«Белая лента» не только лучший фильм из программы прошедшего Каннского фестиваля, это еще и лучший фильм 67-летнего Михаэля Ханеке, одного из самых сильных режиссеров современности. Никто не осмелился бросить камень в президента жюри Изабель Юппер, обвинив ее в пристрастности: дескать, отдала главный приз давнему другу, у которого дважды снималась, который в 2001-м принес ей актерский приз в тех же Каннах за «Пианистку». Всем было очевидно: решение принято не одной Юппер, а всем жюри. Косвенное подтверждение — приз ФИПРЕССИ, тоже присужденный «Белой ленте», подобное единодушие критиков и кинематографистов встречается нечасто.
При этом мало кто нашел слова, чтобы объяснить, чем именно хороша «Белая лента», какие качества выделяют ее на общем, отнюдь не среднем фоне. Увлекательность? Действительно, куда тоскливее выглядели показанные в тот же день «Бесславные ублюдки» Тарантино, перегруженные каламбурами и сценами насилия, чем черно-белый, без единой ноты закадровой музыки и без единого визуального аттракциона фильм Ханеке, который весь зал смотрел на краешке стула, затаив дыхание. Однако за одно это призы не дают. Пытаясь копать глубже, «Белую ленту» называли «бергмановским» фильмом, ссылаясь на тематику (закрытый мирок протестантской деревни) и стилистику. Пожалуй, можно обнаружить в картине и еще одну, более важную черту сходства с кинематографом великого шведа — то ощущение внутреннего напряжения, скрытого от глаз конфликта, которое держит внимание публики. Однако сам режиссер, пожав плечами, во всеуслышание заявил, что при всем уважении к Бергману предпочел бы считать свой фильм «ханекевским».
В самом деле, в «Белой ленте» Ханеке удалось то, к чему он стремился на протяжении всей своей карьеры. Достигнув совершенства в каммершпиле, каковым можно признать и «Седьмой континент», и «Забавные игры», и «Пианистку», и «Скрытое», он никак не мог преуспеть в глобально-метафорических картинах, призванных отразить все состояние общества, — ни «71 фрагмент хронологии случая», ни «Код неизвестен», ни «Время волков» не могли справиться с этой задачей. В «Белой ленте» Ханеке отказался и от газетной злободневности, и от шоковой терапии, и от эллиптического монтажа, предпочтя им форму классического киноромана. Эта картина кажется экранизацией фундаментальной немецкой прозы XIX—ХХ веков. Она хранит редкую естественность, не присущую стилизациям, и потому бьет наповал — хотя никто не режет себя бритвой, не калечит и не пытает, как в предыдущих фильмах мэтра. «Белая лента» кажется невозможной картиной, как невозможен был бы сегодня большой роман в духе Толстого или Бальзака, производящий на читателя действие не менее сильное, чем в свое время «Анна Каренина» или «Утраченные иллюзии», — но написанный современным писателем в начале нашего века. Собственно, в кино подобного эффекта добивался лишь тот же Бергман, и то единожды — в «Фанни и Александре».
Действие разворачивается в 1913 году в небольшой баварской деревушке (австрияк Ханеке, вообще-то, родился в Мюнхене и здесь, впервые за многие годы, вспомнил о корнях). Надтреснутый голос старика за кадром рассказывает о событиях, свидетелем которых он стал, работая сельским учителем. Понемногу зритель знакомится с большинством местных жителей: барон, его жена, трое детей, гувернер и нянька; пастор с женой, пятеро детей; управляющий, трое взрослых детей и один младенец; многодетная семья крестьянина; отец-одиночка доктор и его сожительница акушерка. Однажды доктор падает с лошади — у его дома неизвестные натянули между двумя деревьями проволоку, и пострадавший чудом остался в живых. Деревня остается без врача, и с этого начинается череда инцидентов — иногда очевидно случайных, иногда кем-то подстроенных, но неизменно свидетельствующих о слабости и порочности человеческой натуры. Жена крестьянина погибла во время работ на мельнице. Малолетнего сына барона кто-то связал и жестоко избил — виновные так и не найдены. Чуть не погиб сын управляющего. Мини-катастрофы, частные, почти не затрагивающие окружающих, постепенно складываются в общую картину энтропии. Люди ищут поддержки в старинных ритуалах, будь то церковные службы или праздники урожая, но все тщетно: мир катится под уклон. Никто из них еще не знает, что через год грянет Первая мировая и похоронит последние надежды на выздоровление искривленной вселенной.
