После резолюции съезда партии «Единая Россия», поставившей Владимира Путина во главе партсписка, у президента впереди несколько месяцев абсолютной, всеобщей легитимности над всеми ветвями власти и публично-политической сферой. А в более отдаленной перспективе — неизбежная политическая мобилизация российского общества.
За свою политическую карьеру Путин совершил, пожалуй, один-единственный шаг, который можно однозначно трактовать в логике «демократических реформ»: выступил с инициативой создания Общественной палаты (хотя и этот поступок критиковался как «создание министерства гражданского общества»). Он же был и единственно возможным. Любой другой шаг в этом духе был бы вредным для страны, демократии и самого президента.
«Демократизация сверху» способна приводить к реакции, быстрой и сокрушительной для политической системы или самого государства. Между тем наиболее распространенные сегодня модели рассуждений о демократии никакого иного пути даже не предполагают. А зря.
Этого можно было не знать пятьдесят или даже двадцать лет назад, но сегодня-то ясно, что «демократизации сверху» в развивающихся обществах порождают глубокий раскол правящей элиты. Она может быть более или менее консолидирована по вопросу демократизации только в том случае, если последняя становится очевидно необходимым откликом на сильное народное движение. В ином случае реформаторская группа вызовет опасения (часто резонные) прочих сил в том, что реформаторы просто хотят отодвинуть их от власти.
Замечательно яркий пример в этом отношении дает нам период истории СССР с 1985-го по 1991 год с инициированным сверху быстрым рывком к демократии, глубокими расколами правящего класса, а затем и всей страны.
В целом и это общий принцип, область ответственности государственной власти — поддержание сильного государства, республиканского строя (при республике), но никак не целенаправленное «расширение демократии». Поддержка демократии, тем более демократизация, — дело общества.
Но из этого же следует, что правящая элита должна вести тщательный мониторинг общественных процессов и быть готовой к демократическим шагам в ответ на демократизацию общества, то есть быть готовой обрести политическую опору.
Кроме того, помимо «демократизации сверху» и отклика на политическую мобилизацию есть более тонкая система демократизаторских манипуляций. Они могут иметь недемократичный «внешний вид», но находящиеся у власти политики могут их себе позволить, не сея меж собой фатальную смуту. Есть основания считать, что в России эта система достаточно успешно работала.
Что делал Путин
Вот как описывает его действия Чарлз Тилли в открывающем очередную главу демократической теории исследовании «Демократия» (книга только что вышла в США и готовится к выходу в России): «Рейтинги “Фридом Хаус” отражают процесс дедемократизации в России, но ничего не говорят об изменении потенциала государства: потенциал государства был высоким до начала горбачевских реформ, затем упал при Ельцине и вновь поднялся удивительно высоко при Путине. Отмеченные две тенденции оказываются крепко связанными; режим Путина энергично укреплял потенциал государства, одновременно наступая на демократию. Однако удивительным образом Путин, возможно, способствовал долгосрочным изменениям, которые со временем будут способствовать демократизации России. Хотя на Кавказе он предоставил военным опасно широкую самостоятельность, одновременно он ограничил влияние капиталистов, которые сумели получить исключительный и независимый доступ к государственному контролю. Если в будущем в России вновь утвердятся защищенные и взаимообязывающие процедуры обсуждения с широкими слоями относительно равноправных граждан, мы, может быть, будем расценивать Путина как автократического правителя, который, однако, сделал первый шаг на пути к этой цели».
Тут много сказано важного, но обратим сейчас внимание на слова об «энергичном укреплении потенциала государства». Проблема силы, эффективности или потенциала (состоятельности) государства игнорируется демократической теорией столь же постоянно, сколь и необходимость вызревания демократии снизу. Так, в дискуссиях, последовавших вслед за сентябрьской политической реформой 2004 года, критика (лишь в малой степени справедливая) принятых мер как недемократичных строилась на той посылке, что расширение демократических возможностей и процедур, в любой стране и в любой период ее существования, неминуемо тут же ведет и к укреплению государства. И что обратное (сокращение демократических возможностей прямо ведет к ослаблению государства) также верно.
