Серебряная афера миллиардеров братьев Хант потрясла рынок в 1979–1980 годах. Они провели беспрецедентную спекулятивную игру на повышение. За несколько недель котировки серебра взлетели с 5 до 50 долларов за тройскую унцию, буквально озолотив Хантов. Но радость братьев оказалась недолгой. Роковым изъяном их плана оказалось то, что они оперировали главным образом на рынке производных инструментов и в нужный момент оказались не в состоянии внести дополнительный гарантийный депозит, что вызвало панику. Не сумев наскрести необходимые 100 млн долларов, братья прогорели дотла.
Мексиканский кризис 1994 года разразился вскоре после того, как Мексика первой (она до сих пор остается единственной) из стран Латинской Америки была принята в клуб наиболее развитых государств ОЭСР. Национальная валюта подешевела более чем в два раза, а ВВП сократился на 6%. Кризис оказался полной неожиданностью для всех, но прежде всего для самого правительства Мексики, старательно осуществлявшего реформы по программе МВФ. Причиной экономических неурядиц стали серьезные структурные деформации мексиканской экономики — огромный внешний долг, развитие экспорториентированных простых сборочных производств макиладорас, хронический дефицит платежного баланса, преобладание портфельных инвестиций.
Биржевой крах 1987 года стал одним из самых масштабных падений в истории фондового рынка США. За один день индекс Dow Jones упал на 22,6% — с 2246,73 пункта на закрытии торгов в пятницу 16 октября до 1738,74 пункта в понедельник 19 октября. Несмотря на масштаб падения, ничего похожего на Великую депрессию 30-х годов не произошло. Экономика США была на подъеме и еще не исчерпала всех возможностей, которые открыли для нее финансовая дерегуляция и глобализация. Да и Федеральный резерв действовал исключительно агрессивно. Именно благодаря успешной борьбе с последствиями биржевого краха заработал свой первый политический капитал новый глава ФРС Алан Гринспен, который возглавил ведомство в середине августа 1987 года.
Джордж Сорос заработал 11,5 млрд долларов на успешной атаке на фунт в 1992 году. Сорос поставил на то, что курс британской валюты неоправданно завышен относительно немецкой марки, которая на тот момент играла роль якорной валюты в рамках Европейского валютного механизма (ERM), к ней были привязаны валюты других стран ЕС. К тому времени марка заметно усилилась относительно доллара, что привело к завышению курсов валют целого ряда европейских стран и провоцировало в них замедление экономического роста. Такие проблемы испытывала и Британия, которая в итоге не смогла защитить свою валюту от спекулянтов даже за счет заметного повышения процентных ставок.
Ли Якокка спас от банкротства Chrysler — один из трех крупнейших автоконцернов США. В 1979 году, после конфликта с Генри Фордом II, он покинул пост президента Ford Motor и возглавил Chrysler. Якокка проявил себя не только как грамотный менеджер, но и как сильный лоббист. Через год работы в Chrysler он обратился за помощью к правительству. Е
Barings Bank, основанный в 1762 году сэром Фрэнсисом Бэрингом, выходцем из богатой семьи бременских купцов, был одним из крупнейших банков лондонского Сити в XIX и начале XX века. Банк, в частности, финансировал продажу Наполеоном Бонапартом Луизианы Соединенным Штатам в 1803 году, британские инвестиции в Латинской Америке, Азии и Африке.
Хотя банк пережил Наполеоновские войны и две мировые войны, в 1995 году он пал жертвой спекуляций одного-единственного сотрудника. Главный трейдер Barings в сингапурском офисе банка Ник Лисон инвестировал во фьючерсы Nikkei 225 на фондовых рынках Осаки (Япония) и Сингапура. Выбранная им инвестиционная стратегия оказалась ошибочной и стоила банку 1,4 млрд долларов.
Поначалу масштабы потерь оказались не очень большими, но Лисон инвестировал все больше, надеясь отыграться. При этом он фальсифицировал документацию, чтобы лондонский офис не обнаружил недостатка средств. В какой-то момент Лисон стал отыгрывать потерянные инвестиции, но разрушительное землетрясение в Кобе в феврале 1995 года привело к резкому падению японского фондового рынка, и потери Лисона лишь возросли.
После банкротства Barings был приобретен голландским ING за номинальный 1 фунт стерлингов (ING принял на себя все обязательства банка). В результате было создано инвестбанковское подразделение ING Barings, американская часть которого в 2001 году была продана голландскому же ABN Amro за 275 млн долларов.
Ник Лисон пытался бежать из Сингапура, был арестован в Германии и осужден в Сингапуре за мошенничество на шесть с половиной лет тюрьмы. После выхода на свободу Лисон написал автобиографическую книгу «Мошенник», на основе которой в 1999 году был снят одноименный фильм с Юэном Макгрегором в главной роли.
В январе 1991 года авиакомпания PanAm объявила о банкротстве. Компания была основана в 1927 году и первой начала полеты из США в Европу, Азию и Южную Америку, став, по сути, главной международной авиакомпанией Соединенных Штатов. В 1950-х PanAm был одним из наиболее признанных международных брендов в мире — по популярности он уступал лишь Coca-Cola.
Но уже в 60-х компания столкнулась с трудностями из-за слишком быстрого роста. Особенно отчетливо это стало ясно после ухода на пенсию основателя PanAm Хуана Триппа, президента авиакомпании в 1927–1968 годах. Мечта президента о том, чтобы самолет PanAm присутствовал в каждом аэропорту, привела к формированию маршрутной сети в 81,4 тыс. миль. Из-за роста конкуренции со стороны иностранных авиакомпаний, получавших господдержку, а также слабого присутствия на внутреннем американском рынке проблемы стали нарастать. С 1969-го по 1974 год PanAm работала с убытками, результатом чего стали долги, превышающие 1 млрд долларов.
Хотя в 1977 году компания опять стала прибыльной, начавшееся дерегулирование авиаперевозок в США сделало рынок очень конкурентным. PanAm столкнулась с конкуренцией со стороны других американских перевозчиков на международных направлениях. В течение 80-х финансовое положение компании постоянно ухудшалось. Чтобы сократить издержки, она начала продавать часть своих маршрутов конкурентам. Парк авиакомпании устаревал морально и физически, и от былого лоска остались лишь упоминания в многочисленных книгах и кинолентах.
В 1986 году самолет PanAm был похищен в Пакистане, в результате чего 20 пассажиров погибло, а 120 было ранено. В 1988-м теракт, организованный ливийскими спецслужбами, привел к гибели самолета PanAm над шотландским Локерби, погибло 270 человек. Пассажиры стали с опаской смотреть на авиакомпанию. В итоге активы PanAm поделили Delta American Airlines и United Airlines.
В январе 2008 года в Уэльсе закрылась последняя угольная шахта глубокого залегания. Угольное месторождение было полностью выработано. UK Coal, британская угольная компания, сегодня имеет лишь четыре шахты и семь разрезов в центральной и северной Англии. Уголь сегодня играет незначительную роль в энергобалансе страны — всего 7%.
