Год назад группа социологов, сотрудников Института коллективного действия, опубликовала книгу «От обывателя к активисту» (см. «Голос из катакомб плебейской демократии» в «Эксперте» №37 за 2010 г.) о социальном и гражданском протестном движении в России. Ее авторы изучали причины возникающего недовольства и предсказали нарастание этого движения. Мы встретились с одним из авторов книги, заместителем директора Института коллективного действия и одновременно учителем средней школы и гражданским активистом Андреем Демидовым.
— Нынешний протест — то, чего вы ожидали и что предсказывали в своей книге?
— Мы предполагали, что со временем число и интенсивность социальных протестов будет нарастать, поскольку проблем меньше не становится, а способность людей к коллективным действиям и опыт самоорганизации растут. Мне кажется, этот прогноз в общем оправдывается. Просто к этим конфликтам несколько упал интерес СМИ, которые теперь в большей степени сосредоточились на политических формах протеста. Многие из героев нашей книги, социальные активисты, поддерживают акции «За честные выборы» или даже участвуют в них. Но пока в личном качестве.
Конечно, честные выборы — это безусловный атрибут устоявшейся демократии. Но почему мы мало слышим о социальных движениях внутри «декабристского»? Мне кажется, потому, что лидерам Болотной говорить о разных социальных группах (и, значит, социальных интересах) в рамках «общегражданского» движения неинтересно и даже невыгодно.
У лидеров движения есть иллюзия, что простой рост числа участников акций сам по себе приведет к качественному результату. Качественным результатом мыслится реализация известных пяти пунктов Болотной. Но людей, которые составляют основу социальных движений, тех же рабочих, пенсионеров, организованных жителей, экологов, родителей интересует: что дальше? Потому что для людей, которые озабочены социальными проблемами, политическая реформа сама по себе не самоцель. Политическая реформа — это лишь инструмент для реализации определенных социальных интересов.
Конечно, политические вопросы важны. Многие из социальных активистов уже имели отношение в той или иной форме к политической деятельности, например, пытались стать местными депутатами. И знают, какие уловки применяет местная власть, чтобы, используя несовершенство законодательства, снять человека с выборов. Знают о практической невозможности поймать за руку тех, кто использует служебное положение для незаконной агитации и давления. И понятно, что среди этих людей вопрос «вы за честные выборы или за нечестные?» не возникает. Но они, повторю, на данный момент присутствуют в «декабристском» движении в личном качестве как граждане, а не как представители каких-то организаций. И это проблема «декабристского» движения в перспективе может ему дорого обойтись. Именно отсутствие социальной программы мешает тем социальным активистам, которые хотели бы сделать движение по-настоящему массовым, вести агитацию за участие в нем в своих организациях и, шире, в своих социальных группах.
Отправной точкой нашего исследования в свое время стали волнения 2005 года по поводу знаменитого 122-го закона о монетизации, который подтолкнул многие слои наших граждан, ранее пассивные и не предпринимавшие протестных действий. Я помню, что беседовал тогда с вице-президентом Всероссийского общества глухих, и он возмущенно говорил даже не столько о содержательной стороне этого законопроекта, который тогда еще не был принят, сколько о том, что с ними не посоветовались.
Но дело не столько в протесте как таковом, сколько в том, что у людей есть интересы, которые при определенных условиях могут осознаваться как коллективные. Эти интересы либо удовлетворяются властью, либо не удовлетворяются, и в зависимости от этого граждане вырабатывают какие-то стратегии действий, которые, собственно говоря, нас и интересовали. Для этих людей, в отличие от каких-то записных оппозиционеров, протест отнюдь не самоцель. Они протестуют только тогда, когда не видят другого способа добиться реализации своих интересов и прав. И точно так же многие из них не будут участвовать в «общегражданском» протесте, если не увидят, каким образом это участие даст им возможность решить свои проблемы.
— Есть соблазн сравнить нынешнюю ситуацию с ситуацией перестройки.
