Слово «политолог» приобрело ауру понятия «советский рубль» — сильный некогда инструмент под занавес обратился в зачумленного, от которого все разбегались кто куда. Политолог, на пару с политтехнологом считавшийся — разумеется, незаконно — демиургом политической сцены, сегодня окружен им же размноженными клонами-чебурашками — невеждами с журфаков, и те его дразнят: эй, Вася, кто у нас преемник? Ах не знаешь? Так хотя бы кто завтра будет премьер?! Тоже не можешь? Ну хотя бы плохонький замминистра?..

Легко прикрикнуть на непочтительный сброд, но делу это не поможет — пока унылый хор журналистов и политологов славит или клянет выход президента в центр предвыборной кампании. Гадают о намерениях человека, не обсуждая будущности этих намерений. Гадают, как это повлияет на участников кампании, вовсе не обсуждая ее повестки дня. Интересуются уловками, не говоря о рисках. Повесткой кампании стал политик Путин. Судя по цифрам опросов, это было поддержано, следовательно, и как-то осмыслено избирателями. Но — не экспертами, продолжающими никчемные споры о «тайных планах президента» и его темных очках, в то время как в стране обновляется природа верховной власти.

Это делает предвыборную дискуссию камуфляжной. Она бесполезна и для неучастников политики, ибо не готовит их к неизбежному будущему, и для политических игроков, лишенных аудита ставок и разработки ходов. Между тем политика полна инверсий, где игрок попадается в собственные ловушки. Так, например, те, кто — годами! — сводил политику к фактору «этого чертова Путина», навязывая всему в России персональный разворот, сегодня оказались в дурацком положении, как только Путин принял и перехватил личный вызов, обратив 2 декабря в яростный плебисцит «ЗА Путина — или ПРОТИВ». Но ловушки ждут и самого Путина.

Лидер — он кто

Путин, несомненно, Первый Гражданин; он скромен, как Цезарь, и даже скромней того. И здесь — еще одно минное поле. Народный Лидер не обязан занимать должность, для того чтобы народ продолжал считать его своим лидером. Здесь начинается незагрунтованный холст политики «нового Путина». Справедливо замечают, что редко бывало, чтобы национальный лидер являлся безработным. И Ленин писал в анкете «литератор», и Николай II — «хозяин Русской Земли». Должность лидера важна, даже очень важна, и глупо думать, что Путин игнорирует печальный пример хотя бы такого главы государства, как король Лир.

Вот и Путин, я думаю, подберет себе какую-никакую работенку. Но — здесь начинается недоступное мирским властям, начальствам и силам — величать его станут не по месту работы. Здесь языковая проблема, точнее, дискурсивно-политическая. Имена лидеру сам лидер придумать не может (даже Сталин не смог). Имена ему дают ведомые — люди, писатели и журналисты. Я помню, как нехорошо обошлось общество, тогда еще советское и довольно покладистое, с термином «первый человек страны» — полуофициальной газетной титулатурой Никиты Хрущева. Солженицына в минуту высшего влияния и славы именовали великим писателем Земли Русской — и аббревиатура ВПЗР в циничной среде 70-х тут же превратилась в естественный объект насмешек.

Плебисцит может с удивительной скоростью — без нарушения Конституции, о которой все просто забудут, — привести к появлению Первого Гражданина, после чего наша политическая история станет другой. И дело не в римских параллелях, превративших этот скромный титул в демократический эвфемизм Императора. Дело в русской политической культуре, вот уже 200 лет противящейся любому возвеличиванию смертного человека.

Единолидерство?

Плебисцит, о котором уже столько говорено, сегодня выглядит единственно ясным политическим пунктом. Путин выносит свое лидерство и свой план — пресловутый «план Путина», из которого вЕдома лишь часть, — на всенародное голосование. Он получает мандат, не связанный ничем, кроме заявленной верности Конституции, — мандат, неотличимый от карт-бланш, с многими властными подтекстами и конституционными обертонами. Мандат посильнее и простых референдумов (история которых в России грустна, из всех видов голосования у избирателя наименее серьезное отношение именно к ним). Единовозглавляющий список ЕР Путин законно испрашивает носителя власти в России — народ России — о личном доверии к себе: к себе-у-власти. Положительный вотум обращает его единолидерство (что многие зря трактовали как всего лишь популярность) в новый, необычный институт Федерации. Едва ли не в новую ветвь власти — не предусмотренную Конституцией, но и не запрещаемую ею власть направлять власти. (Путин трактует ее как «ручное управление» политической системой, а Конституция — как силу общества, но никто ведь не запрещал обществу сконцентрировать силу своего мнения в едином лице!) Тем самым понятие «лидер нации» из метафоры делается учредительным фактом, и следующие — президентские — выборы пройдут уже в новой государственной атмосфере.