Это настолько и очевидно не так, что было бы потерей времени искать за такими мнениями что-то, помимо добросовестного заблуждения или злонамеренного вранья. Тем не менее этот подход продолжает оставаться популярным, причем вопрос о потенциале государства чаще всего на всякий случай просто игнорируется. Оговорки, что только сильная государственность способна воплощать демократически принятые решения и поддерживать право если и делаются, то как-то вскользь.
Но осмысленно вопрос «уровня демократии» может рассматриваться только в паре с координатой «потенциал государства», как это делается, например, в «Политическом атласе современности», крупнейшем в мире компаративистском исследовании, проведенном МГИМО (У) и ИнОП (см. «Инструмент анализа современности», 2006, 20 ноября, № 43).
Согласно обоснованной гипотезе исследователей (трактующей соответствующий график, полученный путем обработки многих данных), государства движутся к демократии и благополучию от диктатуры или хаоса и бедности по разным траекториям: через сильную и через слабую государственность. Россия находится сейчас в области сильной государственности и средней демократии (но при этом, как США и Китай, располагается на всех графиках несколько в стороне от других стран). В 90-е годы Россия двигалась через низкий потенциал государства. К концу этих лет демократизировать дальше было нечего, государство же было крайне слабым. И началась политика «укрепления государственности».
Вот как видит эти события Чарлз Тилли: «Антидемократическая расправа Путина с олигархами с целью вернуть государству контроль над источниками энергии покончила и с конкурентными центрами власти, основанными на принуждении, внутри политического режима России. С 2006 года режим Путина уже не заключает соглашений, которые бы все больше подчиняли государство публичной политике или усиливали народное влияние на публичную политику. Напротив, в период с 2000-го по 2006 год государство действовало в направлении дедемократизации России».
Добавим к «расправе с олигархами» отмену прямых губернаторских выборов, что, по словам Путина, должно было покончить с «региональными кланами». Подобную политику Тилли оценивает так: «Важным изменением, приводящим к демократии, будет упразднение автономных независимых властных структур на территории действующего режима; в особенности тех структур, которые имеют собственные, действенные средства насилия и принуждения… Справившись с ними, государство подчинится публичной политике, расширив народное влияние». А другим важным для демократизации действием Чарлз Тилли считает «интеграцию в публичную политику сетей доверия», то есть неформальных групп, члены которых оказывают друг другу разнообразную поддержку и чаще всего стараются находиться вне публичной политики, в то же время не избегая политики непубличной. И позже мы вернемся к этой теме, ставшей весьма актуальной после решения Путина возглавить предвыборный список единороссов.
Надо добавить, что Путин постарался создать условия для возникновения массовых партий (введение пропорциональной системы выборов), что, по Самюэлю Хантингтону, является непременным условием политической стабильности в ситуации, когда есть основания ожидать демократизации политической системы. Хантингтон полагал, что создание партий должно предшествовать росту реальной политической активности, что должны быть заранее созданы институциональные оболочки для будущей активности («Политический порядок в меняющихся обществах»).
1 октября российской демократии
Теперь следует отметить следующую замечательную вещь: и переход к пропорциональной системе, и «подавление автономных центров власти», и создание Общественной палаты, как и целый ряд других действий президента, оценивались либеральной критикой как недемократические шаги. Таким образом, Путин смог создать предпосылки к демократизации и даже отчасти провести ее в этих областях, не дав повода быть заподозренным в том, что он предпринимает некие шаги к «демократизации сверху», и, по-видимому, не вызвав особых опасений относительно своей линии у консервативной части окружения, чрезвычайно важной для него в течение большей части его президентского цикла.
Очень существенно следующее: в повышении потенциала государства Путину было на кого опираться. Недостаточно эффективный, но численно значительный и, в общем, дисциплинированный госаппарат, сплоченная группа соратников — чиновников-государственников, для части которых к тому же профессиональной клятвой была отнюдь не клятва Гиппократа.
С приходом в более открытую и публичную партийную политику Путин инкорпорирует туда и «корпорацию», для начала своим собственным присутствием
А в демократизации ему опереться было решительно не на кого. Россия не имела сильной политической партии, представляющей интересы реформаторской части элиты и демократически настроенного общества. Попытка, предпринятая, кстати, не без участия самого Путина, создать такую партию в лице СПС была провалена его лидерами.
А теперь о том, что произошло 1 октября.