Промышленная добыча угля в Британии началась еще в XVIII веке, и уже к 1800 году в стране добывали более 10 млн тонн. Уголь стал основой бурной индустриализации и экономической экспансии страны. В начале XX века здесь добывалось уже 250 млн тонн в год. Во время обеих мировых войн наличие собственного угля означало независимость острова от поставок энергоресурсов из-за рубежа.
С 1950-х, по мере выработки шахт и изменения структуры экономики, добыча стала заметно падать. Этот процесс ускорился в 1970-х, когда дорогой уголь (из-за высоких затрат на рабочую силу и оборудование) не мог конкурировать с дешевыми нефтью и газом североморского шельфа, а также с атомной энергией. Правительство Маргарет Тэтчер решило отказаться от поддержки национализированного в 1947 году угольного сектора и провело его приватизацию. В результате было закрыто большинство угольных шахт, что привело к масштабной забастовке горняков в 1984–1985 годах.
Глубина аргентинского кризиса во многом была предопределена многолетней экономической политикой. В начале 1991 года власти, борясь с гиперинфляцией, привязали валюту к доллару США. Механизм полного валютного обеспечения (currency board) вынудил Банк Аргентины создать гигантские валютные резервы, которые были бы эквивалентны всей наличности в обращении. Но при этом Аргентина имела многомиллиардные долги, а также критически зависела от новых заимствований.
Фиксированный обменный курс делал импорт дешевым, что отрицательно отражалось на внутреннем производстве и вело к росту безработицы. Ситуацию усугубляли коррупция и неэффективные правительственные инвестиции — миллиарды долларов исчезали в неизвестном направлении. Экономический кризис в других развивающихся странах в 1997–1998 годах удешевил их валюты и, следовательно, их товары. В то же время доллар США (а за ним и аргентинский песо) стал расти в цене. Аргентину наводнили дешевые бразильские и азиатские товары. В промышленности начался резкий спад.
В 1999 году экономика страны оказалась в рецессии (–4% ВВП), резко выросла безработица, в провинциях появились эрзац-валюты. Национальный долг вырос до 150% ВВП, и власти объявили дефолт по обслуживанию долга в 95 млрд долларов. В 2001 году аргентинцы начали изымать свои сбережения из банков, что вынудило правительство фактически арестовать национальные сбережения. Это вызвало массовые протесты, которые сопровождались разгромом банков, магазинов, торговых центров и столкновениями с полицией. В декабре 2001 года в стране было введено чрезвычайное положение. А в январе 2002-го власти были вынуждены отказаться от просуществовавшей десять лет привязки песо к доллару.
Экономический кризис продолжался до начала 2003 года и стоил экономике Аргентины 19% ВВП — власти слишком долго упорствовали в проведении политики currency board. Лишь реформы 51-го президента Эдуардо Дуальде, избранного на этот пост в разгар кризиса, позволили вернуть экономику к росту.
Но последствия кризиса ощущаются и до сих пор. Экономика Аргентины остается более уязвимой к внешним воздействиям по сравнению с более стабильными экономиками соседей — Бразилии или Чили.
Кризисы — неотъемлемая часть живых систем. Это понятное с теоретический точки зрения рассуждение воспринимается болезненно, когда мы сталкиваемся с кризисом на практике. Особенно когда кризис выходит за рамки той системы, которой мы способны управлять лично. Именно эта несоразмерность наших личных возможностей масштабам текущего экономического кризиса объясняет ту степень тревоги, которая охватила российское общество сегодня.
Лучший способ сопротивления неуправляемой тревожности для человека — рефлексия. Поэтому номер, который вы сможете почитать в вынужденно безработные дни новогодних каникул, мы посвятили кризисам, описав самые яркие, на наш взгляд, экономические кризисы, банкротства и экономические катастрофы, с которыми сталкивались разные поколения людей.
Вот выводы, которые мы сделали для себя, собирая, читая и редактируя эту подборку.
1. Кризиса нельзя избежать и к нему нельзя подготовиться. Нельзя избежать по двум причинам: потому что цели, которые ставит перед собой человек, конечны и потому что любая система, развиваясь, ограничивает круг задействованных в ее развитии ресурсов, и они тоже оказываются конечными. К кризису нельзя подготовиться, потому что кризис в первой и самой нервирующей своей стадии — это хаос. Вот уж когда единственно верная тактика - это тактика лягушки, которая тонула в стакане молока.
2. В кризис не надо бояться потерь. Они неизбежны. В кризис главной целью — страны ли, компании ли, человека — должно стать повышение собственной эффективности. Проблема здесь заключается в том, что эффективность связана не столько с экономией ресурсов, задействованных в прошлом, в уже закончившемся цикле, сколько с выбором новой цели. Именно о целях чаще всего забывают в кризис, и именно с этим забыванием связано излишне паническое его восприятие.
3. Серьезный кризис не просто дает шанс новому или ранее маргинальному. Устойчивый выход из него возможен только усилиями тех субъектов, которые формируют существо нового цикла. При этом чем более широкий круг субъектов получает равные возможности, тем быстрее происходит переход от спада к оживлению. Этот момент противоречит идее концентрации усилий и ресурсов на одном самом перспективном направлении. Но стоит признать, что в условиях хаоса никто точно не знает, какое именно направление будет более перспективным. Попытка жестко защитить механизмы вчерашнего роста способна лишь усугубить проблемы, поскольку предпосылки для такого роста уже исчерпаны (иначе и не было бы никакого кризиса).
4. В кризис надо быть готовым к компромиссам. Не потому, что уступчивость позволяет вам получить доступ к дефицитным ресурсам, а потому, что всеобщая готовность к компромиссам делает среду менее напряженной, а значит, дает возможность легче пробиться новым трендам. Пожалуй, именно эта готовность к компромиссам и, как следствие, к консолидации элит отличает те страны и компании, которые сумели пройти кризис, от тех, которые не сумели.
5. Кризисы очень полезны, поскольку именно во время их проистекания (а так
Наука социоморфна. Это замысловатое словечко означает, что всякая наука подобна породившему ее обществу. Даже сама постановка научных проблем — что именно ученые пытаются разглядеть и объяснить в своих исследованиях — довольно значительно зависит от текущих общественных настроений, которые могут принимать форму прямого социального заказа со стороны элит и оппозиционных контрэлит, а могут просто воплощаться в «духе времени».
Это касается не только гуманитариев. Основные математические и физико-химические парадоксы из той области, что впоследствии стала называться теорией хаоса, были известны еще с конца XIX века. Однако их долго считали эзотерическим курьезом, досужей игрой ума ученых. От науки середины ХХ века ожидали осязаемых, четко предсказуемых достижений, вроде невиданных синтетических материалов, лекарственных препаратов, освоения атомной энергии, могучих машин, научного прогнозирования и управления экономикой и обществом. Таково было требование самоуверенной эпохи научно-технического прогресса. В ответ рекомендации передовой науки должны были звучать уверенно и четко, как «дважды два — четыре», вместо расплывчатого «с определенной долей вероятности, в общем-то да, но это зависит...»
Только в кризисные семидесятые годы прошлого века различные теории хаоса получают массовое признание в основном благодаря популярным книгам Нобелевского лауреата по химии, бельгийца российского происхождения Ильи Пригожина. (Его бестселлер «Порядок из хаоса» был опубликован в СССР в 1986 году издательством «Прогресс».)