Безуспешно попытавшись напугать публику картинами грядущего Апокалипсиса во «Времени волков», здесь Ханеке с мнимым академизмом погружается в прошлое — где вроде бы можно посвятить себя чисто формальным задачам, костюмам и интерьерам (все это выполнено безупречно). Однако именно зрительское знание о близком будущем, неведомом персонажам, превращает сонную деревушку в библейский Армагеддон. Актуализация увиденного достигается за счет детей всех возрастов (давно известно, что умение работать с актерами-детьми — высший показатель владения режиссурой), снимающих социальные различия между обитателями деревни: в конце концов, все они, за исключением сына барона, учатся в одной школе. Дети, мир которых закрыт от взрослых, — важнейшая часть пазла, инициаторы и жертвы тех актов осознанного насилия, которые свидетельствуют о начале конца. Именно эти дети через пару десятков лет будут строить в той же стране нацистскую утопию. В этом смысле «Белая лента» продолжает «Скрытое», в котором взрослые платили несообразную цену за детские прегрешения и терпели наказание от собственных потомков, вершивших безапелляционный суд.
Вопросы метафизической невинности и богооставленности Ханеке решает в чисто прагматическом ключе. Предположим, дети — носители первородного греха; в этом уверены их родители, подозревающие отпрысков во всех преступлениях и награждающие их инквизиторской «белой лентой», символом грядущего покаяния. Однако те без труда разрушают авторитет старших, уличая их в худших прегрешениях, — и, не утруждая себя разоблачениями, самостоятельно назначают им жестокую епитимью. А раз грех первороден, то и ребенок аристократов может быть наказан за то, что родился не у тех папы с мамой, а ребенок с синдромом Дауна — ослеплен за то, что не похож на остальных. Есть ли выход из замкнутого круга? Лишь слабость, не способная прийти на выручку другим, но свободная от лицемерного морализма, — то благословенное качество, которое демонстрирует, вопреки своему дидактическому призванию, рассказчик-учитель. В награду ему дарована любовь к наивной и чистой девице по имени Ева. Большая часть героев безымянна, и ничто не мешает предположить, что безымянного учителя зовут Адамом. Правда, с минуты на минуту грянет война, и из союза двух слабых и добрых сердец ничего не выйдет.
Жестокость «Белой ленты» иная, чем в «Забавных играх», она чище и правдивей: это невыносимая жестокость слов доктора, упрекающего многолетнюю любовницу в дряблости кожи и дурном запахе изо рта; жестокость старшей сестры, объясняющей четырехлетнему брату смысл слова «смерть»; жестокость невидящего взгляда ослепленного мальчика, устремленного прямо в зрительный зал. Жестокость как панацея от равнодушия. Подобно добряку-учителю, Ханеке (кстати, не только учитель по призванию, но и профессор Венской киноакадемии) отказывается судить виновных — по сути, ему не хватает уверенности даже для того, чтобы указать на них пальцем. К тому же история — вымышленная, а если бы она случилась на самом деле, все ее участники давным-давно лежали бы в могилах: некого сажать на скамью подсудимых.
Единственный суд, который может быть признан законным в таких обстоятельствах, — это суд зрителя над собой: а то вдруг грянет очередная мировая и рассудит всех без нас.