Но эта же атмосфера становится полем риска не только юридического. Плебисцитарная энергетика обычно форсирует политическую жизнь, порождая участки необратимой тяги, где можно двигаться в одном и только в одном направлении. Победитель плебисцита попадает в положение запросившего у дамы руки: получив ответ «да», он лишается маневра (во всяком случае временно).

Легитимность

Сегодня, меняя природу власти (а он меняет ее), Путин видоизменяет ее легитимность. Уже забыто, что первоначальное происхождение опаски перед Путиным лишь отчасти было силовым. (В 1993 году испуг элит перед «силовым Ельциным», Ельциным в грозно нахлобученном малиновом берете ВДВ, спал уже к Рождеству 1993-го, когда белодомовские мятежники еще дрожали в Лефортове, а Белый Дом торчал жутким огарком на Краснопресненской набережной.) Путин пользовался такого уровня поддержкой, что, выступив против него, оставалось после этого бежать от выборов в скит. Власти еще все-таки избирались, и электоральный Мидас, мановением возносивший трехпроцентников до тридцати, — естественно, за счет ссыхания доли других до подбарьерных промилле, — казался им терминатором. Быть против Путина не было опасно, зато было «антиэлекторально». Микшируя власти и ослабляя их электоральную основу, Путин отчасти ослабил поле собственной защиты.

А риск в его положении колоссален. Сегодня в расстройстве все те, кто выпроваживал Путина на персональную пенсию, с гарантиями безопасности и комфорта; это их паролем стало словцо «преемник». Это их рупором со дня ареста Ходорковского был столичный шутник Станислав Белковский. Партия отставки сама отставлена, Путин никуда не уйдет. Как же быть всем, кому не повезло ни в игре (с Путиным), ни в любви (избирателей)? Уж не опрокинуть ли им ломберный столик?

Силовики сильны — но только внутри действующей системы. Сорванные с путинской орбиты, они превратятся в малоаппетитный социально-кадровый ком и сепарируются на профессиональное меньшинство и на группы бизнесменов разного уровня криминальности. Однако вторые лишены не только какой бы то ни было поддержки в обществе, но и права на маневр, т. е. легитимности. Вся их легитимность — это легитимность Путина; собственной — друг Черкесов, не говори красиво! — у них нет вообще.

Но какая же она замысловатая, та новая путинская легитимность! По-русски опасаясь самозванства, Путин честно испрашивает мандат: хочет нация, чтобы он с ней остался? (Путин ни за что не поверит заверениям о любви народной — до точного подсчета голосов. Он испытывает тайную неуверенность: правда ли? действительно ли? 2 декабря, помимо прочего, должно дать ему ответ о его удачливости.) ДА или НЕТ? Вот почти все содержание этих выборов. Идя на плебисцитарные выборы, Путин окончательно рушит все планы элит когда-нибудь от него избавиться. Он остается, а кем, разберется попозже. Но в таком случае в руках у него теперь должны оказаться не одни только бюллетени, но и кое-что поувесистее. Без этого обращения молодцев с прямой линии — «Товарищ Верховный Главнокомандующий!» — провиснут в воздухе вместе с обморочным всхлипом старушки «Это вы?!».

Премьерство

Путин-премьер, по-моему, удачная шутка, путинское «бонмо», тем более превосходное, что ни в коем случае не ложь. Путин избегает лжи. И для чего, если можно, высказав правду, дать мыслям противника ложный ход?

Здесь еще раз надо говорить о волшебных свойствах декабрьского мандата на власть. Дело не в том, что невозможны обстоятельства, при которых Путин примет должность премьера, — они возможны. И риск не в том, что Путина может отставить его преемник, — Путин, силой декабрьского мандата, сам сможет грозить своей отставкой — и партии, и всем остальным властям, да и любому из «преемников», наподобие Предсовнаркома Ленина в марте 1918 года. Отставкой с позиции силы, отставкой как властью — крайним выражением его, Путина, неблагорасположенности; отставкой-опалой. Впрочем, и на этот счет нельзя сказать, чтобы Путин не предупреждал будущего президента — «человека, с которым можно работать в паре». Тут дело в другом. Русский лидер не может быть человеком, состоящим у кого-то в подчинении, кроме нации, народа. Между тем премьера президенту можно отправить в отставку во всякий момент, просто по личному усмотрению. Популярность? Можно вспомнить, как мало помогла популярность премьеру Евгению Примакову в мае 1999 года.