Точно так же публикация в 1962 году памфлета Рэчел Карсон «Тихая весна» имела эффект бомбы, потому что точно совпала с поворотом общественных настроений. Карсон описывала наступление весны без гомона птиц, отравленных бешено успешным инсектицидом ДДТ (то есть дустом). Эта мрачная перспектива послужила катализатором мобилизации части общества, чувствовавшей обеспокоенность безудержным наступлением технического прогресса на природу. Такова типичная диалектика: дотоле неявный фон общественной обеспокоенности создал книге Рэчел Карсон громкий эффект многостороннего эха, и тем самым книга спровоцировала лавину. Экология с тех пор стала центральной частью общественного сознания.
В последующие кризисные годы «бомбы» посыпались одна за другой, с уже преднамеренным расчетом на производство алармистских бестселлеров: «Демографическая бомба» Пола Эрлиха (1968), «Футурошок» Элвина Тоффлера (1970), а также побивший все рекорды мировых продаж экспертный доклад Римскому клубу «Пределы роста» (1972). Тогдашний кризис западных обществ породил массовую читательскую аудиторию, стимулировавшую появление новых исследований кризисных явлений.
Душным вашингтонским летом 1968 года в некондиционируемых подвальных запасниках Смитсонианского музея природоведения засела пара аспирантов-палеонтологов — Стивен Джей Гулд и Найлс Элдридж. Заметим, что тем временем на другом берегу Потомака, перед Пентагоном, их сверстники бурно протест
В июле 1997 года, когда в Британии пришло к власти новое правительство лейбористов, тогдашний министр финансов (а ныне премьер) Гордон Браун заявил, что его целью станет ликвидация циклов бумов и спадов. Браун пообещал избирателям, что экономические кризисы станут историей. Сегодня ясно, что этот впечатляющий план Брауна провалился. Впрочем, это можно было предположить с самого начала.
В 1858 году глава Банка Англии Шеффилд Нив заявил, что экономический цикл, в рамках которого период роста благосостояния сменяется периодом сложностей, является «законом человеческой природы». С тех пор человеческая природа осталась прежней, а потому и ожидать исчезновения экономических циклов не приходится.
О своем видении кризисов «Эксперт» попросил рассказать еще одного британца. Найалл Фергюсон, британский историк, профессор Гарвардского университета и автор целого ряда исторических бестселлеров, поделился своими взглядами на нынешний кризис и предположил, что может стать причиной кризиса следующего.
— Нынешний кризис — самый сильный со времен Великой депрессии 30-х годов. Ему предшествовал период многолетнего роста мировой финансовой системы и огромный приток ликвидности на рынки. Почему кризис произошел именно сейчас?
— Лучший способ понять нынешний кризис — это посмотреть на него как на долговой кризис. За двадцать лет разрыв между долгом и экономическим выпуском в развитых странах резко увеличился. Например, в США долг вырос со 150 до 355 процентов ВВП. Под долгом я имею в виду сочетание государственного долга, корпоративного долга, банковского долга и долга домохозяйств. Последние двадцать лет можно смело назвать эпохой займов.
Глобальный характер мировой экономики позволял переводить азиатские сбережения в другие регионы, включая США, и финансировать растущий долг. В определенный момент заимствование стало чрезмерным — это произошло в начале 2007 года.
Момент истины настал тогда, когда стоимость залога, под который набирались эти долги, в виде цен на недвижимость, начала снижаться. Как только цены на недвижимость прекратили расти, вся система финансов, построенная с расчетом на них, перестала работать.
Поэтому я смотрю на этот кризис как на кризис чрезмерной задолженности. Он начался с момента сдувания пузыря на рынке недвижимости в США, но очень быстро перерос в финансовый кризис, который охватил весь мир.
— Но ведь в США были кризисы и раньше, например в конце 80-х. Что отличает нынешний кризис от прежних?
— Кризис 1987 года был кризисом Уолл-стрит, а не всей страны. Он не имел серьезных последствий для реальной экономики. И Федеральная резервная система США смогла достаточно быстро компенсировать те потери, которые были вызваны падениями на фондовом рынке, снизив процентные ставки и обеспечив ликвидность.
Но нынешний кризис вызван не падением на фондовых рынках, как это было двадцать лет назад. Нынешний кризис начался на рынке недвижимости, затем охватил кредитные рынки, стал влиять на ситуацию в банках и хедж-фондах — все это случилось го
Сентябрьское утро, центр Амстердама. Вдоль канала Сингель неспешно прогуливаются туристы, рассматривая магазинчики известного на весь мир плавучего Блуменмаркта — амстердамского рынка цветов. Магазинчики расположены на баржах вдоль набережной, в них можно купить цветы всех видов и сортов — и комнатные в горшках, и просто срезанные, и аккуратные букеты.
Но больше всего на цветочном рынке поражают не сами цветы, а развалы с ящиками луковиц — тюльпанов, гиацинтов, нарциссов, гладиолусов. Лучше всего представлен, конечно же, главный национальный цветок Нидерландов — тюльпан. Луковицы тюльпанов десятков сортов продаются упаковками и на развес, в среднем по 3–5 евро за десяток. То есть одна луковица стоит около 15 российских рублей.
А ведь было время, когда луковицы тюльпанов в Амстердаме были куда как дороже. В 1625 году редкая луковица стоила 2 тыс. флоринов (в нынешних ценах — 20 тыс. евро). К 1635-му цена повысилась до 5,5 тыс. флоринов. К началу 1637 года цены выросли в 25 раз — и столь же фантастически упали, всего за несколько месяцев. Уже весной 1637-го луковица стоила не больше 300 флоринов.
Тюльпаны стали объектом первой в истории крупной финансовой спекуляции.
В Европу тюльпаны попали в середине XVI века из Османской империи и очень быстро стали популярны в Объединенных провинциях, как тогда назывались нынешние Нидерланды. Выращивать тюльпаны в молодой республике начали в 1593 году, когда фламандский ботаник Шарль де Леклюз получил преподавательский пост в университете Лейдена, где он основал ботанический сад. Там он посадил несколько тюльпановых луковиц, которые были присланы ему из Константинополя послом Священной римской империи при дворе султана. Несмотря на то что тюльпаны происходили из Центральной Азии и к западу от Стамбула до этого не выращивались, они смогли адаптироваться к климатическим условиям северо-западной Европы. Восточный цветок очень быстро превратился в символ статуса и товар для богатых.
Многочисленные сорта тюльпанов классифицировали на несколько групп, при этом разноцветные ценились выше. Дороже всего стоили тюльпаны с контрастно окрашенными лепестками (скажем, коричневые полосы на желтом фоне). Такая окраска, как выяснили ученые лишь в XX веке, вызывается вирусом тюльпановой мозаики.
Тюльпаны могут размножаться как вегетативным способом — луковицами, так и семенами. Но при семенном размножении цветущая луковица формируется лишь через 7–12 лет. Если же цветок вырастает из луковицы, то после цветения формируется ее дубликат, а также несколько дочерних луковиц (в цветоводстве их называют «детки»). К тому же мозаичный вирус распространяется лишь при вегетативном размножении. Все это и определило спекулятивный бум вокруг луковиц, из которых столь полюбившиеся цветы можно было вырастить сравнительно быстро.
