» и «Война», «Олигарх» и «Жмурки» (Балабанов вообще его фирменный режиссер)… ну и так далее. Десять дней назад к списку присоединился «Меченосец» Филиппа Янковского, мистический триллер, где у героя из ладони вырастает волшебный кладенец, способный рубить напополам вертолеты и выкашивать лесопосадки, но не способный спасти любовь и помирить с Судьбой. Для Сельянова и студии СТВ такой продукт не совсем привычен: до сих пор, кажется, они не делали фильмов с претензией не просто на хитовость, но на звание блокбастера со всеми вытекающими.
Чтобы поговорить с Сельяновым о «Меченосце» в частности и русском кино вообще, «Эксперту» пришлось немного подождать — пока продюсер вернется из Китая.
— Сергей Михайлович, а что в Китае-то было?
— Мы там закрываем съемочный период картины «Монгол» Сергея Бодрова (масштабное полотно про юность Чингисхана. — «Эксперт»). Расчеты, текущие проблемы… обычное, в общем, дело — необычное только в том, что Китай, что большой фильм… просто всего больше.
— А сборы у «Меченосца» за премьерный уик-энд какие?
— Два миллиона у. е. примерно.
— Это то, на что вы рассчитывали?
— Ну, хочется большего... Это нормально. Кино вообще такой бизнес, что всегда хочешь большего. Всегда надеешься, что будет не нормально, а сверхъестественно. Но что в душе зрителя — никому в мире неведомо, так что не всегда выходит. Особенно когда имеешь дело с нестандартным проектом, каков и «Меченосец».
— А в чем его нестандартность? Все-таки это по преимуществу именно заявка на русский блокбастер: чтобы масштаб, и острый сюжет, и любовь, и спецэффекты…
— Конечно, это зрительский фильм. Но там применены приемы арт-кино; там, как говорит режиссер Филипп Янковский, «художественность». В этом и заключается нестандартность — в соединении двух не то что прямо противоречащих друг другу, но разных по киноязыку типов фильма. Так что кого-то «Меченосец» этим раздражает, кого-то очаровывает, у кого-то вызывает попросту непонимание: а чего они хотели этим сказать-то?
Вообще российское кино сейчас ищет формы своего бытования. Какие-то вещи ведь еще заново не открыты. Нет, например, русской национальной комедии. Были «Особенности…» Рогожкина — и с той поры, в общем, все. А это было десять лет назад, и уже новое поколение зрителей успело вырасти. И кто-то должен стать не то что первопроходцем (смешно это так называть и считать национальную комедию чем-то сногсшибательно свежим), но на каждом новом этапе нужно придумывать все заново. А пока не придумали, зритель не знает, что это такое. Есть фраза: мол, женщин Ренуара не было, пока их не написал Ренуар. А написал — и появились. Так и в кино. Вот сделает кто-то талантливо и убедительно — и все поймут: а, так вот оно что такое русская комедия! Это мы хотим, это здорово.
И «Меченосец», который в совсем другом жанре, — тоже из проектов такого рода.
Интересно сейчас в русском кино работать. Вот более или менее освоили экшн, в каком-то смысле освоили фэнтези, но нет, например, качественной мелодрамы. С хорошим бюджетом, с размахом, со всеми признаками человеческой истории — с любовью, с потерями… Хорошие фильмы про войну есть — про разную: «Свои», «9 рота». Но нету мюзикла. Сейчас идет работа над одним-двумя, я знаю, и интересно, что получится. Нету детских приключенческих фильмов — чтоб, опять же, с большим бюджетом, чтоб можно было сравнить с фильмами Спилберга, с «Гарри Поттером» или «Пиратами Карибского моря».
Очень сложно сделать сразу здорово. Но процесс самоидентификации кино, понимания того, а что вообще нужно нашему зрителю, — он идет. И он очень интересный. В готовый рынок, каковы подавляющее большинство рынков в мире, не так интересно входить. Там все более или менее стабильно и предсказуемо. Устаканено. А у нас — нет, и в этом своя прелесть. Похожие процессы происходят в Азии — в Корее, в Китае, в Японии. Они очень много производят и работают над обретением собственного лица.
