Так уж вышло, что в литературе, в отличие от природы, мужское и женское начала плохо сочетаются — и уж тем более они редко взаимодействуют с целью производства потомства. Высокая литература вообще не знает разделения на полы и размножается вегетативно. Массовая же такое разделение знает и даже доводит до крайней точки — ее гендерные составляющие населяют отдельные, никак не сообщающиеся загончики, и каждый уверен в своем безусловном превосходстве. Наблюдать за литературной войной полов любопытно и, главное, познавательно — победа той или стороны много говорит о состоянии дел и в литературе, и в культуре в целом.
В 90-е годы отечественная проза была даже не просто маскулинна — ее вообще как будто накачали стероидами. Детективы, триллеры, боевики; мужская литература практически без боя захватила все высоты и зачищала оттуда территорию смертоубийственным артобстрелом. Немногословные благородные киллеры и спецназовцы благоустраивали хаотический российский пейзаж своими большими длинными пистолетами. Виртуальный герой времени, грезящийся воспаленному воображению постперестроечного общества, походил на говорящего Кинг-Конга с татуировкой «За Русь святую и ОМОН» на волосатом торсе.
Что до женской литературы, то она была загнана в резервацию полупорнографической мелодрамы — всех этих женских романов с заранее данным сюжетом: прекрасная Она на пустынном пляже встречает прекрасного Его, Он валит ее на горячий песок, Она на протяжении двухсот страниц подозревает в Нем хама и негодяя, а на двести первой выясняет, что Он всего-навсего хочет вступить в законный брак и осыпать супругу бриллиантами. Подавляющая часть подобной безымянной литературы была переводной и оказывала развращающее влияние только на определенную часть женской аудитории; общество в целом в лучшем случае лишь издали дивилось на столь странный культурный феномен.
Ближе к концу 90-х спрос на подобную продукцию — и мужскую, и женскую — неожиданно для многих пошел на убыль. Одновременно появился — и практически немедленно занял господствующее положение во всех хит-парадах — новый, невиданный для нас жанр: женский детектив (Маринина, Донцова, Дашкова и прочие им подобные). Идеальный образ женщины резко изменился: место лелеющей свою девственность смазливой клуши заняла зрелая, хитроумная тетушка, снабженная дедукцией и, как правило, мирным домашним мужем. Сейчас уже ясно, что это был поворотный момент. В последующие годы тенденция все усиливалась: мужская проза становилась все более маргинальной — пока не исчезла, кажется, напрочь, — в то время как женская заполняла собой все мыслимые ниши.
Сейчас можно с уверенностью сказать, что российская массовая словесность представляет собой весьма уникальное, вряд ли когда существовавшее в мировой истории явление. Практически вся она нынче является женской литературой разных видов и типов, из которых можно выделить, пожалуй, три наиболее важных.
Валторна супермаркета
Новейший жанр российской женской прозы, лишь в последние года два разросшийся до невиданных размеров, — девичий дневник, неожиданно вылезший из-под подушки и упаковавшийся в твердый переплет. Дневников таких великое множество, сочиняют их девушки разных возрастов, семейных и общественных статусов. Как правило, это бесконечная, неостановимая — как и положено дневнику — болтовня о себе и о мире, вращающемся вокруг главной героини. Это может быть исповедь продвинутой девушки — как, например, «Валторна Шилклопера» Марты Петровой, загадочным образом даже угодившая пару лет назад в шорт-лист «Букера» (уже из названия книжки видна культурная активность автора — поди, не микрофон Алсу и не гитара Ромы Зверя); или же как множество книжек Ольги Шумяцкой, посвященных волнующей жизни женщины-кинокритика. Жизненный материал может быть и не таким изысканным и просто состоять из череды любовных приключений с мальчиками и зрелыми мужами; таких книжек миллион. Дневник может даже мимикрировать под стандартный фикшн — с лирическим героем и слабым подобием какой-либо интриги; при этом невозможно не заметить, что автору физически трудно повествовать о главном персонаже в третьем лице, настолько он с ним неразрывно связан. Подвидов дневников множество; главная жанровая составляющая здесь — интимная интонация, переливающаяся из душевных недр прямиком на бумагу.
Вообще-то подобная дневниковость отнюдь не является сколько-нибудь новым изобретением — по сути, это один из центральных жанров современной мировой словесности. Интерес к ней вызван стремлением создать новую искренность, найти новые средства для перенесения реальности в литературу. У нас самые яркие примеры такого рода — Довлатов и Лимонов, со всеми его многочисленными последователями. Слегка преувеличивая, можно сказать, что именно Довлатов с Лимоновым несут ответственность за литературную легитимизацию девичьего дневника: их проза, притворяясь сплошной автобиографией, призвана изобразить улучшенный образ автора. Примерно тем же самым занимаются авторши всех нынешних книг с красноречивыми названиями типа «Болтовня брюнетки», «Шиканутые девочки» и так далее: разница лишь в том, что они не просто украшают собственную личность, но и с помощью специфической дневниковой искренности создают своеобразную псевдореальность. Девичий дневник переполнен фантазмами: его населяют редакторы глянцевых журналов, выросшие в Мытищах студенты Кембриджа и очаровательные продавцы модных магазинов. Где бы действие ни происходило, происходит оно на самом деле — даже если речь идет о незабываемом музыкальном инструменте Шилклопера — внутри условного Садового кольца. Старый женский роман 90-х с его истерическим желанием вызвать из небытия сказочного джинна на «Бентли» вовсе не исчез безвозвратно: ныне он замаскирован под девичий дневник, который говорит о том же, только более хитроумно. Имена авторов в данном случае не важны: подлинный автор девичьего дневника — общество, желающее видеть себя в совершенно иной реальности.