Цветут тюльпаны лишь весной, обычно в апреле-мае, примерно неделю. Вторичные луковицы формируются через несколько недель после цветения. Их выкапывают и переносят на новое место в период с июня по
Опиумные войны — шикарная тема для журнальной статьи. Масса пикантных подробностей. Само слово будоражит и дразнит воображение. Притоны Кантона. Длинные трубки с фимиамом. Прекрасные китаянки в ципао. Морские сражения и осада крепостей. Торговцы на джонках и финансисты в цилиндрах. Склады с опиумом на набережной Гонконга. Иностранные концессии и коррумпированные китайские чиновники. Малярия и дизентерия. Пираты. Миссионеры. Авантюристы и контрабандисты.
Эти детали настолько эффектны и зрелищны, что за ними легко забыть о сути конфликта. На самом деле история эта не про опиум, а про торговый баланс и способы его корректировки. Тема не менее вечная, чем наркотики. И, кстати, не потерявшая актуальности и сегодня.
Действующие лица все те же. Как и двести лет назад, Китай в настоящее время имеет огромный торговый профицит со своими основными партнерами на Западе, которые, как и раньше, абсолютно не представляют, что с этим сделать. Времена, впрочем, уже не те, вместо Нанкинского договора — соглашение о вступлении в ВТО, опиум девальвировался до кока-колы, сражения выигрываются и проигрываются на Олимпийских играх.
На Западе опиумные войны уже давно стали историей, о которой помнят лишь специалисты, но в Китае память об этом периоде все еще свежа. Опиумные войны открывают череду унижений и поражений, за которые в Китае еще только готовятся взять окончательный реванш.
Первая опиумная война разразилась в 1840 году, но почва для нее готовилась несколько десятилетий. Более или менее регулярные торговые отношения между Китаем и Великобританией установились еще в начале XVIII века, причем не заладились для британцев они почти сразу.
Китайцы в то время чувствовали себя абсолютно самодостаточными, и британцам просто нечего было им предложить. К тому же китайские власти фактически отрезали иностранных торговцев от богатых и населенных северных районов (в том числе и от Пекина), разрешив им торговать (да и то с целым рядом оговорок) лишь в Кантоне, на самом юге страны. Все контакты между иностранными купцами и местным населением были строго ограничены, иностранцы жили в специально отведенном районе, и посещать сам город им было запрещено.
Со своей стороны, жители Туманного Альбиона довольно быстро пристрастились к китайскому чаю, который уже к середине XVIII века превратился в одну из важных статей британского импорта. К 1785 году East India Company, обладавшая монополией на торговые операции в Индии и Китае, покупала 15 млн фунтов китайского чая в год. Почти 75% этих закупок англичане были вынуждены оплачивать серебром, которого, во-первых, было жалко, а во-вторых, со временем стало просто не хватать.
Нельзя сказать, что у иностранцев вообще не было товаров, способных заинтересовать китайских купцов. В Китай ввозили американский женьшень, который пользовался популярностью как лекарственное средство. Уже в начале XIX века американцы начали продавать шкуры морских котиков, ставшие настоящим бестселлером в Китае. Но морских котиков оказалось ма
Слово «Панама» стало нарицательным названием, символом финансовой аферы. Попытка французской акционерной компании в 80-е годы XIX века проложить канал в районе Панамского перешейка обернулась гигантским крахом, лишившим сбережений сотни тысяч рантье.
Финансовый кризис сопровождался громким коррупционным скандалом, который потряс устои Третьей республики. Между тем идея строительства водной артерии, соединяющей Тихий и Атлантический океаны и позволяющей судам избежать длинного пути вокруг Южной Америки, отнюдь не была мошенничеством и прожектерством. Это доказало правительство Соединенных Штатов, которое в начале ХХ века переняло эстафету у французов и благополучно довело дело до конца.
В результате краха панамского проекта на скамье подсудимых во Франции оказались его организаторы, весьма почтенные люди: виконт Фердинанд де Лессепс, до этого с триумфом завершивший строительство еще одного канала — Суэцкого, и инженер Гюстав Эйфель, автор проекта знаменитой башни. Они отнюдь не были отпетыми мошенниками или, по крайней мере, были ими не в большей степени, чем современные инвестиционные банкиры, наводнившие рынок рискованными ипотечными бумагами. Факт присвоения средств вкладчиков менеджерами Всеобщей компании Панамского канала судом доказан не был. Напротив, в махинации они пустились, чтобы не допустить краха компании.
Де Лессепс и компания изначально недооценили трудности и риски предприятия, а также объем необходимых инвестиций. Как пишет известный экономист и историк Андрей Аникин в книге «История финансовых потрясений», «если бы не проблема денег, компания, вероятно, достроила бы канал, хотя и с запозданием против объявленных сроков. Предприятие Лессепса погубили не геология, техника и климат — его погубили финансы».
Строительство канала финансировалось не на деньги финансовых тузов и крупных банков, а за счет средств мелких вкладчиков — французских рантье. Чтобы продать свои акции и облигации, компания должна была обещать публике быструю и приемлемую по уровню прибыль на вложенный капитал. Если бы реальная стоимость работ изначально была оценена правильно, возможно, они бы и не начались, поскольку организаторам предприятия просто не удалось бы собрать необходимый стартовый капитал.
Строительство Панамского канала было на тот момент самым масштабным инфраструктурным проектом в истории человечества. Не исключено, что такое колоссальное предприятие с долгим сроком окупаемости в те времена просто не могло быть реализовано на деньги частного капитала. Канал как стратегический для Вашингтона объект был достроен на деньги американского правительства и открыт накануне Первой мировой войны. Правда, и в Америке не обошлось без скандала с коррупционным душком, в котором были замешаны самые могущественные люди страны, однако масштабы его были гораздо более камерными. До начала XXI века зона канала находилась под прямым американским управлением.
С переходом канала от французов к американцам в самом начале XX века связан первый опыт США на ниве национальн
В 90-х годах XIX века экономика Российской империи переживала бурный рост. Появлялись новые промышленные предприятия, активно строились железные дороги, в страну пришли иностранные инвесторы. И хотя сельское хозяйство такими же темпами не росло, рост экспорта производимой им продукции способствовал притоку в Россию валютной выручки.
Была успешно проведена конверсия облигаций государственных займов. В 1895–1997 годах в России была осуществлена денежная реформа. Рубль начали обменивать на золото, он стал устойчивой конвертируемой валютой. Это сразу привлекло зарубежных биржевых игроков. Ведение крупной биржевой игры облегчалось и тем, что портфели многих коммерческих банков, особенно столичных, были перегружены вкладами, которые использовались для облегченной выдачи ссуд, предназначенных для игры на бирже, под залог ценных бумаг.
Но во второй половине 1898 года на рынке почувствовалась нехватка денежных средств. Банки сокращают объем ссуд под залог акций и облигаций торгово-промышленных предприятий. Иностранцы начинают продавать российские ценные бумаги и выводить деньги из страны.
