— Вы ожидали такой нервной реакции на «Груз 200»?

— Да, конечно. Было ясно, что, если фильм получится, реакция будет сильная. Я уже давно понял, что сильное произведение, тем более с определенным элементом провокативности, неизбежно вызывает такую реакцию. Это уже статистически вычислено. Конечно, для меня это странно. По-моему, сильный фильм надо просто принять, надо с ним жить, как-то в себе разбираться, а не воевать с ним. Но, повторяю, я уже привык к противоречивым оценкам.

— Кстати, насчет провокативности — многие видят в ней главную особенность Балабанова как режиссера.

— Это все слова. Будь ты хоть трижды гениальный провокатор, ты такого кино никогда не сделаешь — даже вообще никакого, даже посредственного. Единственное правильное определение Балабанова — выдающийся, мощный режиссер, национальное достояние. А уже к этому определению через двадцать пять запятых можно прибавлять что-то еще — но это уже несущественно.

— Несколько лет Балабанов был в тени, делал камерные картины. А теперь, когда главным героем отечественного кино стала какая-то Золушка, превращающаяся в офис-менеджера, вдруг выдал такой вот шокирующий фильм.

— Он свободный человек, он думает о своем. Хотя, конечно, это отчасти фигура речи. Режиссер вообще существо реактивное. Не тот человек, который работает режиссером, даже хорошо работает — продюсер предложил, он сделал. Я говорю о настоящих режиссерах, у которых всегда присутствует реакция на окружение: все сделают так — а я сделаю иначе. Звучит банально и просто, но это очень важная энергия, которая питает многих. Режиссура — амбициозная профессия. Внутри кинематографического пространства твой фильм должен так или иначе всех убрать, должен стать главным фильмом всех времен и народов, или главным фильмом в сезоне, или главным фильмом в России. Без этого нельзя — кино столько вычерпывает энергии из человека, что надо заряжаться каким-то иным способом. Такой же подход существует у многих художников, но у режиссера он выражен более откровенно и сильно. Режиссер свою энергию должен отдавать в активном режиме, каждый день — и соматическую энергию, и психическую, и творческую. Недаром у писателей, допустим, нет фестивалей — есть премии, но это немножко другое. Нобелевка — там даже соревнования не чувствуется, решения принимаются в каких-то небесных сферах, шведская королева читает твою книгу, допустим, на ночь, в общем, непонятное что-то. А у режиссеров постоянно присутствует прямое, простое соревнование. Это не случайно, это связано с природой данного искусства. Кино — грубое искусство, с очень большой силой воздействия и с простым механизмом превращения творческих амбиций в фильм.

— Насчет воздействия — вы не боялись, что оно окажется чересчур сильным? На сеансах немалая часть публики после сцены изнасилования бутылкой выходит из зала, я сам видел.

— Теоретически бояться стоило разве только того, что это будет бездарно. Хотя с Балабановым в этом смысле можно ощущать себя в безопасности. Наша задача — производить кино и давать ему жизнь. Дальше — личное дело каждого. Вот если бы все выходили из зала, мы бы расстроились. А так — кто-то уходит, а кто-то и аплодирует. К противоречивым оценкам балабановского творчества мы привыкли — вспомните, как были приняты «Брат», «Про уродов и людей», «Война». Даже по поводу «Мне не больно» люди спорили: кто-то считал, что это вообще недостойная чушь, кто-то, наоборот, готов был простить за эту картину Балабанову все его безобразия. Это нормально, мы ведь вроде договорились, что у нас демократия… Когда-то я полагал, что все талантливое — бесспорно, оно как-то однозначно должно действовать. Но даже солнце, говорят в таких случаях, кому-то светит и греет, а у кого-то сжигает посевы. Так что я не считаю идиотами людей, которые резко не принимают этот фильм.

— Насколько я понимаю, причина столь бурной общественной реакции — демонстрация натурального ада, который существовал и существует на территории России.

— Конечно, многим хочется закрыть на это глаза. Такой инстинкт самосохранения — нет, этого не может быть, это все вранье, это все сделано ради дешевых эффектов. Это слабая позиция, хоть я и понимаю ее. На самом деле это есть. И вообще талантливое произведение — вещь особая. Есть такая фраза: женщин Ренуара не существовало до Ренуара.

— Зеленых таких женщин?

— Таких каких-то… женщин Ренуара. Он их изобразил, и они появились. Вернее, стало ясно, что они есть. Точно так же и здесь. Художник создал мир, создал талантливо, убедительно — и этот мир, оказывается, существует. Мы могли о нем не думать, в нашем космосе его могло не быть, но теперь от него отмахнуться нельзя. Схожая фраза насчет функции художника — о безъязыкой улице, которой дается язык. Как тут можно соврать? Если все сделано талантливо — то никак.

— У вас как у продюсера не было сомнений — стоит делать этот фильм или нет?

— Нет. Это на самом деле очень старый проект, он давно был в голове у Балабанова — собственно, я знаю о нем двадцать лет, с момента знакомства с Лешей на Высших режиссерских курсах. Уже тогда он мне рассказывал эту идею, в несколько другом виде. Десять лет назад мы даже серьезно обсуждали этот проект, но тогда что-то не дозрело.

— Понятно, что с Балабановым у вас давний опыт работы. А если гипотетически предположить ситуацию, в которой такой сценарий вам приносит другой режиссер, с которым не все столь ясно?

— Надо смотреть на режиссера. Безусловно, на такие идеи имеет право только сильный художник. Это действительно очень опасная зона. Если режиссер здесь поскользнется — мало не покажется никому, даже мне.