Сам Путин выскользнул из примаковских рисков, еще будучи премьером, в ноябре 1999-го, и именно через прямое обращение к избирателю тогдашней инкарнации единороссов — блока «Единство» (он же «Медведь»). Ельцин честно признается в своих мемуарах, что именно эта нежданная импровизация — феерический взлет «Медведя» в лучах славы юного Путина — и привела его к решению: ухожу! Путин этого не забыл.

Власть микшировать власти

Путин, как и заявил на прямой линии, не хочет создавать двоецентрие власти. Но не реконструировать ее концепцию он не в силах. Это плюрализм, но очень своеобразный: плюрализм в стиле fusion. Власть становится подвижной, текучей. Мановением руки лидера ее легко придать месту премьера, а затем — почему-то найдя неуместным — отвести в сторону партии, спикера или главковерха. При этом сама власть не теряет своего единства и неделимости, для Путина принципиальных. Она портативна и удобна при переноске, как ядерный чемоданчик.

Обмен ролями в мире постмодерна надежней охраняет суверенитет, чем протоколы фиксации. Самому Путину он создает ненужный для «избираемого царя», но непременный для лидера потенциал свободы. Первые признаки размывания прежних статусов видны уже сегодня в «микшировании» властей. Когда первый вице-премьер Иванов вдруг выступает на Госсовете в Уфе с тезисом о необходимости «инноваций самого государства» и ведет переговоры с Кондолизой Райс, премьер Зубков — вторгаясь в святая святых — высказывается против заниженных пенсий прежде самого президента, а Путин, наоборот, чуть ли не проводит селекторные совещания в стиле Черномырдина. Наконец, выходя с прямой линии, Путин известил журналистов, что решения в России принимает «президент, разумеется, вместе с парламентом», а исполнительная власть исполняет. Ветви сплелись — и вот уже прозвучало всегдашнее «кремлевские пиарщики запутывают народ». Путина всегда оберегали от «непрезидентских форматов», строя его явления народу в парадном стиле полотна Лансере «Императрица Елизавета Петровна в Царском Селе». То, что теперь выглядит путаницей властных позиций, есть всего лишь бытовизация власти Путина, при отмене ритуалов царственности и парадности, впредь ненужных. На съезде «Единой России» и после во время прямой линии — он буднично шагнул к прозаической русской власти — устойчивой и сохранной, то есть мировой.

Ступая с небес Красного крыльца в народ, Путин продолжает рассуждать, как всегда, входя в дотошные, несколько учительные подробности. И в этом году он начал прямую линию с дидактической преамбулы — ликбез по «путиномике» для миллионов. Аспект лидерства Путина — это именно дидактическая, воспитующая власть. Ее тоже нет в Конституции, зато она — один из мотивов, по которым саму Конституцию в массах стали принимать всерьез. Если переход русской власти в мировой статус получит поддержку основного большинства нации, можно считать, мировая Россия состоялась, и риск быть уничтоженной остается физическим риском — извне, а не ударом «одноразового большинства» изнутри, как в СССР или на Украине.

Две страны, два стиля дискуссии

Как бы ни секретничал Путин, это всего только его личный стиль игры. Но игровое поле-то у всех на виду. Его нельзя спрятать. В какую бы игру ни играл Путин, ему не сойти с мировой доски. А та задает веса и значения, и края у нее тоже есть. Свалившимся за борт не помогут интриги; точнее, никому не интересно ими заниматься. Скорость рефрейминга власти в России за последние полгода потрясает. Это циклон, налетевший среди полного штиля, предсказуемый и все равно опасный. Американские выборы, тоже важные для будущего планеты, идут в несравненно более спокойном темпе. Там предвыборная дискуссия состоит из двух конкурсов, медленно сближающихся независимых полей — двух зеркал, зорко всматривающихся одно в другое.

Есть предвыборная дискуссия кандидатов, каждый из которых обязан высказаться по повестке дня. От повестки дня остались пара-тройка тем — «бушизм», иммигранты, война в Ираке. Ни один кандидат не рассматривается как лицензированный носитель той или иной концепции — идейность грозит маргинальностью. Ни один не может дать себе превратиться в ходячий символ определенной политики раньше, чем такая политика сформирует себе основательную массу поддержки. Кастинг кандидатов подбирается к судным дням январско-февральских 2008 года праймериз, с первым критическим рубежом 5 февраля. Но в параллель первой дискуссии, и довольно независимо, идет дискуссия о повестке будущего президентства, а фактически — конкурс разработок основ будущей американской политики. Конкурс людей и конкурс идей сближаются, но весьма осторожно. Кандидаты следят за разработками, кое-что подхватывая на лету. Эксперты-разработчики приглядывают за кандидатами, незаметно корректируя собственный выбор слов — адаптируя свои концепты к нуждам кампании.