В августе 1899 года последовали первые крупные крахи — фон Дервиза и Мамонтова, двух крупнейших предпринимателей и меценатов, владельцев многих крупных компаний и банков, обороты которых составляли десятки миллионов рублей.
Эти банкротства вызвали на бирже панику, и в конце сентября последовало общее падение биржевых котировок. Особенно резко они обрушились 23 сентября — в «черный день» Петербургской биржи.
За несколько кризисных лет на Петербургской бирже курс акций Путиловского завода упал на 67,1% (если сравнивать самый высокий курс 1899 года и самый низкий 1901-го и 1902 годов), Сормовского — на 74%, Русско-Балтийского вагоностроительного — на 63,4%, Брянского рельсопрокатного — на 86,5%, Бакинского нефтяного общества — на 67,4%, Юго-Восточной железной дороги — на 52,6%, Санкт-Петербургского учетного и ссудного банка — на 59,3%, Русского для внешней торговли банка — на 45,9%.
Примерно то же самое происходило с курсами бумаг российских предприятий на зарубежных биржах. На Парижской и Брюссельской биржах с октября 1899-го по октябрь 1901 года падение курсовой стоимости акций 50 металлургических и механических заводов составило в среднем 50%, 18 каменноугольных — 46%, 6 стекольных — 80%, 7 газовых и электрических — 64%, 8 строительных — 65%.
В абсолютных цифрах это выразилось в снижении курсовой стоимости бумаг с 1,3 млрд до 536 млн франков.
В России резко уменьшается число открываемых акционерных обществ. Если в 1899 году было учреждено 325 компаний, то в 1902 году — только 78. Начинаются банкротства банков. В 1901 году были ликвидированы Харьковский торговый, Екатеринославский коммерческий, Петербургско-Азовский банки. Вот что писали деловые газеты того времени:
«Мы переживаем кризис, развитию которого не предвидится конца. Торговые бюллетени приносят нам с каждым днем все новые и новые понижения самых солидных ценностей». «На бирже с каждым днем ста
Осень 1923 года, Берлин, полдень. Перед закрытыми дверями продуктовой лавки уже собралась толпа. Голодные и озлобленные берлинцы ждут открытия магазина, но хозяин лавки не торопится запускать покупателей. Он хочет услышать текущий курс доллара к марке, чтобы понять, поднимать ему цену на булку со вчерашних трех миллиардов марок до пяти или только до четырех с половиной. Для людей это означает, что взятой утром из дома сумки, полной денег, может не хватить, чтобы купить даже самое необходимое.
Гиперинфляция, разыгравшаяся в Германии в 1920–1923 годах, стала одной из самых масштабных экономических трагедий ХХ века. «Ничто так не ожесточило немецкий народ, не озлобило его и не сделало готовым принять Гитлера, как инфляция», — писал впоследствии Стефан Цвейг.
«1923 год приготовил Германию — не именно к нацизму, но к любой фантастической авантюре. Именно тогда возникло то, что сегодня делает возможным безумный нацистский марш: холодное бешенство, слепая решимость совершить невозможное — чтобы благодаря одной лишь силе воли и блеску встать надо всеми. Уверенность в том, что “хорошо то, что выгодно” и что нет слова “невозможно”. Думаю, подобный жизненный опыт лежит за гранью того, что народ может пережить, не повредив своей душе», — размышлял в 1930-е годы будущий известный немецкий публицист Себастиан Хаффнер, бывший одноклассник Хорста Весселя.
Опыт гиперинфляции 1920-х действительно оказался для немецкого народа слишком тяжелым испытанием. После поражения в Первой мировой войне, крушения кайзеровской монархии и существенного сокращения территории страны немецкое общество теряло последний элемент хотя бы кажущейся стабильности. Деньги, основа основ, перестали значить хоть что-либо. В период с января 1920-го по ноябрь 1923 года курс бумажной марки к доллару упал в 100 млрд раз, 1 доллар стоил 4,2 трлн марок.
Цены на продукты питания, одежду, уголь росли на глазах. Работники старались получать зарплату каждый день и отоваривать полученные деньги в обед — но даже тогда инфляция могла съесть до трети заработанного.
Рестораны перестали проставлять цены в меню — стоимость обеда все равно менялась за то время, пока клиент сидел за столиком. Впрочем, в рестораны продолжали ходить только политики и спекулянты с черного рынка — у большинства населения накопленные поколениями сбережения окончательно обесценились.
Церкви стали собирать пожертвования вместо кружек в огромные корзины, а потом и вовсе отказались от денег — угольные брикеты были куда ценнее.
В стране процветал натуральный обмен. Все больше магазинов предпочитали принимать к оплате не деньги, а вещи. За три брикета угля или полкило картофеля можно было пойти в кино или театр, за детские ботинки — посетить стоматолога. Экономика Германии схлопнулась, страна погрузилась в экономический омут.
Нельзя сказать, что гиперинфляция 1920-х годов в Германии была уникальным явлением. В те же годы от гиперинфляции страдали Советская Россия, Польша, Венгрия, Австрия. Но именно в Германии она д
Считается, что кризисы оказывают оздоровляющее воздействие, пусть даже они и сопровождаются какими-то жертвами. В нашей истории есть экономический кризис, который не только не имел такого действия, но, по сути, так и не закончился, ибо с его последствиями мы сталкиваемся до сих пор. Это кризис конца 1927 года, приведший к сворачиванию Новой экономической политики — нэпа.
Нэп был запущен весной 1921 года, вскоре после окончания Гражданской войны. Он предусматривал сочетание государственного регулирования с рыночными отношениями; сосуществование государственных трестов, действовавших на хозрасчетных началах, и сильного частного сектора, прежде всего в сельском хозяйстве и торговле.
Первые годы нэпа продемонстрировали плодотворность этой политики. Удалось начать восстановление экономики, которая за семь лет войн (мировой и гражданской) к весне 1921 года оказалась в крайне тяжелом положении (промышленное производство в 1920 году составляло лишь 14% от довоенного 1913 года). Ежегодный прирост промышленного производства в 1922–1924 годах превысил 30%. Сельское хозяйство, пережившее страшную засуху 1921 года, тоже начало расти. Была успешно проведена денежная реформа, и к весне 1924 года страна получила твердую валюту — червонец, который стал котироваться на некоторых иностранных биржах, и на протяжении последующего года цены были стабильными.
На базе твердой валюты ускорилось восстановление экономики. За 1924/25 хозяйственный год (он начинался 1 октября) промышленное производство выросло в полтора раза.
Вместе с тем все острее становилась проблема накопления и обновления основного капитала, ведь в годы войны необходимые капиталовложения не осуществлялись. Власти не пошли на широкомасштабное привлечение иностранного капитала, хотя многие крупные зарубежные компании, до революции работавшие в России, были готовы вернуться. Их предложения отвергались, несмотря на то что официально неоднократно говорилось о желательности заключения соглашений о концессиях. Партийное руководство опасалось расширения частного сектора за счет сильных зарубежных конкурентов государственным предприятиям.
