Можно было бы пошутить на тему, что у романиста Маккарти говорящая фамилия. Хотя бы потому, что не оставляет ощущение — один из центральных персонажей книги «Старикам тут не место», старый шериф, которого в фильме Коэнов сыграл Томми Ли Джонс, время от времени говорит, что называется, от автора. Да что там — Томми Ли и Кормак Маккарти даже внешне немного похожи: один и тот же типаж южного консерватора в остроносых сапогах и при галстуке шнурком, бубнящего что-то вроде «Все начинается с того, что мы смотрим сквозь пальцы на плохие манеры. Когда мы перестаем слышать “сэр” и “мэм”, считайте, что конец близок».
Нет, охота на коммунистов побоку, но в первую очередь потому, что побоку политика, которая все время принуждает «ложиться в постель не с теми людьми». Романист Маккарти — безусловный консерватор, но консерватор природный, из тех, что за лошадей против машин, а также за каменную колоду для дождевой воды, потому что она — надолго, а значит — дает надежду на будущее.
При этом, открыв роман где-нибудь на середине, можно предположить, что угодил в текст новой формации, представляющий собой некий вариант развернутой сценарной заявки — лапидарные диалоги, глаголы едут друг на друге. Повод так думать есть: у Маккарти, безусловно, счастливый роман с кинематографом. Помимо коэновского фильма, сохранившего за собой, что не такой уж ходовой случай, оригинальное название книги, в нынешнем году ожидается кино по едва ли не лучшему роману Маккарти «Дорога» (Пулитцеровская премия-2007).
Но при близком рассмотрении становится ясно, что старины Хэма здесь гораздо больше, нежели Голливуда. Наивный мачизм старой школы; сочетание выразительной даже в своей отрывочности речи персонажей с репортажной картинкой, приоткрывающейся время от времени в какое-то дополнительное измерение; длительные монологи, которые исполнены вроде бы «в простоте» и за счет этого ложатся на ухо, подобно незамысловатой солдатской песенке. Или ковбойской. «Наконец говорит не нравится мне куда катится эта страна. Я хочу чтобы моя внучка могла сделать аборт. А я в ответ можете мэм не волноваться о том куда катится страна. У меня на этот счет нет особых сомнений но ваша внучка сможет сделать аборт. Я хочу сказать что она не только сможет сделать аборт но еще и усыпить вас».
Кормаку Маккарти хорошо за семьдесят; ему не надо входить в образ, чтобы замаскировать общечеловеческие истины под стариковское брюзжание. Принято считать, что Маккарти написал современный вестерн, а братья Коэны с блеском реализовали его в кино. Но на самом деле, читая роман, в какой-то момент ловишь автора на тотальной издевке, и выражается она прежде всего в драматургии (Маккарти, к слову, еще и драматург, писал для театра). Шериф Белл (еще один двойник автора, снабженный к тому же говорящей фамилией — «звонок, колокол») преследует мрачного убийцу, характерного в том числе тем, что никогда не отступает от одного кровожадного принципа: тот, кто хоть чем-то вызвал его неудовольствие, будет убит. Его лучшая жертва, «охотник на оленей», который сам превратился в оленя — ветеран Вьетнама и, не считая понятных девиаций, в общем и целом неплохой парень: простой, мужественный, незлой, искренне привязанный к молодой жене, камуфлирующий чувство неловкой небрежностью. Коэны искусно сняли стружку с этой незамысловатой истории: насилие молодых над традицией, что оборачивается против них самих, у Коэнов превратилось просто в насилие. В каком-то смысле они перевели рассказанную историю на язык общих планов, кинематографической абстракции. Между тем Маккарти писал чуточку о другом.
Это «другое» — оно, с одной стороны, много проще; несмотря на легкую прививку модернизма в стилистике, роман Маккарти очень незамысловат. Он именно о том, о чем кажется, — о том, что жена старого шерифа Белла перестала даже просматривать газеты после того, как прочла заметку о молодой матери, которая бросила нежеланного младенца в мусорный аппарат-уплотнитель. Надо думать, семидесятилетний романист Маккарти до сих пор читает газеты — про очередную бойню в школах, про рост числа наркозависимых. Ну и, разумеется, подмечает, что люди перестали обращаться друг к другу «мэм» или «сэр».
И если приглядеться, госпожа смерть выкашивает у него именно молодых. Единственные будто заговоренные персонажи — «хороший шериф», отягощенный всем корпусом принципов и традиций, включая верховые прогулки с женой, и «плохой парень», тоже отягощенный принципом — одним, зато незыблемым. Это, на самом деле, очень жестокая книга о магии условностей, которая держит жизнь подобно скелету: раз выкажи к ней презрение и постепенно провиснешь, как мокрая тряпка, в лучшем случае, а в худшем окажешься в уплотнителе для мусора.
Ну и, конечно, это реваншистский роман, роман-месть за всех стариков, что на склоне лет оказались будто на другой планете. Что наводит, между прочим, на следующую мысль. У нас очень много говорилось о сломе советской цивилизации и о людях, которые не смогли адаптироваться к новой капиталистической ли, консюмеристской ли реальности. Между тем, судя по всему, на той стороне Земли, у западных антиподов, в то же самое время произошло нечто подобное. Жизнь не стоит на месте и не поджидает отставших, соглашается Маккарти, на смену семейным и дружеским связям приходит нечто другое. Но хорошо ли это другое, обеспечит ли оно правильное взаимодействие человека со средой, в том числе и с другими человеками, или нас ждет дальнейшее нарастание немотивированного насилия, где — вот шутка природы! — всегда будет побеждать тот, кто ведом принципом, условностью? Пусть даже эта условность оборачивается откровенной шизофренией.