— Действительно, профсоюзные активисты сразу начинают вспоминать перестройку и шахтерские забастовки начала девяностых, когда они подсадили Ельцина во власть без условий, под политическую программу, а в результате получили развал угольной сферы, нищету тех же шахтеров и бесправие на длительный период. Негативный опыт перестройки останавливает многих лидеров профсоюзов от поддержки нынешних протестов. Критично оценивают итоги перестроечного этапа развития и многие начинавшие тогда свою карьеру общественные активисты.
С другой стороны, в тех же профсоюзах есть проблема гетто-сознания, сформировавшегося в процессе существования в условиях, которые весьма неблагоприятны для профсоюзов, потому что новый Трудовой кодекс ослабил защиту профсоюзных активистов. И профсоюзные лидеры не знают: если их уволят, будут ли люди с Болотной их защищать? Здесь нет пока ни понимания, ни гарантий. Может быть, потому что они либералы, причем либералы довольно радикальные. А возможно ли взаимовыгодное сотрудничество между профсоюзными активистами и людьми с Болотной — пока такой вопрос вообще не стоит.
Кроме того, профсоюзы и социальные активисты часто имеют слабые навыки выражения своих проблем на, что называется, общегражданском языке. «Декабристское» движение пользуется массовым сочувствием в тех же социальных сетях, во многих СМИ, потому что формулирует свою повестку через понятные каждому понятия — «свобода», «равенство», «законность». Профсоюзная проблематика не находит такого отклика, в том числе потому, что она сформулирована на непонятном современному креативному классу языке. А любую проблему надо уметь сформулировать на языке, понятном аудитории.
Есть еще один сдерживающий мотив. Если, допустим, профсоюзный активист выступит на митинге, то у работодателя появляется дополнительный аргумент сказать рабочим: он не за ваши права радеет, а себе политический капитал нарабатывает. И пока в глазах многих это дискредитирующий момент.
Поэтому профсоюзные и социальные активисты очень осторожничают. Они пока не понимают, как участие в политическом движении позволит им решить свои непосредственные задачи. Но они хорошо понимают, как участие в политическом движении может им в этом помешать.
Сказанное, в общем, касается всех видов социальных движений. Пожалуй, лишь экологи, хотя бы в лице Движения в защиту Химкинского леса, смогли заинтересовать своей повесткой общественное мнение. И Женя Чирикова — может быть, единственная, кто в «декабристском» движении воспринимается не просто как гражданин, но как один из лидеров российских экологов.
Кроме того, как мне кажется, у профсоюзов, социальных движений есть постоянные интересы, а союзники могут быть разные. В том числе с Поклонной. Тем более что там есть рабочие с разных заводов, учителя. И я уверен, что большинство из них не согнаны туда под угрозой увольнения. Хотя, скорее всего, административный нажим присутствует. Понятно, что есть большая категория людей, которая готова проголосовать за Путина, связывающая с ним определенные надежды.
— Лидеры Болотной скорее иронически относятся к попыткам Путина привлечь на свою сторону, пусть и бюрократическими методами, «доярок и токарей».
— Действительно, Путин апеллирует к рабочим, он предлагает какие-то программы борьбы с безработицей, работу с моногородами. К сожалению, у оппозиции по этим вопросам нет программы. Лидеры оппозиции, говоря марксистским языком, боятся классового расслоения «декабристов». Потому что требование повышения пособий по безработице или пенсионных выплат потребует каких-то дополнительных жертв от бизнеса.
В этом, как представляется, главная ловушка для лидеров Болотной. Если они сформулируют какие-то социальные лозунги, то могут спровоцировать раскол внутри движения, если не сформулируют — заведомо обрекают его на узкую социальную базу. Соответственно, это будет движение скорее только московское и питерское, то есть ограниченное мегаполисами и сосредоточенным там средним классом.
— В вашей книге есть примечательная фраза, я ее прочитаю: «От дальнейшего развития общественных инициатив по защите своих прав и достоинств напрямую зависит возможность демократизации российской политической властной системы, а препятствует развитию этих инициатив не столько государственная власть, сколько базовые отношения социального господства и блокада интеллектуалов».