Следовательно, было необходимо найти внутренние источники финансирования. Средства можно было взять прежде всего на селе — крестьянские хозяйства имели большой потенциал развития при относительно меньших затратах по сравнению с промышленностью.
С учетом этого обстоятельства было решено снять оставшиеся после перехода к нэпу барьеры на пути развития крестьянских хозяйств. Крестьянам дали стимул к росту производства, заменив продразверстку продналогом, но оставались ограничения, связанные с тем, что всех зажиточных крестьян зачисляли в кулаки и лишали избирательных прав со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Весной 1925 года было решено отказаться от такого подхода. Была принята новая избирательная инструкция, предоставлявшая избирательные права некоторым категориям лиц, не имевшим их согласно Конституции. Зажиточным крестьянам было дано право участия в кооперац
Наши знания о Великой депрессии довольно противоречивы. Событийная сторона и основные, шокирующие даже на фоне всех других экономических крахов проявления кризиса, кажется, изучены вдоль и поперек. Но за этой общеизвестной событийной канвой и цифрами до сих пор кроется масса загадок, вызывающих неиссякаемый поток научных публикаций и дискуссий. Триггеры Великой депрессии горячо оспариваются учеными по сей день. И по сей день никто не сможет назвать окончательной причины, почему американская, а за ней в 1929 году практически вся мировая экономика внезапно начали одно из своих самых глубоких в новейшей истории «погружений».
К тому же — как и для любого исторического события подобного масштаба — реальную историю в массовом сознании давно и прочно вытеснили мифы. Многие из них рассеиваются простым перечислением последовательности, в которой события произошли на самом деле. Так, один из самых устойчивых мифов о Великой депрессии тот, что правительство несет ответственность за ее начало. Однако поистине масштабное вмешательство началось только под руководством Франклина Рузвельта в 1933 году, который был приведен к присяге после того, как худшее уже произошло. Другой миф связан с исключительной ролью Нового курса в выходе из депрессии. Но хотя все ведущие экономические показатели улучшились именно в период президентства Рузвельта, далеко не очевидно, что именно его политика была тому причиной. К тому же окончательный импульс выходу американской экономики из кризиса дала мировая война.
Что же сегодня твердо известно о Великой депрессии? Пожалуй, прежде всего, что это был целый ряд очевидных (задним числом, разумеется) ошибок властей, приведших экономику к 1929 году, и ошибки нарастали на протяжении всего послевоенного десятилетия. Экономическая политика 20-х годов в США была, выражаясь нынешним языком, либерально-консервативной: низкие налоги, минимальное регулирование, ослабление антимонопольной политики. В течение всех 20-х годов власти упорно продолжали расчищать пространство для свободной игры рыночных сил.
Тем временем проблемы в экономике накапливались. Традиционные производства деградировали. Сельское хозяйство, энергетика и угледобыча пребывали в постоянной депрессии. Производство текстиля и обуви, судостроение и железнодорожные перевозки демонстрируют хронический спад. Стоимость сельскохозяйственных угодий между 1920-м и 1929 годом падает от 30 до 40%. Порядка шести сотен банков ежегодно становились банкротами. Термин «технологическая безработица» входит в словарный запас нации, и порядка 200 тыс. человек ежегодно заменяется автоматическими или полуавтоматическим механизмами. Зато производительность труда в период с 1919-го по 1929 год повышается на 43%.
Параллельно шел активный процесс концентрации хозяйства. К 1929 году лишь 200 корпораций будут контролировать более половины всей американской промышленности. Необычайно растет и доходная дифференциация. К концу десятилетия нижние 80% получателей доходов будут удалены из налоговых реес
«Нефтяной кризис 1973 года не зря называют шоком. Он действительно стал полной неожиданностью — и для промышленности, и для политиков западных стран. Экономистам и политикам казалось, что наступил конец света. Не удивительно, что все они так живо отреагировали на этот вызов», — профессор Фердинанд Дуденхёффер, глава немецкого исследовательского центра CAR, занимающегося изучением автопромышленной отрасли, говорит о нефтяном кризисе тридцатипятилетней давности с таким чувством, что сразу ясно, какую огромную роль для автомобильной промышленности сыграл конфликт между странами — экспортерами и импортерами нефти.
Фактически весь автомобильный мир, в котором мы живем, сформировался во многом вследствие «нефтяного шока», поставившего западную автомобильную цивилизацию едва ли не на грань исчезновения. Именно этот сырьевой шантаж ОПЕК стал причиной разработок и экономичных двигателей, и альтернативных источников энергии. Да и вообще пробудил на Западе саму мысль о том, что горючее можно и нужно экономить.
Сегодня, спустя тридцать пять лет, очевидно, что нефтяной кризис 1973 года возник из-за стечения целого ряда обстоятельств. 15 августа 1971 года США вышли из Бреттон-Вудских соглашений, действовавших с 1944 года, отказавшись от привязки доллара к золоту. Мир вступил в новую финансовую эпоху — эпоху свободно плавающих относительно друг друга курсов валют.
Последовавшее за этим падение курса доллара — только за ближайшие четыре месяца после выхода США из Бреттон-Вудской системы девальвация доллара относительно золота составила почти 8% — серьезно ударило по странам, экспортировавшим нефть. Ведь если раньше фиксация нефтяных контрактов в долларах по факту означала фиксацию цены нефти в золоте, то теперь суммы, получаемые за продажу энергоносителей, существенно сократились, а главное, оказались нестабильными. Всего в период с августа 1971 года по февраль 1973-го стоимость доллара относительно золота упала на 20,5%.
На фоне сокращения доходов стран — экспортеров нефти их расходы серьезно росли. «Западные страны увеличили цену на зерно, которое они нам продают, на 300 процентов. То же самое касается сахара и цемента. Вы покупаете у нас нефть-сырец и продаете нам нефтепродукты по ценам в сотни раз дороже, чем вы заплатили нам. Это нечестно!» — негодовал в интервью The New York Times шах Ирана Мохаммед Реза Пехлеви. При этом падение цен на нефть легко позволяло странам — потребителям нефти увеличивать потребление примерно на 5% в год, что становилось еще одной причиной технологического разрыва между экспортерами и импортерами и вызывало недовольство нефтедобывающих стран.
Последней каплей в созревшем конфликте между нефтедобывающими и нефтепотребляющими странами стала Война Судного дня — конфликт между Сирией и Египтом с одной стороны и Израилем — с другой. 6 октября 1973 года Сирия и Египет нанесли удар по Израилю, надеясь взять под контроль существенные территории на юге и на севере страны — началась четвертая в ХХ веке арабо-израильская войн
Оговорим сразу: по сравнению с трансформационным спадом 1990-х годов советский застой 1970–1980-х выглядит как невинная детская шалость в сравнении с великим злодейством. С 1989-го по 1998 год ВВП упал на 45%. Продолжительность жизни с 1987-го по 1994 год сократилась аж на шесть лет. Доходное неравенство, судя по коэффициенту Джини, чуть ли не удвоилось (а по децильному коэффициенту — более чем удвоилось), имущественное неравенство выросло еще больше. Преступность, уровень убийств, самоубийств, травматизма увеличились в разы, а качество здоровья населения сильно снизилось.
