Вчуже создается впечатление, что в отечественной социологии (по крайней мере, в экпортно-брендовой ее части) приняли к руководству формулу В. И. Ленина и постановили, что социологическое дело должно стать частью общеосвободительного дела, «колесиком и винтиком» одного-единого, великого механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом etc. К иному выводу трудно прийти, когда очередной раз слышишь крики полусумасшедшего газетчика «Последние соцопросы! Наши наступают (поскольку денотат местоимения “наши” не вполне ясен, возможно, и “отступают”. — М. С.)! Слава Богу! Много убитых и раненых! Слава Богу!».
Недавно газетчик представил образец такого дела. Тезис, он же зачин: «Россияне все больше чувствуют свою обособленность от остального мира». Доказательство: согласно опросу, проведенному Левада-центром в конце мая с. г., до 50% (впервые с весны 2003 г.) возросло число тех, кто плохо относится к США. Число тех, кто плохо относится к Грузии и Украине как к государствам, также возросло. Умножилось и негативное отношение к ЕС — с 20% в марте до 23% в мае. При статпогрешности 3,4%, но, впрочем, неважно. При этом отношение не к государствам и союзам, а к собственно людям, которые там живут, по всем опросам устойчиво положительное.
Вообще-то уже последнее обстоятельство позволяет спросить, в чем заключается пугающая обособленность от остального мира. С иной, причем самой либеральной, точки зрения первичны как раз людские, а не междержавные отношения, и с людскими все в порядке. А в том, что отношение к Миколе и Гапке хорошее, но к Ющенко плохое, большого криминала нет — сами Гапка с Миколой относятся к нему ничуть не лучше. Ничего сверхъестественного нет и в отношении к ЕС.
Прежде чем удивляться тому, что «доля евроскептиков растет стабильно и за последние пять с половиной лет выросла более чем в два раза. В декабре 2003 года признавались в нелюбви к ЕС только 11% опрошенных», достаточно посмотреть график расширения ЕС и увидеть, что 1 мая 2004 г. туда вошли Польша с Прибалтикой и тут же стали в своем новом качестве вести активную политику, не всегда дружественную в отношении России. Ино дело — отношение к Старой Европе, чей политический, экономический и культурный вес в глазах всякого русского достаточно велик, ино дело — отношение к молодым демократиям. Когда же последние начинают достаточно успешно влиять на политику ЕС в целом, отношение русских к этому союзу вряд ли может улучшиться и даже остаться прежним.
Хотя даже и без наших восточноевропейских друзей ЕС был бы обречен на лишенное энтузиазма отношение к нему. Положительные эмоции, с чем бы они ни были связаны — с чистотой и порядком Германии, с небом и воздухом Италии, с vie parisienne, с амстердамской вольницей, с раздольем и богатством еще какой земли, со священными камнями и великим культурным наследием, — прежде всего связаны с какой-то конкретной страной, каковой стране и адресуется доброе отношение. Тогда как ЕС — это область бюрократического регулирования, от которой странно ожидать радостей, скорее, новых регулирующих препон, это чиновничий аппарат, к которому довольно странно испытывать любовь. Любить же брюссельский обком по смежности, т. е. за пиво Баварии и за небо Италии, — это уже такое великодушие, к которому сами граждане стран ЕС не способны. Тем более странно ожидать его от русских.
А с превращением ЕС в Ноев ковчег одинаково относиться к разным странам, в него входящим, а равно и к нему в целом тем более затруднительно. Достаточно обработать новости хотя бы за несколько месяцев, чтобы обнаружить, что количество недружественных актов в отношении России и русских (осквернение памятников и могил, официальные заявления, выдвижение невыгодных для России инициатив, голосование в международных организациях etc.), совершаемых в Эстонии/от имени Эстонии и в Германии/от имени Германии, разнятся на порядки. Это даже без учета разницы в населении и т. д. между этими странами. Ждать от русских одинакового отношения к Германии, Эстонии и ЕС, где возможность Эстонии влиять на общесоюзную политику несоразмерна с ее реальным экономическим и другим потенциалом, было бы довольно наивно. За доброе (или хотя бы нейтральное) к себе отношение принято платить той же мерой — и наоборот. Простейшая воздаятельность.
Но такие объяснения при ведении общеосвободительного дела не могут быть приняты во внимание, ибо причина как действительных, так и мнимых (когда всего лишь гуляет погрешность) изменений в русском общественном мнении иная: «Его формируют средства массовой информации, выполняющие государственный заказ на мобилизацию населения. Осуществляется постоянный поиск новых врагов».
Тут грань между ученым и освободителем. Грань, показанная еще гр. Л. Н. Толстым в «Войне и мире»: «Идет паровоз. Спрашивается, отчего он движется? Мужик говорит: черт движет его. Мужик неопровержим, он придумал полное объяснение». Но совершенно не обязательно отрицать существование черта (resp.: пропаганды), чтобы сделать возражение, основанное на том, что объяснение «Черт движет его», не являющееся в принципе невероятным (черт большой искусник), тем не менее должно выдвигаться в последнюю очередь, после того как все иные объяснения, не связанные с вмешательством потусторонних сил, оказываются неосновательными. Сила инженерного знания в том и состоит, чтобы объяснить движение паровоза силой сжатого в паровике пара, не нуждаясь в привлечении гипотезы с чертом.
Но сходным образом достоинство эксперта заключается в том, чтобы объяснять эволюции общественного мнения естественными причинами, по возможности избегая универсального ответа «Черт (пропаганда) движет его». Не потому, что черта (пропаганды) не существует в природе, а потому, что для такого объяснения не надо быть дипломированным инженером (социологом). «Пять процентов сюда — сработала пропаганда, семь туда — она же, пропаганда» — это работа для попки, а не для специалиста, а попкой может работать каждый. Огорчительно наблюдать, как люди увлеченно уничтожают не только свой собственный кусок хлеба (это, положим, их трудности), но и свою профессию, весьма для общества важную и полезную.