— Блокада интеллектуалов — это игнорирование активности низов со стороны большой части VIP-интеллектуалов и лидеров мнения, вдруг обнаруживших, только в декабре, что в России не все «быдло», а есть достойные и активные граждане, а до этого не замечавших ни массовой мобилизации против монетизации льгот, ни забастовки на «Форде», ни пикалевских событий, ни массового народного движения в Калининграде за отставку Бооса — в общем, ничего из того, что мы описываем в нашей книге.
А что касается отношений социального господства, то есть низового воспроизводства принципа «я — начальник, ты — дурак», приходится признать, что они пронизывают «болотное» движение. Мы в своей книге довольно много внимания уделяем критике отношения внесистемной оппозиции к росткам социальных движений, которое носит либо инструментальный характер, когда оппозиция пытается добиться от социальных движений поддержки без встречных предложений, либо оппозиция пытается их расколоть и просто извлечь какой-то человеческий материал для своих проектов. К сожалению, принципиально ничего не изменилось. Более того, наверное, безразличия прибавилось. Видимо, считается: если мы и так собираем пятьдесят-сто тысяч на митинги, что нам профсоюзы прибавят?
Если инициативы привлечь социальные движения и появляются, то они исходят от левого крыла движения. Просто потому, что у левых есть некие доктринальные особенности. Коллективизм, профсоюзы — это священные коровы левого движения, они просто обязаны из этого исходить.
Еще одна проблема Болотной — это проблема представительства, учета мнения и коллегиальности принятия решений. По факту оргкомитет — это довольно узкая группа, которая принимает ситуативные и ни с кем особо не согласованные решения, что объясняется необходимостью принимать их оперативно, происками каких-то враждебных сил, возможностями провокации. В результате формируется определенная культура, и эта культура, по большому счету, особо ничем не отличается от той, которую они критикуют, — когда решение принимается за закрытыми дверями, чуть ли не под ковром. При всем том снизу сформировался альтернативный орган — Гражданский совет, куда вошли представители достаточно широкого круга политических и общественных инициатив, в частности, немало социальных инициатив, которые мы рассматриваем в своей книге, — дольщики, независимый профсоюз учителей, общественный совет бесквартирных офицеров, разнообразные жилищники, экологи и так далее. Причем это орган, действительно сформированный на основе представительства. Однако попытки Гражданского совета повлиять на подготовку последних акций 4 и 26 февраля были оргкомитетом проигнорированы.
Мы недавно проводили полевые исследования в городах, где были громкие социальные протестные акции. Это Химки, это Калининград, это Рубцовск в Алтайском крае — моногород, где умирает гигантский тракторный завод, это Астрахань и это Питер. В результате мы пришли к выводам не очень приятным. После вспышки протеста, когда люди выходят на улицу, когда они воодушевлены, рутина жизни берет свое, большинство людей из-за жизненных проблем так же быстро свою активность теряют. И в рамках возникшего социального движения происходит постепенное делегирование полномочий довольно узкой группе активистов. В результате у активистов, во-первых, теряется уверенность в том, что они могут опереться на эту массу; во-вторых, есть большой соблазн начать решать задачи за счет других ресурсов. Допустим, движение Химкинского леса, сейчас это уже в основном движение людей, которые в Химках не живут. Оно пользуется значительной поддержкой со стороны местных жителей, но физически жители в нем участвуют мало. Отсутствие возможностей для мобилизации местного населения четко показывает, что в движении есть проблемы. И сейчас, когда та же Чирикова, к которой я прекрасно отношусь, и другие активисты социальных движений участвуют во всех этих оргкомитетах, возникает вопрос, не станет ли это еще одной ступенькой к отрыву лидерской группы социальных движений от своей социальной базы. Интегрировать лидеров в личном качестве без их социальной базы и без социальных требований, которые база выдвигает, — это порочный путь, который будет очень сильно ослаблять социальное движение.