Ответив согласием на предложение возглавить предвыборный список «Единой России» на декабрьских выборах в Госдуму, Путин в конце своего президентского цикла получил-таки опору в лице массовой политической партии.
Стала ли 1 октября политическая система более демократичной? Первая реакция — нет, не стала. Уровень политической конкуренции очевидным образом снизился (ЕР теперь — партия-доминант, хочется даже сказать — гегемон), между тем как, согласно Йозефу Шумпетеру, конкурентные выборы есть главный признак демократии («демократический метод — это такое институциональное устройство для принятия политических решений, в котором индивиды приобретают власть принимать решения путем конкурентной борьбы за голоса избирателей»). При всей ограниченности этой классической и полемичной формулы (с лукавой заменой «демократии» «демократическим методом») заметим, что современная демократическая практика без конкуренции действительно труднопредставима.
Тем не менее этой констатацией анализ не может быть исчерпан. Во-первых, «Единая Россия», при любых оценках ее нынешней программы и практики, представляет собой, как уже говорилось, массовую политическую партию, активно участвующую в публичной политике. А по поводу конкуренции можно заметить вот что. С Путиным лично на президентских, скажем, выборах конкурировать, конечно, было бы (и было) совершенно бесполезно. На парламентских выборах не так. Здесь победитель не получает всё, по закону в Думе должно быть как минимум две партии. Таким образом, политическая конкуренция лично с Путиным бесперспективна, а с «партией Путина» безусловно перспективна, и сколько-то мест в Думе КПРФ, а скорее всего, и кто-нибудь еще получат. Так что президент поставил себя в условия такой политической игры, по результатам которой у него непременно откусят хотя бы и малую, но все-таки часть общего выигрыша (политического поля).
Кроме того, президент Путин в своих посланиях уделяет демократии, свободам и гражданским правам намного больше места, чем уделено этим вопросам в нынешней программе ЕР. Следовательно, можно предполагать, что и программа, которая называется «План Путина», будет иметь теперь меньше расхождений с оригиналом плана, который, как сказал сам президент, изложен в его восьми посланиях. Не стоит забывать и о рекомендациях президента единороссам сделать свою партию праволиберальной и правоцентристской.
Наконец, с приходом Путина в «Единую Россию» происходит такая важнейшая вещь, как дополнительная интеграция в публичную политику одной из «сетей доверия», по Тилли. И какой! Той самой, что в недавней публикации в «Коммерсанте» глава ФСНК Виктор Черкесов назвал чекистской корпорацией, которая, быть может, при определенных трудностях в развитии страны и гражданского общества должна будет взять на себя, так сказать, всю ответственность: «Второй, уже не лучший, но “совместимый с жизнью” сценарий состоит, наверное, в том, чтобы достроить корпорацию и обеспечить с ее помощью долговременную стабильность и постепенный выход из глубокой социокультурной депрессии», — пишет г-н Черкесов.
Путин с приходом в более открытую и публичную партийную политику инкорпорирует туда и «корпорацию», для начала собственным своим присутствием. Что ж, если верить теории, это может оказаться и одним из самых важных последствий его шага, тем более что некоторые нерядовые члены этой «сети доверия» настроены столь мрачно.
Грядущий политический вызов
Все, что говорилось выше о демократии и демократизации, основано на тезисе, согласно которому действительная необходимость в демократизации (явной), как было отмечено, возникает не тогда, когда в правящем классе образуется группа с реформаторскими настроениями, а тогда, когда запускается и достигает активной фазы процесс демократизации общества.
Скорее всего, нашим правящим элитам все-таки без большого труда удалось воздержаться от демократизаций сверху (хотя надо отдать должное их способности сдерживать давление западных политиков, для которых это любимая игра, вплоть до военных действий). По-видимому, удалось в основном грамотно и жестко предпринять действительно трудные различные многозначные шаги, повышающие потенциал государства и, возможно, предваряющие демократизацию (вспомним тут еще и Чечню).
Куда больше неясности с неизбежной политической мобилизацией общества, с оценкой ее сроков, силы и форм, с портфелем вариантов действий со стороны будущей власти. Такая мобилизация может стать реакцией на недовольство текущей государственной политикой, экономический кризис, произвол государственных чиновников.