— Азиатское кино при этом имеет очень неплохой резонанс в мире — и зрительский, и фестивальный, оно модно, оно входит в некий общий процесс кровообращения. Про наше этого все-таки не скажешь. В чем, на ваш взгляд, разница?
— Американцы и европейцы, причем европейцы в первую очередь (не как производитель, а как рынок), определяют очень многое в мировом кино. И мода на азиатское кино за пределами Азии создана в Европе и в Америке. Прежде всего потому, что им интересно посмотреть на других людей. Нам — нет. Я не знаю почему, но российскому зрителю неинтересно смотреть про корейцев или казахов, каковы бы ни были кинематографические достоинства фильма. Может, потому, что страна у нас полуазиатская, и для нас это не экзотика. А может, это просто отсутствие любопытства к тому, как другие люди смотрят, говорят и поступают в тех или иных ситуациях. Европа в этом смысле любопытна, и Америка стала любопытной. Америка смотрит китайское кино, Америку поразил успех «Страстей Христовых» Гибсона, где герои говорят на арамейском…
А сами мы, чтобы быть интересными Америке и Европе, слишком на них похожи. Похожи внешне, похожи в итоге поведенчески. Загадочная азиатская душа более интересна сейчас Западу, чем загадочная русская. Политическая мода на нас, связанная с перестройкой, прошла…
Впрочем, кино вообще подвержено моде. Сегодня вектор сместился на Азию, завтра, возможно, африканские фильмы будут востребованы на рынке... Ну вот наш «Монгол» — он вызывает большой интерес у покупателей, в ряд стран картина уже продана — неготовая, что для русского кино очень необычно! Я думаю, потому что — экзотика, немножко другие люди, немножко другие отношения. И герои говорят по-монгольски. И Чингисхан… А сними мы про Суворова или про князя Владимира — не факт, что такой же интерес был бы.
Соревноваться же просто на уровне исторического блокбастера, без скидок и поправок, с американцами очень сложно. И не только потому, что они в этом виде спорта чемпионы мира. Но и потому, что они тщательно оберегают свои лидерские позиции.
— Но это мы про одну сторону востребованности говорим — экзотическую. Когда национальная кинематография — этакий обладатель редких ископаемых, чем Западу и интересен… Не кажется ли вам, что у нас просто очень мало режиссеров, действительно хорошо владеющих неким общим киноязыком — у которого, может быть, множество диалектов, но грамматика и словарный запас все же единые?
— Ну таких режиссеров мало везде, всегда и во все времена. И в Штатах мало, ну немного побольше. Это не наша проблема — общая. Талантов негусто. Нет, есть у нас, конечно, проблемы с качеством. Мы еще не все умеем. Не все освоили. Мы еще только нащупываем свою нишу — не для мирового даже рынка или кинематографа, а для самих себя. У нас же еще вчера, года два назад, просто не было многих специалистов. Специалисты — они вырастают на чем-то! Они после трехмесячных курсов не заводятся и с неба не берутся. Компьютерная графика, сложные спецэффекты, масштабные декорации, каскадеры — все, что делает картину большой и тем для зрителя привлекательной, у нас сейчас в стадии роста. Нам нужно сделать сколько-то больших картин, чтобы научиться. А ведь рынок кинотеатральный у нас по-прежнему маленький. Несмотря на все бесспорные успехи последних лет, активных зрителей в стране — миллиона три. Иногда бывает больше: «9 рота», «Дозоры»… Но редко. Продюсеры прилагают титанические усилия, чтобы как-то производить высокобюджетные картины, но это очень трудно: трудно достать деньги, трудно их вернуть...
