Заранее предупреждая о сюрпризах, организаторы Венецианского фестиваля-2009 имели в виду не абстрактные неожиданности, а несколько конкретных картин, названия которых были объявлены лишь в день официального показа.
Самым большим из сюрпризов стал не столько фильм великого (ригористы уточнят: «в прошлом великого») немца Вернера Херцога «Мой сын, мой сын, что ты натворил» — в конце концов, возвращение в строй выдающегося художника не слишком удивительно, — сколько радикальное решение отборщиков включить в один и тот же конкурс два фильма Херцога сразу.
Сначала показали «Плохого лейтенанта» — довольно дикий ремейк одноименной картины Абеля Феррары, где роль коррумпированного копа вместо Харви Кейтеля сыграл Николас Кейдж, а действие перенесено из Нью-Йорка в Новый Орлеан. Через считаные часы, не успела публика опомниться, Херцог представил вторую картину. Уже вовсе не мейнстримную, а преувеличенно авторскую — ибо в ее создании на правах исполнительного продюсера выступил сам Дэвид Линч, давний почитатель творчества своего немецкого коллеги.
Вот он, фестиваль в миниатюре. С одной стороны — жанровый экзерсис со сверхпопулярным артистом в главной роли, с наркотиками, бандитами и упоительно красивой героиней-проституткой в исполнении Евы Мендес. С другой — «Мой сын, мой сын, что ты натворил», сложный сюрреалистический винегрет о судьбе матереубийцы. Тут в ролях — сплошь намеренные маргиналы, фавориты независимого кино: Уиллем Дефо, Удо Кир, Хлое Савиньи. Оба фильма претендуют на одних и тех же венецианских «Львов». Высокая конкуренция с самим собой. Раздвоение личности. Творческая шизофрения.
Херцогу не привыкать, он всегда считал безумие самой продуктивной стихией для творчества — и самой интересной фактурой. В пограничных состояниях психики, пусть даже подстегнутой наркотиками и стрессом, как в «Плохом лейтенанте», он находит неиссякающий источник вдохновения. Ему плевать, что проект — заказной, придуманный продюсерами, что сценарий чужой. Ведь его интересует отнюдь не сюжет, а тот гротеск, то галлюциногенное бешенство, которое ему вдруг удается открыть во всеобщем любимце Кейдже — не превращая его в супергероя, как в «Воздушной тюрьме», не обрабатывая интеллектуальным резцом, как в «Адаптации», а доводя каждый штрих неправдоподобно величественного характера и неукротимого нрава до абсолютного абсурда. Для Херцога Кейдж важен не больше (но и не меньше), чем запечатленные камерой столь же внимательно змеи, крокодилы и игуаны, равноправные граждане магического города — разрушенного ураганом Нового Орлеана. Может, ради одной возможности поснимать это невероятное место этнограф-причудник Херцог и согласился на подобный проект? Дело скорее в этом, чем в деньгах — или, не дай бог, любви к первоисточнику. Кстати, Феррара уже приказал Херцогу подольше гореть в аду за нового «Плохого лейтенанта». А тот в ответ признался, что до сих пор не смотрел старого.
Во втором фильме Херцога градус безумия только возрастает — наверное, поэтому «Мой сын, мой сын, что ты натворил» хочется назвать лучшей работой режиссера за последние тридцать лет. Здесь в центре событий — уже законченный псих, актер любительского театра, зарубивший свою мать мечом, с которым прежде играл на сцене. Играл, что немаловажно, софокловскую «Орестею», где его герой убивал свою преступную родительницу Клитемнестру. Впрочем, мать артиста (в роли которой выступила мать Лоры Палмер из «Твин Пикса», жутковатая Грейс Забриски) никаких злодеяний не совершала — только изредка заставляла своего взрослого сынка-сосунка отведать невкусного домашнего желе. Однако картина Херцога лишь формально напоминает детектив: на самом деле мотива убийства узнать не дано никому, поскольку его не существует. Расследование, которое вежливый и понимающий сыщик (Дефо) ведет у дома убийцы, пока тот отказывается сдаться правосудию, не приводит ни к каким дельным результатам — если не считать рождения фильма, выращивающего из тривиального случая криминальной хроники мощный и парадоксальный миф.
И вновь в объективе актер, чья манера исполнения и энергетические ресурсы, как говорят американцы, bigger than life — больше самой жизни. Такими были заветные друзья-враги Херцога: бомж-путешественник Бруно С. («Каждый сам за себя, и Бог против всех») и одержимый манией величия Клаус Кински («Агирре, гнев божий» и др.). Таков же Майкл Шеннон, открытый Голливудом лишь в этом сезоне, когда он получил оскаровскую номинацию за роль безумного математика в «Дороге перемен». Угрожающе-выразительные черты его лица при помощи Херцога превращаются то в застывшую маску из древнегреческой трагедии, то в самоуглубленную мину опасного психопата. Большой разницы режиссер не видит, поскольку отказывается читать мораль: в его картине решительно нет отрицательных персонажей, на экране не показано ни одного акта насилия, и даже захваченные преступником заложники на поверку оказываются парой розовых домашних фламинго.
Уничтожая грань между безнравственным поступком и мифологическим подвигом, Херцог рисует впечатляющую панораму сошедшего с ума мира — и с дионисийской радостью встраивается во всеобщий хоровод, напоминающий Пляску Смерти. Поехав в Перу, чтобы сплавляться с друзьями-хиппарями по горным речкам на каяках, герой оказывается слишком захваченным пейзажем, чтобы заниматься спортивным самоублажением. Он мечтает раствориться в ландшафте, потерять свое назойливое и сильное «я», спрятаться на многолюдном китайском базаре. Возможно, стать животным: как Николас Кейдж в «Плохом лейтенанте» общался с земноводными и пресмыкающимися, так Майкл Шеннон братается с крупными птицами — фламинго и страусами. А когда не получается затесаться среди пернатых, не выходит ни взлететь над землей, ни спрятать голову в песок, он берется за меч. Раз я не тварь дрожащая — значит, сам Орест.
Даже чистый идиотизм выглядит в исполнении Херцога вдохновенным и поэтичным. Он сегодня, пожалуй, остается эталоном режиссера авторского кино — не заискивает перед публикой или продюсерами, и Кристиан Бейл с Николасом Кейджем сами бегут в его объятия, тайно мечтая уподобиться Клаусу Кински и Бруно С., Фицкаральдо и Каспару Хаузеру, Носферату и Агирре. Но самое поразительное то, что их мечты сбываются. Эпические герои найдутся даже в нашем приземленном мире, если отыщутся эпические певцы. Каким, без сомнения, остается сегодня и Вернер Херцог.
Венеция