С другой стороны, она практически всегда начинается в условиях роста уровня жизни, формирующего более высокие запросы. В силу этого именно городской средний класс, по традиции считающийся политически консервативным оплотом стабильности, на самом деле в развивающихся обществах, напротив, расценивается политологами как потенциальная революционная сила.
Наш средний класс, появившийся за последние восемь–десять лет, привыкший к быстрому росту — своему и экономики, — пока, несомненно, один из самых молчаливых средних классов в мире. На протяжении весьма длительного периода он не проявлял сколько-нибудь заметной политической активности. В то же время это ведь отнюдь не так называемые лавочники (хотя кому-то надо же оставаться и в лавке), это слой высокообразованный, причем часто не в первом и не во втором поколении.
Достигнув к настоящему времени 25–30-процентной численности в составе населения страны, средний класс сравнялся с самой крупной социальной группой — пенсионерами. Но в отличие от последних он не имеет политического представительства (за пенсионерами же у нас охотятся все партии, включая СПС). При этом нельзя сказать, что средний класс исключительно благоденствует. То есть он и не бедствует, конечно, но именно у него отнимают бизнес-собственность, он пытается работать на монополизированных рынках, добиваться кредитов на развитие, именно он вынужден покупать сверхдорогие квартиры, именно по нему в первую очередь ударит любой серьезный кризис.
Подобно тому как советский человек когда-то понял, что он не самый счастливый человек в мире (и впал, по Черкесову, в глубокую социокультурную депрессию, попутно сменив государственный строй), так и средний класс начинает понимать, что, создавая львиную долю ВВП (помимо нефтяных денег), он живет в страшно неудобных городах, ездит по чудовищным дорогам, дышит непереносимым воздухом и переплачивает за все вдвое-втрое. У него давно уже шевелятся мысли об устройстве мира, который почему-то принадлежит чиновникам. Средний класс активнейшим образом вовлечен в международные экономические и культурные связи. Поэтому ему небезразлична внешняя политика, совершенно небезразлично лицо страны.
Пока что у среднего класса не было конкретного, частного повода к политической активизации, без которого она не происходит. Тем не менее очевидно, что средний класс накапливал и накапливает потенциал демократических требований. Существует, на наш взгляд, только один способ предотвратить революционизацию этой ведущей социальной группы. И это не выработка каких-нибудь «антиоранжевых» технологий, а меры по организации взаимодействия властной элиты с самой отныне и навсегда многочисленной, жизненно и — потенциально — политически активной социальной группой. В сущности, с обществом, потому что средний класс и есть искомое гражданское общество.
Эта система мер, точнее, ее результаты, описана упомянутой выше в несколько иной фразировке формулой «широкие по охвату, равноправные, защищенные и взаимообязывающие процедуры обсуждения». Эта формула подразумевает обсуждение на всех уровнях — от парламента, который хорошо бы снова назначить местом для политических дискуссий, до города с его многочисленными проблемами и многочисленными возможностями.
Таким образом, именно политические интересы среднего класса и будут определять траекторию политического развития России на многие годы вперед. В принципе, «Единая Россия» имеет шанс стать его партией. Точнее, и его тоже, поскольку ЕР, безусловно, является партией широкого электората (с постоянной тенденцией к захвату левых сегментов). Но, по замечанию Хантингтона, «партия, которая не в силах изменить свой электорат… находится на более низком уровне институциализации, чем партия, способная к таким изменениям». Это теоретически, а практически, в силу сказанного выше, «Единая Россия», не повернувшись к активным «среднего состояния людям» (Екатерина II), не будет иметь долгосрочной политической перспективы.
Теперь, когда Владимир Путин, по крайней мере в течение нескольких месяцев, будет иметь одинаково сильные непосредственные опоры как в исполнительной, так и в публично-политической властях, он имеет громадные, политически и юридически безупречные возможности настроить политическую систему, прежде всего крупнейшую и, по большому счету, единственную политическую партию, таким образом, чтобы грядущая политическая мобилизация российского общества стала не дестабилизирующей силой, а мощным, долгожданным мотором развития. А есть ведь и вариант с попыткой подавления обновляющей политической активности (цитировался выше).
Так что о перспективах настройки политической системы требуется отдельный разговор. В любом случае ясно, что «музыка», которая после этого зазвучит, явно не будет «лебединой песней» действующего президента как политика. Главное, чтобы она не превратилась и в «Танец маленьких лебедей».
