«1917» — своего рода настольный иллюстрированный календарь. Цитаты из газет, журналов: политические и деловые новости, театральные премьеры, положение на фронтах, царские указы, постановления правительств, реклама и очерки нравов, а также афиши и плакаты дважды революционного года расположены по порядку, день за днем. Это и «хроника объявленной смерти»: читать рецензии на выход г-на Шаляпина в «Доне Карлосе» или отчет о материальном положении слушательниц Бестужевских курсов — все равно что перелистывать бортовой журнал «Титаника». Любая строчка, относящаяся к промежутку между «Его Величество Государь Император изволили принимать новогодние поздравления» и «С Новым годом, товарищи!», чем более легкомысленных вещей касается — тем больше режет глаз. В общем, бескрайний мелодраматический океан: бедные, бедные, они спорят о том, чья техника лучше — г-жи Кшесинской или г-жи Гельцер, и знать не знают, что скоро всем будет не до того. В том числе и г-же Кшесинской, в чьем особняке на Петроградской поселятся большевики.
Но подборка источников в книге не позволяет усомниться в том, что, несмотря на многочисленные знаки «нормальной жизни», на самом деле жизнь в начале 1917-го была далека от нормальности. Безнадежное положение на фронтах, неуправляемый рост цен, перебои в снабжении продовольствием. Газеты сообщают, что у магазинов и лавок постоянно стоят хвосты (слово «очередь» тогда не употреблялось для обозначения выстроившейся в линию толпы, ожидающей товара). В обеих столицах воспрещается выпечка баранок, сушек, пирожных, а также продажа алкоголя. Для многих Масленица проходит без блинов, что, впрочем, не так важно в отсутствие водки. Воздух 1917 года пропитан войной и неудачей, даже если это воздух театральных кулис. Накануне Февральской революции «Биржевые ведомости» сообщают, что вздорожали балетные туфли российского производства, которые раньше никогда не были в фаворе у наших танцовщиц. А все война: «Недавно одна балерина выписала из Милана партию туфель на 800 рублей. Но они погибли вместе с пароходом, который был потоплен германской подводной лодкой».
Взгляд с близкого расстояния, конечно, смещает акценты. Февральская революция, отречение императора и формирование нового правительства выглядят как вынужденные паузы в театральном сезоне. Вместе с возобновлением спектаклей во всех бывших императорских театрах в журналах появляются новые модели корсетов, сенсационное патентованное средство против сифилиса и модные силуэты наступающей весны. Следующая пауза — беспорядки, устроенные большевиками в Петрограде в самом начале июля. Шестого июля «Биржевые ведомости сообщают о ликвидации “большевистского заговора”«. «Речь» публикует что-то вроде некролога большевизму: «Большевизм скомпрометировал себя безнадежно… Ленину брошено обвинение в том, что он германский наймит. …В эту минуту произошел исключительный по резкости перелом настроений, и большевизм умер». А через день «Петроградская газета» публикует жалобы жильцов дома № 48 по Широкой улице. Жильцы в лучших традициях бытовых кляуз настаивают на выселении из их дома отставного коллежского секретаря, директора пароходного общества «Волга» Марка Тимофеевича Елизарова на том основании, что в его пятикомнатной квартире проживал до недавних беспорядков его шурин — Ленин. «Ленин почти всегда возвращался домой на автомобиле, иногда в сопровождении телохранителей — солдат-кронштадтцев с винтовками, производил впечатление весьма зажиточного и денежного человека, — сообщают жильцы. И резюмируют: — Никому не хочется иметь таких опасных соседей, как товарищ Ленин и его семья». Вот и поплатились за свой «близкий» взгляд — не хотели терпеть в качестве соседа, скоро потерпите в качестве главы государства.
Впрочем, в последнее плохо верится, даже когда доходишь до конца книги. Сколько ни препарируй хронику, все равно не разглядишь ту точку, с которой началось необратимое. В десятых числах октября газеты полны (разумеется, вместе с рецензиями на «Саломею» в Камерном театре и игру г-жи Холодной в фильме «У камина») слухами о том, что большевики готовят в Петрограде выступление, повторяющее «отвратительные сцены 3–5 июля» (М. Горький). Все об этом говорят, все вроде бы к этому готовятся. И все равно все происходит так, как происходит. Читая публикации конца года, все еще можно думать, что большевики и матросы погуляют, помародерствуют, опустошат все винные погреба и водочные склады — и разбегутся. Но ведь нет же.
Так что не стоит искать среди строк публикаций девяностолетней давности ответ на вопрос: так как же это случилось? Тем более что эта подборка документов, как и любая другая, — мозаика с определенным узором. Зато стоит каждый день читать по кусочку, как читают познавательные календари. Ведь история — это вообще большой календарь со всей присущей календарю цикличностью, с его повторяющимися днями солнцестояния и равноденствия. Читаешь про прапорщика Крыленко, в одночасье превратившегося в главнокомандующего русской армии вместо генерала Духонина, и вспоминаешь бесстрастный слог Тацита, описывающего, как некий центурион Луций (Руф, Юний Блез, Вибулен, Перценний) провозгласил себя главнокомандующим над очумевшими от тягот службы легионерами и склонил их вопреки воле цезаря к «сепаратному миру» с вождем херусков. А можно и наоборот: пока идет Великий пост, читаешь о том, как девяносто лет назад в это время трудно было разжиться и крупой, и картошкой, и капустой, а о рыбе подавляющему большинству приходилось только мечтать. В ожидании светлого Христова Воскресения стоит вспомнить и о том, что девяносто лет назад на следующий день после скудного праздничного разговления в Петроград на Финляндский вокзал в числе большой группы эмигрантов прибыл Ульянов-Ленин…