Гламур и психея
Примерно о том же говорит еще один невероятно успешный женский жанр — хроники гламура в разных его видах. Про Оксану Робски, задушевную бытописательницу сказочной Рублевки, знают все; эпическое начало одной из ее книг: «Интересно, как выглядит человек, который может купить себе телефон Vertu за шесть тысяч долларов?» — полностью характеризует жанр. Этот основополагающий вопрос породил уже великое множество книг; то, что в половине из них подобный удивительный человек является полубогом, а в другой половине — дьяволом во плоти, совершенно не важно. Авторш антигламурных книжек тоже чрезвычайно беспокоит телефон Vertu. Безусловно, беспокоит он и мужскую часть российских писателей, чему примером Сергей Минаев; но очевидно, хотя бы по количеству наименований, что тренд создают все-таки женщины. Глянец выступает в качестве волшебного порошка, мелка, которым рисуют пентаграммы для вызывания потусторонних помощников в деле преображения скучного быта в сказочную реальность. Гламурная проза во всех ее видах — от книжек с названиями «Идеальная грудь» до какой-нибудь «Лохness» Елены Токаревой, где будто бы обличаются пороки общества потребления, — по сути, типичное фэнтези, и Робски — отечественный Толкиен, заботливо выстраивающий свое рублевское Средиземье.
Интимная Немезида
И все же наиболее распространенный, и наиболее интересный, жанр отечественной массовой, то есть женской, литературы — тот самый детектив, возникший в конце 90-х. Полицейский детектив по образцу Марининой — явление на сегодняшний день весьма редкое, преступников теперь изобличают в основном герои и героини без погон. Нынешний детектив в значительной степени погрузился в быт и в целом приобрел куда более человеческий характер. Конечно, и здесь зачастую встречаются странноватые персонажи — сыщики-модели, преступники — великие кинорежиссеры, олигархи всех мастей, коллекционеры прерафаэлитов и прочие неведомые зверушки. И все же жизнь, описываемая отечественными женскими, а других практически и не существует, детективами, хотя бы отдаленно напоминает реальную. Здесь убивают инженеров, а убийства расследуют средней руки бизнесмены — как в книге Татьяны Устиновой «Гений пустого места», здесь криминальная интрига разворачивается в Анталии, среди небогатых российских туристов — как в «Рае на земле» Яны Темиз, здесь главной героиней может быть не слишком красивая учительница младших классов — как у Марины Павлович в «Люксембургском саду» (впрочем, в этой книге все-таки не обошлось без олигархов).
Надо сказать, что детектив — вообще крайне важный жанр, и не просто для литературы — для общества в целом. В детективе мы имеем дело с нормированной реальностью, с миром, где есть понятные правила игры, которые как раз и нарушает преступник. Сыщик не просто наказывает порок — он восстанавливает искаженный миропорядок, налаживает, по сути, вселенскую гармонию. Но для этого нужно, чтобы такой миропорядок все-таки изначально присутствовал, и вот здесь у нас начинаются вопросы. Сыщик не может выступать в качестве карающего органа. Куда-то ведь он должен отнести собранные доказательства, передать их какому-нибудь условному Лестрейду; куда он отнесет их в нашем случае? Так уж сложилось, что милицию с прокуратурой у нас вряд ли удастся изобразить как олицетворение суровой и справедливой Немезиды, готовящей преступникам неотвратимое возмездие, — это будет выглядеть, мягко говоря, ненатурально. С другой стороны, изображать органы правопорядка реалистично — такую действительность просто не хочется видеть, и детектив, строгий, формальный жанр, на такой основе явно не выстроить.
Возможно, именно поэтому нормальный мужской детектив, который, по идее, должен был прийти на смену завиральным книжкам 90-х, у нас так и не сформировался — у мужчин криминальная интрига сейчас хорошо себя чувствует только в исторических декорациях, как у Акунина с Юзефовичем. У авторш женских детективов есть мощное подспорье — способность к тому самому девичьему дневнику, к бытовому, интимному высказыванию: как правило, в процессе поиска преступника у персонажей таких романов налаживается личная жизнь, что, собственно, и является основной целью повествования. Подобный подход позволяет обогащать криминальную интригу, придавать ей хоть какое-то правдоподобие. По сути, стандартный отечественный женский детектив — сообщение о возможности конструировать общественное пространство, отдельное от регулирующих структур, о способе налаживания не глобального, а частного миропорядка. Преступление и наказание становятся элементом интимного быта.
Ситуация с соотношением выдуманной детективной интриги с реальной милицейской практикой весьма показательна: жанровая литература способна, даже совершенно не имея того в виду, вычленять из реальности основные ее звенья. Нынешнее тотальное торжество женской прозы может означать лишь одно. Реальность наша постоянно пытается погрузиться в девичьи грезы; реальность наша пытается убежать в частную жизнь, потому что боится окружающего мира.