Но все же в этом году в России было достаточно стоящих и успешных фильмов. И «Питер FM», и «Сволочи», и наши «Мне не больно» и «Хотт@бь)ч», и «Остров» Лунгина, выдающийся, на мой взгляд, и «Эйфория», заслуженно, по-моему, получившая «Львенка» в Венеции, и «Перегон» Рогожкина, и «Живой» Велединского… в общем, много работ. Да, и неудачи были. Но вообще-то есть такая статистика, в кино, увы, работающая: из ста фильмов два — замечательные, еще десять — сильные и интересные… Остальное — отстой. КПД в кино очень невысок. И хороший фильм сделать очень сложно.
Бывают холодные ремесленники, но большинство режиссеров готовы руку-ногу отдать за успех своего проекта. Ну или уж как минимум всю энергию в него вложить! Амбициозные и небездарные люди, намеренные завоевать зрителя, завоевать фестивали, завоевать мир… — и почему-то получается это очень нечасто. У нас для сравнения с тем, как сейчас все плохо, часто поминают советское время. Это хороший пример. В советское время, в последние три десятилетия развитого кинематографа, снимали примерно полтораста фильмов в год. Из них было два-три выдающихся, десять хороших… и отстой. Но за тридцать лет выдающихся набралось восемьдесят—сто. И, оглядываясь назад, видишь недурную картину. С одной стороны Гайдай, с другой Тарковский… А разделите это на тридцать лет! Или вот взять, например, Лиознову и ее «Семнадцать мгновений…». Вот почему бы ей не сделать еще одну такую картину, такую же выдающуюся? Ведь она же умеет? Умеет. Но — не сделала. Почему? А нипочему. Потому что рождение шедевра — или даже бесспорно кассово успешного фильма! — это процесс загадочный и мистический. Как это происходит — непонятно.
И у всех остальных, американцев включая, — то же самое. Только свое нам больше видно.
— Сергей Михайлович, с иррациональной составляющей понятно, с рациональной — рынок, прокат, опыт — тоже более или менее. А есть же еще и то, что на грани. Киномифология, грубо говоря. Вы один из тех людей, которые эту новую русскую киномифологию начинали создавать — еще в первом «Брате» начинали. Новые образы, нового героя… А можно сегодня сказать, что она, мифология, у нас сформирована?
— Нет. И вот в этом, возможно, — да что там, почти наверняка! — причина столь радикальных разногласий в оценках российского кино. Потому что американское кино насквозь мифологично, советское кино было насквозь мифологично, и это давало какие-то точки отсчета, и это работало. А у нас такого нет. Но это не к кинематографистам вопрос. Они ведь существуют здесь и сейчас, они как-то реагируют животом, спинным мозгом… ну и головным немножко… а вы не улыбайтесь, это я в смысле комплимента, потому что головным мозгом надо меньше в искусстве работать, чем спинным… словом, они эти флюиды, испускаемые обществом, как-то улавливают и преобразуют. Они тут живут, в конце концов. А у нас и в обществе нет никакой мифологии. То есть что-то вроде есть, что-то вроде прорастает, но оно вызывает большой скепсис, и очевидно же, что оно не проросло толком, и, может быть, завтра эти ростки исчезнут бесследно и появятся какие-то другие ростки, и вот там-то мы поймем, что наконец занялись какой-то правильной самоидентификацией.
И потому непонятно, как делать, — и непонятно, как смотреть. Национальной мифологии нет. И отдельные прорывы, как у Балабанова с Бодровым, — это тоже штучная, редкая магия.
На неоформленном культурном, социальном, философском, словом, мифологическом поле может расти все, что угодно. И наблюдателю непонятно, как это определить, расценить, потому что системы координат нет. А режиссер, он же работает или в мифологии, или — иногда — против нее; но это тоже точка отсчета! Вот, положим, есть та же гламурная мифология, а мы — против; понятно, с чем полемизируем, с чем воюем, на что открываем глаза. А тут, у нас, глаза во все стороны растопырены: «Я — пролетарская пушка, стреляю туда и сюда».
— Ну хоть движение какое-то в сторону формирования национального мифа, с которым может работать искусство, вы ощущаете? Можете сказать: да, я думаю, лет через пятнадцать…
— Не знаю, не знаю. Я этого пока не чувствую. Может быть, через год почувствую… А сейчас не чувствую. Нет.