В России же бесконечно, навязчиво обсуждают мнимые «намерения» людей, которые, конечно же: а) сами не знают своих намерений; б) лишены разработанных политик (из-за того что прессе вечно было не до стратегий) и в) так или иначе будут действовать в пределах реальных обстоятельств, ограниченные и направляемые именно ими. Пространство политического маневра расширилось настолько, что почти совпало с обывательским — всяко быват! Но неопределенность поглощает силы, а политику, все более тонкую, все чаще намечают по глобусу.

Революция лентяев

Путин предложил партии войти в состав собственного — путинского — большинства. А оно беспартийно. Успеет ли партия преобразовать себя в новый институт, инструмент общенационального лидерства? Пока что «медведи» с ленивым удовольствием пересчитывают добавленные Путиным проценты, загодя, за два месяца, намечая себе конституционное большинство в Думе. Но сознает ли ЕР, как меняется ее мандат, если полста миллионов избирателей ответят: «Да, Путин!»? Став держателем лидерского мандата, вся ее будущая фракция в Думе становится группой личных делегатов Путина. В русскую политическую жизнь вернется забытое понятие «делегат».

Но как именно будет действовать этот институт, хотя бы в исходной предпосылке — сохранении лидерства? Тем более в условиях, когда переадресация надежд становится неизбежной. Сегодня наше недовольство адресуется Путину, и так или иначе, не во всем и не для каждого, но утоляется. Что обеспечивает неслыханное для среднего класса терпение. Покладисты и такие тигры политики, как пенсионеры, — и это ввиду дорожания их жалкой продуктовой корзины! Пока Путин в Кремле, зовы сердец, надежды и всхлипы обращены туда же. Удастся ли Путину переадресовать и сдержать поток?

Уже сегодня партии сдуваются с фантастической быстротой. Оказывается, их электорат был путинским электоратом, — или наоборот? Почему никто не спрашивает, не окажется ли электорат Путина, многократно освистанный всеми оппозициями за «послушание» и «авторитаризм», политически принципиальным электоратом? Ведь это значит, что он может оказаться весьма и весьма требовательным в тех новых условиях, которые возникнут после 2 декабря.

Паника сытых опаснее и повальнее прошлых паник. Долго сытые среднего класса спокойно наблюдали за разгромом ларьков, местных рынков и иной мелкорозничной шелупони. А Большой Брат сетевых универсамов, улыбаясь, поджидал своего часа. И час настал. Сегодня управы на цены ищут все — включая губернаторов Дарькина и Тулеева в странном союзе с Эльвирой Набиуллиной — и, разумеется, премьер Зубков. Забавно, что лексика описания поведения цен практически совпала с описанием олигархов в прежние времена — цены ведут себя нагло, они произвольно растут темными путями, обкрадывают народ, подрывают стабильность и посягают на избирательный процесс; наконец, ценами манипулируют из-за рубежа. А вот сослать бы эти цены если не на Соловки, так в Краснокаменск?.. Эксперты ухмыляются и лениво молчат.

И тут опять-таки интересна параллель с выборами в США, где иммиграция и мигранты включены в повестку выборов еще и как фактор устойчивости низких цен — основы американской социальной стабильности. Представить себе американскую модель власти без низких цен на еду и одежду уже немыслимо. Последние перекрывают пропасть между миллиардером и маклером: маклер одевается, как миллиардер, но задешево, и оба едят недорогой низкохолестериновый фастфуд. Но возможны и параллели пояснее. Битва за дешевый фастфуд для российского демоса развернулась в дни античного юбилея: ровно через 2110 лет после таких же дебатов в Риме — о пользе низких цен на хлеб для стабильности демократии. Что привело к законам трибуна Сатурнина и, как выяснилось чуть позже, к концу Республики.

Вопрос о наследии Путина возник бы при любых обстоятельствах, так вот сегодня в Америке обсуждают наследство Буша. Но Буша причисляют к неудачникам, а Путин явно не из их числа. Годами шли пересуды, как быть с успешным президентом, будто он бедствие, вроде глобального потепления. Человек, построивший дом национальной системы, не может уйти с ключами от дома, но и не должен превратиться в пожизненного привратника. Это рациональный парадокс. О нем предупреждал еще Монтескье, напоминая, что метод овладения суверенитетом не пригоден для управления им. Преодолевая парадокс Монтескье на ощупь, микшируя лики власти ради устойчивой России, Путин действует рационально. Если есть в нашей политике «психологическая загадка», это не тайна Путина, а тайна эксперта, избегающего обсуждать реальную игру с ее ставками.