Выдающийся французский режиссер, один из создателей легендарной «Новой волны», Клод Шаброль отправляется в Берлин. Там, на 59-м Международном фестивале, Шаброль получит высший приз Берлинале, который вручается за заслуги перед кинематографом, – «Камеру». Тем не менее поедет он туда не только за наградой, а еще и для того, чтобы представить публике очередную работу: парадоксальный детектив «Беллами» с Жераром Депардье в главной роли. Премьера картины совпадет со знаменательной датой – ровно за полвека до того публика увидела первый фильм Шаброля «Красавчик Серж». «Эксперт» побеседовал с автором «Кузенов», «Церемонии» и еще полусотни отличных фильмов.

– Вам летом исполнится семьдесят девять лет, а вы выглядите все моложе…

– Да, вот очки перестал носить. Рискнул сделать операцию и теперь вижу гораздо лучше. Надеваю их, только когда за руль сажусь и чтобы телевизор смотреть. Знаете, мою близорукость обнаружили очень рано: мне было лет пять, не больше. Наутро после операции я снял повязку и впервые в жизни побрился, не надевая очков. Любопытное ощущение! И я почувствовал еще большее желание немедленно снимать кино. Правда, не уверен, что это повлияло на мою манеру работать. Не считая того, что я перестал щуриться и наклоняться вперед, чтобы что-то рассмотреть.

– Сценарии многих ваших фильмов, и ранних, и теперешних, основаны на реальных событиях. Почему?

– Ну хотя бы потому, что, если история случилась на самом деле, никто не сможет упрекнуть ее в неправдоподобности. На страницах газет, обычно в криминальной хронике, я ищу подходящий сюжет, который мог бы функционировать в моем фильме. Но даже в тех случаях, когда события случились не вчера, а сто лет назад, всегда можно их перенести в наше время, не пожертвовав практически ни одним важным элементом. Буржуазия за последние полтора века мало изменилась. Во всяком случае, во Франции особого прогресса незаметно.

– Но ведь социальное расслоение в Европе сегодня все-таки менее очевидно, чем в XIX веке?

– Пожалуй. Во всяком случае, возможно перейти из одного социального класса в другой. В моем недавнем фильме «Девушка, разделенная надвое» героиня – молодая телеведущая, в которую влюбляется миллионер-аристократ. Она может стать с ним на одну планку, но в конечном счете это приведет к трагедии – отраженной, между прочим, в названии.

– Однако смотря эту картину, понимаешь все же, как много изменилось за последние полвека: теперь femme fatale – это девушка из телевизора…

– Та цивилизация, которую мы знали, подошла к своему логическому завершению. Роковые женщины вымерли как класс. Появился интернет – и они исчезли. Теперь любая женщина близка и понятна, ни одна из них не роковая, и самый большой комплимент, который мы можем сделать особе противоположного пола: «Она симпатичная». Такая женщина не сможет довести вас до экстаза или безумия.

– И как это влияет на ваш выбор актрис на главные роли?

– На самом деле, признаюсь, я никогда не верил в феномен роковой женщины. Не бывает роковых женщин – бывают слабые мужчины. Меняются не люди, а вкусы. Волшебное создание из мира довоенного кино – такое, как Грета Гарбо, – сегодня никого не соблазнит. Даже Мэрилин Монро уже была похожа на Барби, как ни грустно это признавать. Лично я рад, что вкусы меняются. Это помогает мне находить новых актеров, которые соответствуют нынешним взглядам на жизнь и на человеческие отношения. Не ошибиться с выбором мне помогают дети, а еще больше – внуки: «Дедушка, такое не проканает, измени эту реплику, и не надо брать этого артиста». Я всегда к ним прислушиваюсь. Я и сам понимаю, что двадцатилетний герой не должен разговаривать александрийским стихом!

Сегодня многое меняется к лучшему. Молодые артисты реже играют в звезд, они не так серьезно к себе относятся – хотя работают всерьез. Появление на экране таких людей, как Бенуа Мажимель или Людивин Санье, – это эволюция. Как и то, что теперь продюсеры стыдятся ставить в скобках после фамилии актера пометку «Из труппы “Комеди Франсэз”». Это, поверьте мне, хороший знак.

– Вам нравится проводить время с молодыми?

