Неделю назад, 27 сентября, умер Иван Дыховичный. Режиссер, актер, телеведущий, организатор арт-хаусных фестивалей — словом, деятельный, неутомимый, веселый и талантливый человек. Ему не успело исполниться 62: день рождения у Дыховичного — 16 октября. О том, что у Дыховичного рак, было известно. Он держался мужественно и упрямо — настолько, что казалось даже: болезнь проиграла. К сожалению, в итоге проигрывает всегда человек, даже самый сильный.
Дыховичный любил и спешил жить и успел много. Играл на Таганке, дружил с Высоцким, занимался боксом, по молодости стяжал славу блестящего советского плейбоя, любителя экзотических спортивных автомобилей (заметим: к обычной для советских плейбоев сытой элитной прослойке не принадлежа — даром что был сыном драматурга Владимира Дыховичного и в гости захаживали люди калибра Пастернака; однако отец умер, когда Ивану было пятнадцать, и тогда же он начал зарабатывать на жизнь сам — для начала, говорят, разгрузкой вагонов). К концу 80-х он сделался режиссером, снял (в 1988-м) «Черного монаха» по Чехову, потом были «Музыка для декабря», громкая «Прорва», «Копейка», «Вдох-выдох»; последний фильм, «Европа-Азия» с музыкой Шнурова и — среди прочих — Ксенией Собчак в одной из ролей, в прокат пока не выходил. Попутно Дыховичный делал множество других дел — выпускал телепроекты, был одно время главным режиссером РТР, затевал кинофестивали: фестиваль «Завтра/2morrow», где Иван Владимирович в третий раз должен был возглавить жюри, в этом году стартует как раз на его день рождения, меньше чем через две недели.
Друзья говорят о нем как о сильном, гордом, веселом, азартном и свободном человеке.
Строго говоря, меня ничто не связывает с Дыховичным лично. Я не был его другом. Я практически не был с ним знаком: один разговор на профессиональные темы, приятный, но решительно необязательный, не дает повода говорить о знакомстве. Я даже не могу назвать себя поклонником его фильмов: техничные, профессионально и точно сделанные, они вызывали уважение — профессионализм сам по себе дефицитная штука в наших палестинах, — но явно относились к категории, обозначаемой обычно, за нежеланием искать точные объяснения, словами «не моё». И, однако, эта смерть воспринимается как личная потеря — думаю, не одним мной, но многими людьми моей генерации, зависшей сейчас в главном, но межеумочном возрасте между тридцатью и сорока.
Эта смерть — еще одно звено в печальной цепочке утрат последнего времени. Нельзя сказать, что уходит поколение. Люди, чей уход ощущаешь как персональную потерю, принадлежат к разным поколениям. Нельзя сказать, что уходят единомышленники. Люди, которых не стало за короткий срок, разнились по убеждениям, иногда радикально. Не так уж много связывает режиссера Дыховичного и рокера Егора Летова, поэта Илью Кормильцева и артиста Абдулова, артиста Янковского и поэта Льва Лосева. Одно только связывает точно: для нас, людей, чья юность пришлась на рубеж восьмидесятых и девяностых, парадоксальное весеннее время гнили и свежести, все они — так или иначе, в той или другой степени — были теми, кто формировал наш интеллектуальный ландшафт.
Мы слушали «Гражданскую оборону» и «Наутилус», мы смотрели дышащую неведомой раньше эстетской свободой «Прорву» и заново расшифровывали шварцевско-горинскую афористичную мудрость фильмов Марка Захарова. И все эти люди, доносившие до нас свои мысли и чувства или точно, талантливо, ярко транслировавшие чужие, учили (не дидактично — скорее тем, как они жили, нежели тем, что они говорили) одним и тем же важным вещам. Ценности свободного дыхания. Необходимости собственного взгляда. Священности права не соглашаться, думать, говорить, действовать и быть не как положено, принято, модно; не как все. Чувству собственного достоинства, позволяющему уважать себя и не унижать другого. Бритвенно острые тексты Кормильцева были об этом. И прищуренный взгляд сыгранного Янковским Мюнхгаузена. И живой азарт Дыховичного — тоже.
Велик соблазн сказать, что эти самые важные вещи, о которых они нам напоминали, сейчас, сегодня, в особенном дефиците. Возможно, так оно и есть: честный, нечванливый индивидуализм и чувство собственного достоинства явно не относятся к приоритетам эпохи. Но на самом деле они в дефиците всегда. И потому всегда остро ощущаешь убывание тех, в ком этого дефицита нет вовсе.
