— Сюжет «Однажды в Анатолии» иногда кажется дурным сном. На чем основан сценарий? Это вымысел или реальный случай?

— Старт сценарию дала совершенно правдивая история. Один из соавторов — мой близкий друг, доктор по профессии. Он работал в Анатолии на протяжении семи лет, в одном крохотном городке. Однажды всю ночь они вместе с комиссаром и прокурором искали труп, зарытый убийцами спьяну где-то в полях. Бесконечный безнадежный поиск, наступила ночь, надежд на успех не было… Разумеется, в сценарии все изменилось, и в нем больше от Чехова, чем от криминальной хроники. Да и персонаж доктора совсем другой: он не похож на моего друга — скорее уж на меня самого. То стихотворение Лермонтова, которое он цитирует, в сценарий вписал я.

— Ключевая и финальная сцена — вскрытие трупа. Можно ли сказать, что «Однажды в Анатолии» по жанру — своеобразная картина-аутопсия?

— Безусловно. Вскрытие человеческой природы. Но и в социальном смысле это определение работает: вскрытие механизма, который управляет бюрократической машиной. Его можно наблюдать и на примере маленьких провинциальных городков, а не только столиц. Каждый унижает ближнего, битва за власть ведется жестоко и бескомпромиссно, хоть ставки и недостаточно высоки. Кстати, у меня отец был таким бюрократом, и эта тема привлекала меня давным-давно.

— Такой финал — настоящее торжество материализма, хотя мы привыкли видеть в задумчивых и неторопливых картинах вроде вашей какую-то метафизику или даже религиозную идею.

— Религия очень важна, это весьма существенная составляющая жизни для многих людей, в том числе для моих персонажей. Однако сам я не религиозен. Это не мешает мне понимать, что каждый человек ощущает необходимость в вере. Необходимо верить хоть во что-то, иначе ты пропал! Просто иногда трудно создать то, во что верить. Не помню, кто из великих сказал: «Бог — величайшее творение человека». Мы сами создали Бога, поскольку он нам необходим — без него слишком уж многие вопросы останутся без ответа.

— Вы предлагаете эти ответы в вашем фильме?

— Да, но я вам их не скажу. Зритель должен отыскать их самостоятельно, внимательно следя за деталями. Правда у каждого своя, и мою правду я никому навязывать не хочу. Но в целом я убежден, что кинематограф должен иметь метафизическую составляющую, и тогда — в некоторых случаях — он сможет заменить людям религию.

— А вам кино заменяет религию?

— Случается, хотя редко. С некоторыми фильмами. Кино — пища для души. По меньшей мере, то кино, которое люблю я.

— Как часто вы отступаете от сценария, когда снимаете кино? Или все тщательно прописано заранее?

— Довольно часто. Диалог о сходстве турецкого прокурора с Кларком Гейблом — импровизация. Сцена с яблоком, которое падает с дерева, катится со склона и совершает настоящее путешествие по течению ручья, тоже отсутствовала в сценарии. Я и не знал, что на месте съемок растут яблони.

— Тут вспоминается и Тарковский, и Киаростами…

— Может быть, может быть. Образы — такой язык, который позволяет связать всё со всем, и мне это нравится.

— Заголовок картины отсылает к Серджо Леоне…

— Да, я люблю Леоне. Атмосфера, пейзажи, которые я помню с раннего детства, проведенного в тех самых местах…

— Пейзажи у вас потрясающие.

— С ними было невероятно сложно. Представьте себе, каково снимать в степи ночью! Ничего не видно, ни зги. Сначала пытались обходиться прожекторами, но они позволяли показать только лица, и нам пришлось создавать нечто вроде искусственного лунного света.

— В вашем предыдущем фильме «Три обезьяны» вы использовали компьютерные эффекты, чтобы погода была подобающе мрачной. В новой картине все время идет дождь, в небе зависло предчувствие грозы. Гроза-то настоящая?

— А я вам не скажу! Выглядит настоящей — тем лучше.

— После долгого блуждания по степям кортеж полицейских приезжает на ночевку в маленькую деревеньку. Молчаливая девушка ангельской красоты, дочь местного мэра, наливает им чай. Эта сцена вам для чего нужна? Чтобы как-то разбавить чисто мужскую картину?

— Когда мы проводили исследования для фильма, я долго общался с полицейским комиссаром, и он рассказал мне аналогичную историю: подозреваемый в убийстве никак не мог найти место преступления ночью, а с утра отыскал — моментально. Ведь если тело останется ненайденным, подозреваемого оправдают! Комиссар сказал мне: «Иногда мы выбиваем показания на протяжении трех дней, и никакого успеха. Но потом подозреваемый увидит женщину или ребенка — и сам признается во всем». Я, конечно, тут же Достоевского вспомнил. Причем не только «Преступление и наказание», но и «Братьев Карамазовых»: Митя, обвиненный в убийстве, засыпает в тюремной камере, а потом просыпается и видит, что кто-то укрыл его одеялом. В эту секунду тот, кто его накрыл, — лучший человек на земле! В точности как эта девушка из моего фильма. Психологическое состояние убийцы — любопытное явление: он уязвим и в то же время непроницаем, он не боится боли, но какая-то деталь сбивает его с ног.

— А вообще вам не хотелось когда-нибудь снять фильм, в центре которого будет женщина, а не мужчина?

— Не знаю. Интересно, конечно, попробовать, но из меня плохой Бергман… Подсознание и поведение мужчины мне интереснее, да и разбираюсь я в этом лучше. Кино для меня — подобие терапии, при помощи фильмов я пытаюсь разобраться с теми моими качествами, которые мне не нравятся.

— После награждения нескольких ваших картин в Каннах и вашего соотечественника Семиха Капланоглу в Берлине, где ему вручили «Золотого медведя» за картину «Мед», ситуация в авторском кино в Турции изменилась к лучшему?

— Фестивали помогают, существенно помогают! У нас сейчас не худшая ситуация — гигантское количество интересных молодых авторов, кино развивается стремительно. Однако невозможно отбить затраченные деньги в прокате, если не продавать фильмы за рубеж. А в этом деле помогают только международные фестивали. Приз, присужденный мне в Каннах за картину «Отчуждение», изменил мою жизнь навсегда.

— А за пределами Турции снимать не хотели?

— Мне некомфортно даже думать об этом. Я плохо говорю на иностранных языках, но еще важнее то, что я ничего не знаю о людях, живущих в других странах! Я не отличу француза-горожанина от деревенского жителя по его внешности или речи. Так как же мне снять кино о нем? Предложений у меня было немало, но ни одно не показалось убедительным.

— Кого из иностранных коллег вы цените особенно высоко?

— Иранца Аббаса Киаростами, тайваньца Хоу Сяо-Сена, китайца Цзя Чжанке. Россия больше всего повлияла на меня со стороны литературы — но я очень уважаю Сокурова и восхищаюсь Звягинцевым.