– Скажем так, это вселяет в меня надежду. Особенно в сравнении с теми чувствами, которые я испытываю в обществе ровесников. Те дети, которым сегодня от четырех до восьми лет, вырастут в поразительное поколение. Живость всех реакций, отсутствие каких-либо комплексов в том, что касается новейших технологий… Да они в пять лет уже бегло владеют интернетом! Виртуозы. Недавно встретил внука одних знакомых, ему около двух с половиной, и на вопрос «Сколько тебе лет?» он, подумав, ответил: «Можно сказать, три». Меня это восхитило.

– Но власть в этом мире принадлежит старикам, а не молодым, не так ли?

– Я никогда так не думал. Просто старикам хочется верить, что власть – в их руках. Единственная власть, которая у них есть, это власть делать глупости с умным видом. Старики искренне верят, что во всем разбираются, но тут я опять вспоминаю про интернет: там можно найти любую информацию… и она может оказаться полной чушью. Это лишь иллюзия знания. Мы давно живем в обществе возможной, а не реальной информации.

– То есть опыту вы не придаете никакого значения?

– Опыт – это воспоминание об ошибках, которые мы совершили в прошлом. Доверять таким воспоминаниям я бы не стал. Например, я не считаю, что стал мудрее. Зато смог сформулировать, почему я по-прежнему снимаю кино. Раньше я каждый раз задавался вопросом: неужели у меня это получится? А теперь перестал. Не потому, что слепо уверовал в свои силы. Я не псих, просто теперь мне плевать на чужое мнение. Мне нравится рассказывать истории, которые интересуют лично меня. Мне нравится быть свободным в вопросах самовыражения – это делает меня счастливым. Мне нравится работать с людьми, которые мне близки. Вот и все. Этого достаточно.

– Вы когда-то сказали, что надо снимать фильмы на важные темы, а как именно их снимать – совершенно не важно…

– Со временем я осознал, что снимаю фильмы не абы как! Я снимаю их… самым глупым образом из всех возможных. Я знаю, что хочу показать на экране, и показываю это. Как делал Росселлини. А мелочи – «этот цветочек мы передвинем на двадцать сантиметров влево» – с годами меня вообще перестали интересовать. Да и раньше не слишком интересовали.

– Однако снимаете вы много и часто.

– У меня на счету пятьдесят шесть полнометражных кинофильмов и около двадцати телевизионных. Самое забавное, что меня с давних пор преследует репутация лентяя. Когда я возражаю, что снимаю очередное кино, мне отвечают: «Но снимаешь его как-то с ленцой». Может, оно и так, но работаю я без остановки. Обожаю съемочный период, а чтобы снова снимать, приходится потрудиться над монтажом, озвучанием и выпустить фильм в прокат.

– Прямо как столетний ветеран Мануэль де Оливейра: «Главное – не останавливаться»?

– Про Мануэля расскажу-ка я вам лучше неприличную историю. Правдивую! На фестивале в Салониках несколько лет назад, когда Оливейре было всего лет 95–96, встречаю одну знакомую актрису, и она буквально бросается ко мне: «Умоляю, избавь меня от Мануэля де Оливейры!» Я говорю: «Что случилось»? Она отвечает: «Полный кошмар! Хватает меня, зовет в свой гостиничный номер, делает предложения интимного свойства». Я говорю: «А ты что?» Она: «Я пытаюсь отказывать, но он не слушает. Говорит: “Ты даже не заметишь, в моем возрасте это делается очень быстро”».

– Ну тогда еще спрошу… из области жизнелюбия: ваша репутация гурмана – еще одна легенда?

– Именно так, и очень удобная легенда. Один старый друг научил меня этой хитрости. Создай в молодости репутацию гурмана, и она будет служить тебе до старости: никто не осмелится подсунуть тебе недостаточно изысканную еду. Это потрясающе! Я, конечно, люблю поесть, но разбираюсь в еде довольно слабо. И все равно, стоит мне войти в ресторан, и официанты бледнеют: «Он здесь, надо расстараться».

– Вы чувствуете себя более комфортно живой легендой и классиком, чем в годы «Новой волны», когда вы и ваши товарищи представали бунтовщиками и ниспровергателями устоев?

