«Empire V» Виктора Пелевина — новая аранжировка прежней пустоты.
«Да нет, точно пиар. А если не пиар — какая разница? Все равно в итоге сто пятьдесят тыщ за два дня разлетелись. Всем интересно, чем отличается… А ничем не отличается. Но все купили. Вот мы же вроде не лохи, а пожалуйста!» — приятель-коллега помахивает томиком свежего пелевинского романа «Empire V».
Разницы — пиар, не пиар — и впрямь теперь никакой. Цыганочка с выходом «Империи» получилась громкой. Вначале весь интернет гудел, пасуя друг другу 550 кб нового! ворованного! текста! Пелевина! Потом жужжал, обсуждая прочитанное, потом глубокомысленно обкашливал заявление «Эксмо», подтвердившего, что роман и впрямь не подделка, но уверившего, что легальная бумажная версия будет сильно отличаться от пиратской электронной…
Поздравляю, гражданин, соврамши: стилистические неряшливости доработаны напильником, убран один намек на Путина, одно краткое появление Вавилена Татарского из «Generation П», один пассаж в адрес политтехнолога на тему «прос…али Украину» (ну давайте, спросите: это из цензурных соображений или?..) — да и все, кажется; ответ на первый из трех обязательных вопросов, которые ставит перед читателем каждый новый пелевинский роман, — «что? почему? зачем?» — остался тот же, что и месяц назад. Юный неудачник Рома Шторкин так же превращается в вампира Раму Второго. Так же изучает под руководством старших товарищей Бальдра и Иеговы две главные вурдалачьи науки, гламур и дискурс, которые суть одна: наука манипуляции человеческим стадом. Так же открывает, что за всем происходящим стоит анонимная диктатура лощеных кровососов, а люди выведены ими в качестве дойных животных, производящих не кровь или деньги, но мистический напиток баблос: концентрат движений живой души, незаметно для ее носителя загнанной в лабиринт-соковыжималку из ложных ценностей, иллюзорных стимулов и фальшивых смыслов.
И насчет «как?» тоже все предсказуемо. У Пелевина вышел слабый роман. И не оттого, что он душный и тем страшный (каждый пишет, как он дышит, а дышим мы все одним воздухом, и трудно не совпасть с Виктором Олеговичем в ощущении его спертости). А оттого, что он бледный и плоский: с незапоминающимися героями-функциями, с небрежно оконтуренным сюжетом, с бесконечными философическими диалогами. Но вообще-то каждый новый крупный текст Пелевина после «Поколения П» — на шаг менее качественная ксерокопия предыдущего, и к этому стоило бы уже привыкнуть...
Гораздо интереснее как раз «почему?».
Два суперхита 90-х, «Чапаев…» и «Поколение…», собственно, и назначили Пелевина на должность главного дегустатора русского zeitgeist, духа времени. На других он действовал либо как спецсредство «Резеда», брызнутое в морду из баллончика, — отбивая нюх и вызывая слезы, кашель и истерические матюги, либо как веселящий газ — начисто лишая способности к критическому восприятию. Пелевин же оказался способен раз за разом выводить формулу момента — грубую, карикатурную, с преобладанием анекдота и памфлета, но уж каков приход, таков и код. Однако уже по «Числам» и «Священной книге оборотня» было понятно, что формула получается одна и та же; Пелевин лукавым биллгейтсом подштопывает в программе проделанные реальностью дыры и выбрасывает на рынок очередной апгрейд, v.02 или .03; только вместо псевдонового пользовательского софта у него получается псевдоновый диагноз.
Трактовок тут, собственно, может быть две: либо аффтар исхалтурился и больше не жжет, предлагая жаждущему откровения читателю секондхэнд, либо реальность при всех бурных изменениях формы окостенела в своем содержании, и сказать о ней нечто сущностно новое не представляется возможным. Ставить на ценимого литератора штамп «исписался» всегда неприятно, но всем нам, право, было бы лучше, если б верна была первая версия; сдается, однако, что верней вторая.
Русский мир, по Пелевину, есть пространство тотального торжества выморочностей и кажимостей; эдакая компьютерная галлюцинация, глянцевый фантом, в котором любая «стабилизация» означает лишь умножение количества пикселей на квадратный сантиметр, а всякий «прогресс» сводится к увеличению мощности генерирующего иллюзию процессора. Человек тут даже не сведен к поддерживающей работу системы батарейке, он сам себя к ней сводит, добровольно (не принимать же пелевинские конспирологические схемы буквально); а уж как эту батареечную должность называть — «монада Орануса», перекачивающей дензнаки «ротожопы» из «Generation», или «производитель баблоса» — дело надцатое.
В этом муляжном, выморочном пространстве торжествует чистое хамелеонство (оборотни из «Священной книги») или чистая паразитарность (нынешние упыри); но и это торжество иллюзорно, поскольку в данной модели разницы между «рулить» и «сосать» решительно нету: рулящий тоже сосет, только получает за это возможность подержаться за руль, который на деле им вертит. И даже единственный условно-светлый в «Империи» монолог — слова молдавского гастарбайтера-теолога про то, что реальность на самом деле дворец с множеством комнат, и «каждая комната может пригласить в себя Бога. А может — вашу компанию. Конечно, по природе любая комната хочет божественного. Но из-за гламура и дискурса большинство комнат решило, что весь секрет в дизайне интерьера. А если комната в это верит, значит, в ней уже поселились летучие мыши. Бог в такую вряд ли зайдет», — даже он оказывается подводкой к тому, чтобы всучить герою рекламу: карточку молитвенного дома «КатаКомбо».
Картинка этой сосущей (нефть, бабло, баблос) пустоты, лишь имитирующей заполненность, чертовски неприятна еще и потому, что пугающе достоверна в своей безнадежности. Но вот в этом винить Пелевина глупо.
Он же не виноват, что оказался именно в нашей комнате.
