Художник подсмотрел название на упаковке сигнальных ракет для спасения на водах. Обычно так называют спасательные плавсредства, к которым эти ракеты прилагаются. При буквальном переводе на русский все гораздо интереснее: это или «выживание искусства», или «искусство выживания». То есть в первом случае искусство позиционируется как творчество, во втором — как ремесло. Трактовать название запросто можно было и в духе философии тождества: мол, выживание искусства и искусство выживания суть одно и то же. Или Акулин об этом не думал и просто хотел подать сигнал бедствия, показав, что истинное искусство гибнет в мутных водах современного...
О каком же искусстве идет речь? Несмотря на то что Даня Акулин — выпускник Отделения свободного искусства (Department of Free Art), он отказывается от этой свободы, декларативно заключив себя в рамки карандашного рисунка. Карандашный рисунок он выбирает не как технику и даже не как жанр, а как тему своего творчества, тему, которая одновременно и метод.
Размер картин и тщательность прорисовки, демонстрируя рефлексию художника, одновременно провоцируют ее у зрителя, часто против зрительского желания. И родом эта рефлексия из раннего Возрождения, когда рисунок был утвержден в качестве основы трех новоиспеченных свободных искусств — архитектуры, скульптуры и живописи; спасибо философии Платона, вернее — ее интерпретации итальянскими гуманистами. Рисунок (disegno) — это первая производная от Идеи прекрасного, выражение некой божественной сути, проекта предмета изображения. В итальянском слове disegno это выражено выпукло: segno тут не «знак», а «значение»; так дизайн прежде всего производит концепты, а не вещи.
И акулинская приверженность рисунку есть возвращение в начало игры, очередная попытка выявить как природу искусства, так и природу вещей. Иногда — совершенно обыденных вещей, повседневных. «В картине “Стул”, — объяснял сам Акулин, — объектом является не стул как место для сидения, а его предметная форма, образ. Он изображен с максимальной близостью к предмету — и в то же время удален от своей предметной функциональности, становится объектом эстетического изложения. Рисунок для меня — то, что вынуждает меня сконцентрировать увиденное в ядре, в центре, в линейном скелете предмета».
Такая концентрация заставляет художника отказываться от всего, что может показаться лишним: от сюжета, от цвета, в конце концов, и от самого предмета. Акулин лишает свои объекты материальности, превращает в знак, который не имеет четко определенного значения. Вернее, художник пытается выявить диапазон возможных смыслов, составить и прочитать некий алфавит.
Этот анализ современного визуального языка одновременно является своеобразной фиксацией «выживания» изобразительного искусства сегодня. Искусство Дани Акулина довольно четко вписывается в историю, оно, как справедливо заметил Георгий Никич, «актуализирует рисовальный опыт мастеров XVII-XX веков». Эта оторванность от местной конъюнктуры, погружение в вечную проблематику, отсутствие злободневности представляется хорошей прививкой чахлому древу местного современного искусства. А уж считать эту прививку ведущей к «выживанию искусства», или демонстрирующей «искусство выживания», или то и другое разом — это уже лексические частности.