– Я никогда в жизни не считал себя революционером. Да и никто из нас не был таким, кроме Годара. Я вообще присоединился к этой компании исключительно ради забавы. Просто мне нравилось снимать фильмы, рассказывая что-то интересное другим людям. Бунтовщиком я себя чувствую скорее сейчас, чем тогда. Хотя и забавляюсь еще больше. Так устроена жизнь. Посмотрите на Джорджа Буша-младшего – сколько глупостей он натворил! Собственно говоря, ничего, кроме глупостей. Ходячий анекдот. И ничего, США как-то функционируют! Даже политики ничего толком не могут изменить в мире. Режиссеры – тем более.

– А что вы думаете о Николя Саркози?

– Он тоже забавный. Нечто среднее между Кристианом Клавье и Луи де Фюнесом. Когда о нем будут снимать фильм, на главную роль непременно возьмут комика. Даже если фильм будет совершенно серьезным.

– Ощущаете ли вы себя одиноким в современном кинематографе?

– Я смотрю очень много фильмов. Правда, чаще дома, чем в кино: у меня на стене гигантский экран, так что качество удовлетворительное. Многие фильмы меня дико раздражают. Какие-то операторские трюки, к примеру; это как дешевый спецэффект – можно себе позволить, в бюджет укладываемся, значит, снимем побогаче! Но есть как минимум один молодой режиссер, работы которого меня сильно впечатляют, – Джоэл Грей, автор «Маленькой Одессы», «Ярдов» и «Хозяев ночи». У него уверенная рука и отточенный стиль. Интересно будет посмотреть, что он будет делать в будущем.

– А как вы думаете, насколько изменились с 1960–1970-х годов приоритеты французской публики?

– Вопрос не в самих зрителях, а в тех, кто навязывает ей эти приоритеты. К примеру, я на дух не переношу академию «Сезар» и нахожу комичным ее выбор «лучших картин» практически каждый год. Единственный раз, когда я был с ними согласен, когда пару лет назад они дали награду за лучший фильм «Леди Чаттерлей» Паскаль Ферран. Что ж, ситуация в кино всегда была критической, с самого начала… Но сегодня даже консьерж Бенуа Мажимеля может сделать свой фильм – ведь он консьерж самого Бенуа Мажимеля! Это меня несколько беспокоит. С другой стороны, чем больше фильмов – тем лучше. Для всех. Так устроена система финансирования кинематографа во Франции: чем выше общая сумма кассовых сборов, тем больше финансирование для других режиссеров и продюсеров. Напротив, когда теоретически коммерческий фильм теряет деньги и не может отбить бюджет, это плохо для всех. Однако предсказать это невозможно: иногда отличное кино проваливается с треском, иногда совершенная дрянь собирает гигантские суммы. Дурной вкус эволюционирует, как и хороший.

– Вы ведь и Канны критикуете, да? Вот и сейчас предпочли поехать с премьерой нового фильма в Берлин…

– Терпеть не могу Каннский фестиваль. Поэтому предпочитаю Берлин или Венецию. Когда-то мой дебютный фильм «Красавчик Серж» был выбран отборочной комиссией для участия в конкурсе, но в последний момент ему отказали, чтобы взять какую-то другую, ныне благополучно забытую, картину, потому что ее продюсеры были более влиятельными людьми, чем мои. Тогда я себе сказал раз и навсегда: «В Канны? Больше никогда». Единственный раз сделал исключение ради Изабель Юппер: ей в Каннах не дали какой-то приз, который она очень хотела. Я ей пообещал, что в следующем году я сделаю исключение, приму приглашение фестиваля, мы поедем на Лазурный берег с новым фильмом и добудем этот чертов приз. Так и случилось в 1978-м с «Виолеттой Нозьер», мой план сработал. Но вообще – терпеть не могу Канны. Когда я вижу, как разодетые режиссеры поднимаются по красным ступеням во Дворец фестивалей, а из динамиков звучит «Так говорил Заратустра» Рихарда Штрауса, меня разбирает смех.

– Скажете хоть несколько слов о новой картине?

– Она называется «Беллами», и это не новая версия мопассановского «Bel ami», а своеобразный триллер. По сути дела, экранизация романа Жоржа Сименона, который тот так и не написал. В главной роли Жерар Депардье, с которым мы давным-давно мечтали поработать вместе. Он мне обещал най- ти несколько свободных месяцев на этот фильм и нашел. Спасибо ему большое.