О макроэкономической политике даже и говорить нечего. Советские плановики наверняка ворочались в гробах, наблюдая бюджетные дефициты и инфляцию 90-х, валютный кризис и дефолт 1998 года, полную демонетизацию экономики: в конце 80-х денежная масса составляла 50% от ВВП, а в середине 90-х — лишь 15%. В советское время, после введения червонца в 1922 году, инфляция никогда не поднималась до сотен процентов в год, как в 90-е, — ни в годы индустриализации, ни во время Великой Отечественной войны. А с 1947 года, когда была проведена конфискационная денежная реформа, до 1987 года, когда уже при Горбачеве началась массированная накачка денег в обращение, открытая и скрытая инфляция (то есть рост разрыва между денежным спросом и предложением товаров по фиксированным ценам) не превышала 3–5% — один из лучших показателей в мире.
Собственно говоря, Брежнев (Андропов, Черненко) оставили реформатору Горбачеву плановую экономику, которая, конечно, была неэффективна, но находилась в неплохом макроэкономическом состоянии: инфляция низкая, дефицит бюджета маленький, уровень сбережений и инвестиций высокий, внутреннего долга почти нет, а внешний — очень низкий, несколько процентов от ВВП. Вспомните, до конца 1980-х годов советские долги продавались на вторичном рынке по цене 100% от номинала (в 1990-е годы — 30% и меньше), потому что никому и в голову не приходило, что СССР может объявить дефолт.
В общем, запас макроэкономической прочности у советской экономики был значительным, дающим возможность профинансировать издержки рыночных реформ через внешние и внутренние займы так, чтобы эти реформы в минимальной степени сказались на благосостоянии населения. В такой ситуации ответ вопрос, какую плановую экономику было легче перевести на рыночные рельсы, польскую или советскую, был однозначен. Другое дело, что весь запас прочности был быстро и бестолково разбазарен в конце 80-х — начале 90-х, так что «хирургии под наркозом» не получилось.
Впрочем, сейчас речь именно не о постсоветском периоде, а о советском.
Советский застой 1970–80-х точнее всего характеризовать именно как застой, потерю экономического и социального динамизма, а не масштабный кризис. Пик развития советской плановой системы пришелся на начало 1960-х, а после этого экономика, хоть и продолжала расти, но с постоянно замедляющимся темпом (график 1). Продолжительность жизни достигла 70 лет в 1965 году, а затем уже не у
В 80-е годы прошлого века курсовая стоимость акций японских корпораций увеличивалась на 20–30% в год. На последней, экспоненциальной стадии роста в 1986–1989 годах стоимость национальных акций выросла втрое. В 1989 году суммарная капитализация японских компаний была в шесть раз выше, чем в 1980-м, и в 17 раз выше, чем в 1970-м. Отношение цены акций к прибыли (P/E) в Японии неуклонно повышалось и достигло в 1989 году значения 71 в целом по всем акциям первой секции Токийской биржи (там торгуются наиболее ликвидные акции). По абсолютным размерам капитализации Япония заметно опередила США и заняла первое место в мире, оттянув на себя две пятых мировой капитализации.
В последние дни декабря 1989 года вряд ли кто из японских и международных инвесторов мог предположить, что этот фондовый Клондайк обернется сущим адом и втянет вторую крупнейшую экономику мира на долгие полтора десятка лет в мучительную полосу тяжелейшей рецессии.
Уже в первые биржевые дни января 1990-го японские акции посыпались. Спустя десять месяцев за ними последовали цены на землю и недвижимость. В течение первого же года падения рынка сдувающийся пузырь акционерного капитала потерял 38% своей стоимости, разоряя инвесторов и ставя на грань банкротства сотни финансовых институтов, выдававших кредиты под обеспечение фондовых активов.
Япония входит в число исторических рекордсменов по глубине падения цен на акции: индекс «голубых фишек» Nikkei 225 после второй волны охлаждения биржевой конъюнктуры, начавшейся в 2000 году, к весне 2003 года опустился до уровня начала 80-х годов и был примерно в пять раз ниже максимальных отметок, достигнутых в апогее «бума Хейсей» в декабре 1989 года (Heisei boom — так японцы именуют свой пузырь). После сдутия пузыря активов индекс Nikkei ни разу не поднимался выше 60% предкризисного максимума, а сегодня, 19 лет спустя, он провалился до одной пятой своей блестящей вершины. И это притом, что в постпузырный период больше половины чистых покупок японских акций приходилось на иностранных инвесторов — без их поддержки местный фондовый рынок провалился бы еще сильнее.
С фондовой катастрофой подобной тяжести и продолжительности может посоревноваться лишь динамика американских акций в годы Великой депрессии. Там максимальная глубина спада индекса Dow Jones была даже больше, чем в Японии начала 90-х. К началу четвертого года свободного падения курсов акций в июле 1932 года «старик Доу» съежился до 13% предкризисного максимума, затем до марта 1937 года подрос до 50% максимума, потом спад и болтанка возобновились, сменившись устойчивым ростом биржи лишь в мае 1942 года. Вновь взобраться на предкризисный пик октября 1929 года индекс Dow Jones смог лишь четверть века спустя, в 1954 году.
Лопнувший финансовый пузырь 1990–2002 годов похоронил активов на 1500 трлн иен — астрономическую сумму, эквивалентную трем годовым ВВП Японии. Сравнительные потери финансового капитала в годы Великой депрессии в США были скромнее: там за годы обвала цен акций и недвижимости в 1929–1
Полтора года назад в Азии отмечали десятилетнюю годовщину начала азиатского финансового кризиса. Отмечали скромно, но с уверенностью, что подобные потрясения в обозримом будущем региону не грозят.
Министры финансов и руководители всевозможных азиатских «тигров» и «драконов» наперебой уверяли, что ситуация в корне изменилась, азиатские страны намного сильнее, чем раньше, и теперь их должны волновать «совсем другие проблемы». Одинокие голоса, говорящие о сохранившейся зависимости Азии от финансовых потоков, формирующихся на Западе, тонули в хоре оптимистов. В моде была теория размежевания, а СМИ писали о наступившем «веке Азии».
По данным опроса, который был проведен среди участников сингапурского раунда Всемирного экономического форума, посвященного годовщине кризиса, подготовка к возможным финансовым потрясениям оказалась лишь на третьем месте по степени актуальности. И только министр финансов Таиланда предостерегал своих коллег от самоуспокоенности: «В начале 1997 года нам тоже казалось, что никаких проблем нет».
Азиатский финансовый кризис 1997–1998 годов действительно стал полной неожиданностью для большинства политиков и предпринимателей и заставил экономистов пересмотреть подходы к моделированию кризисных ситуаций. Именно этому уроку азиатские страны сегодня обязаны своим относительным благополучием перед лицом глобального финансового обвала.
Кризис 1997–1998 годов оказался очень болезненным для многих азиатских стран в первую очередь потому, что в предыдущие годы Юго-Восточная Азия демонстрировала экстраординарные темпы экономического роста. Резкий взлет экономик ЮВА был вызван уникальным сочетанием нескольких факторов. В первую очередь это макроэкономическая стабильность, которая выгодно отличала азиатские страны от конкурентов в Латинской Америке.
Ни в одной стране региона за исключением Индонезии с начала 1970-х не было периодов гиперинфляции, проводимая налоговая политика была понятна и благоприятна для инвесторов, при этом большинству стран удавалось поддерживать пусть небольшой, но все же профицит бюджета. Второй важный фактор — высокий уровень сбережений, от 20–30% ВВП у Тайваня более чем до 40% у Китая, Малайзии и Сингапура. Эти сбережения реинвестировались в индустриальные и инфраструктурные проекты, что становилось главной движущей силой развития экономики.
Положительную роль сыграло качество азиатской бюрократии, выгодно отличавшейся от чиновников в развивающихся странах в других регионах мира. Наконец, большинство этих стран проводили политику стимулирования экспорта, в том числе с помощью механизмов валютного контроля, что также привлекало иностранные инвестиции.
Но ускоренная индустриализация требовала все больше ресурсов, источники которых были ограничены. Внутренних сбережений стало не хватать — доля инвестиций в ВВП у большинства стран превышала долю внутренних сбережений. Новыми драйверами роста становились прямые и портфельные иностранные инвестиции, включая банковские займы. Большинство краткос
Российский дефолт 1998 года войдет в историю мировых финансов как яркий пример запоздалых, зато беспощадно избыточных действий правительства. Напомним, что тогда одновременно было объявлено: о замораживании рублевых краткосрочных гособлигаций (ГКО); о девальвации рубля; о введении моратория на выплаты по внешним обязательствам. Тогда как в принципе было достаточно одного из этих трех решений, максимум двух.
Не говоря уже о том, что отказ от платежей по гособлигациям, номинированным в национальной валюте, — вообще дикость. Ведь всегда существует возможность и обесценить долг за счет девальвации, и перекредитоваться у ЦБ — через тот же рынок облигаций или через центробанковские кредиты частным банкам.
Вводить мораторий на платежи по внешним обязательствам и замораживать госдолг имело бы смысл, если ставилась задача удержать курс национальной валюты. Скажем, Малайзия во время азиатского финансового кризиса 1997–1998 годов под руководством легендарного премьера Махатхира Мохаммада ввела временные ограничения на вывоз капитала, тем самым удержала свою валюту от девальвации и прошла кризис с наименьшими потерями из всех стран Юго-Восточной Азии.
Радикальные действия российского правительства, по-видимому, объяснялись отсутствием системного подхода. Курс рубля завышен — девальвировать. Обслуживание госдолга стало слишком дорогим — заморозить и принудительно реструктурировать. Банки разорятся из-за форвардных контрактов на поставку валюты иностранным инвесторам — ввести мораторий на внешние выплаты.
Более взвешенного комплексного решения, похоже, никто и не искал. Слишком велика была паника. Нежелание до самого конца признавать тупиковость выбранного пути довело страну до полного исчерпания валютных резервов. Стремление удержать курс рубля любой ценой — в ожидании, что западные инвесторы оценят «надежность» российской политики и прельстятся высокой доходностью ГКО, — было абсолютно нереалистичной стратегией.
Эффективная доходность ГКО со сроком до погашения от 1 до 6 месяцев в середине июля превышала 150% годовых (по некоторым сделкам до 160%), но инвесторы не спешили скупать облигации. Кто-то считал неизбежным крах пирамиды ГКО, у остальных денег просто не было: российская банковская системы переживала жесточайший кризис ликвидности. В июле проценты по МБК на одну неделю достигали 130% годовых, а ставка овернайт — 165% годовых. Банк России последовательно зажимал денежную массу, дабы удержать рубль в пределах официального валютного коридора и защитить свои резервы.
Правительство Сергея Кириенко упорствовало в своей политике, пытаясь получить дополнительное финансирование от МВФ. Но, конечно же, никакие новые транши фонда не могли спасти Россию от тяжелого финансового кризиса. Так, согласно заявлению тогдашнего министра финансов Михаила Задорнова, во втором полугодии 1998 года на погашение ГКО надо было потратить 180 млрд рублей, тогда как все доходы федеральной казны по Закону о бюджете на 1998 год должны были составить 376 млрд рублей. В отсутствие кру
Апрель 2003 года, граница Камбоджи с Таиландом. Кучки уставших бэкпекеров расположились на траве в ожидании обязательного измерения температуры. Анкеты с новыми пунктами о последних посещенных странах. Импровизированный карантин в полуразвалившемся сарае.
«Как вы себя чувствуете? Нет ли недомоганий?» — никого не интересует, зачем я еду из Камбоджи в Таиланд. Пограничников волнует, не везу ли какой страшной заразы. На кону десятки миллионов долларов — внесение в черный список Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) может разорить туристические компании и отели, отпугнуть инвесторов и негативно сказаться на международной торговле.
Так получилось, что той весной я объехал почти всю Юго-Восточную Азию и Китай. Девять границ — девять анкет по поводу атипичной пневмонии. На границе Таиланда с Бирмой температуру измеряют с помощью прозрачной пластинки, прикладываемой ко лбу. Между Вьетнамом и Камбоджей — градусником в ухе. В Сингапуре используют бесконтактные сканеры.
Каждая страна пытается справиться с эпидемией в силу своих финансовых возможностей. В Бирме на весь самолет положено лишь три пластинки для измерения температуры, которые старательно протирают после каждого туриста. В Таиланде уже использованные одноразовые градусники выкидывают в мусорное ведро...
Борьба с атипичной пневмонией (точное название — Severe Acute Respiratory Syndrome, SARS) стала настоящим триумфом ВОЗ. Никогда прежде эта организация не получала такого веса и влияния, как в те весенние месяцы 2003 года. В ВОЗ считают, что благодаря их усилиям человечество удалось спасти от чудовищной опасности.
«SARS: Как была остановлена глобальная пандемия» — так называется отчетный сборник регионального директора ВОЗ по тихоокеанскому региону Шигеру Оми, на базе которого в 2005 году он попытался стать главой этой организации. Г-н Оми совсем немного проиграл гонконгской китаянке Маргарет Чэн, сделавшей себе имя на борьбе с другой «чумой двадцать первого века» — птичьим гриппом.
Можно по-разному относиться к серьезности этих угроз, но понятно, что игнорировать их нельзя. Новая эпидемиологическая реальность уже вынудила правительства ряда азиатских стран разработать специальные антикризисные программы. Такие же меры приняли многие крупные корпорации. Если бизнес и не пострадает от вспышек новых болезней, то избежать убытков от борьбы с ними не получится.
Первые сообщения о странных случаях заболевания гриппом на юге Китая начали поступать еще в середине ноября 2002 года, но им не придали большого значения. Официально считается, что первой жертвой атипичной пневмонии стал 45-летний китаец из города Фошань в провинции Гуандун, заразивший еще четырех своих родственников.
Второй жертвой — уже в начале декабря — стал повар из Шэньчжэня, передавший инфекцию восьми ухаживавшим за ним докторам и медсестрам.
В январе на юге Китая было отмечено еще несколько случаев заражения, которые позволили местным врачам говорить о вспышке «неизвестной респираторной инфекции».
30 января болез