— То же произошло в девяностые годы, когда демократическое движение вначале вобрало в себя массу всякого народа, а потом рассыпалось, в том числе потому, что оказалось: лидеры повели не туда, куда ожидало большинство. Ведь значительную часть участников тогдашнего демократического движения, как известно, составляли работники научных институтов, особенно в Москве, а потом оказалось, что эти научные институты не нужны. И в целом у лидеров были совершенно другие представления о развитии страны, чем у тех, кто протестовал на улице.
— Но оказалось также, что работники научных институтов не могут консолидироваться, чтобы отстоять свои коллективные интересы. Оказалось, что на тот момент мы не имели — и это неудивительно — развитых инструментов лоббирования коллективных интересов. И сейчас ситуация в чем-то повторяется. Хотя ростки таких организаций уже есть. Они возникли, и это дает определенные основания для оптимизма.
— В девяностые годы большинство партий, выросших из демократического движения, приобрели авторитарный характер, решения в них принимали только лидеры. А КПРФ, которая выросла из авторитарной КПСС, сейчас, можно сказать, самая демократическая по внутреннему устройству партия.
— Это парадоксально, но факт. И происходит за счет того, что в партии на каждый случай есть прописанная в уставе процедура, к которой привыкли и верхи, и низы, тот же Зюганов не может собрать какое-нибудь узкое политбюро из пяти человек, чтобы все решать.
Отсутствие же четко прописанных процедур приводит к тому, что расцветает произвол. Наш долг исследователей и граждан в том, чтобы указывать на эту проблему, потому что в противном случае имеющееся сейчас массовое, я бы даже не побоялся слова «народное», движение, может выродиться в авторитарную политическую структуру.
— Мне кажется, что признаки авторитарной нетерпимости «декабристы» уже проявляют в отношении тех, кто поддерживает Путина, работников избирательных комиссий, вину каждого из которых, даже если она есть, надо все же доказать.
— Среди тех, кого сейчас обвиняют в фальсификациях на уровне избирательных комиссий, большинство — это работники школ. Есть тенденция объявить их преступниками без снисхождения. Понятно, что к учителю относятся строже в этой ситуации, чем к работникам ЖЭКов. Он должен быть моральным авторитетом, по крайне мере, для своих учеников. Но, с другой стороны, меня поражает — и неприятно поражает, — что при этом нет попытки как-то понять поведение учителей. Большинство из них, если это и делали, то делали в силу своей бесправности, потому что они беззащитны перед административным ресурсом, и уволить учителя, а тем более директора по существующему трудовому законодательству проще простого. Я, как учитель и член профсоюза «Учитель», это очень хорошо знаю. Учитель нагружен гигантским количеством всевозможных отчетов, правил, которые зачастую избыточны, дублируют друг друга. Выполнить все он по определению не может. Поэтому он всегда уязвим. А официальный профсоюз, как правило, никаких действий не предпринимает. Нужно понять, что бесправный учитель не в состоянии, если он не герой, защитить свою гражданскую позицию и свою самостоятельность. И с этим надо бороться не менее решительно, чем с фальсификациями на выборах.
И если сейчас у лидеров и участников «декабристского» движения начал проявляться такой авторитарный стиль в оценках других людей и в стиле поведения, то где гарантии того, что, придя к власти, они вдруг станут демократами? Это вопросы, которые уже задаются снизу, они болезненные. И развитие негативных тенденций, о которых я говорю, будет приводить к легко прогнозируемому: энтузиазм людей, одушевленных идеей, что они что-то могут решать в этой стране, угаснет. Люди ощутили себя гражданами, а не винтиками. И если они увидят, что в этом новом организационном центре решения принимаются независимо от них, то падение энтузиазма и числа участников станет неизбежным.
Оценивая поведение членов избирательных комиссий, надо еще помнить о том, что сам институт выборов сильно дискредитирован всеми последними десятилетиями. И не надо лукавить, не только с двухтысячных годов. Девяностые тоже внесли большой вклад.
Поэтому первая задача — вернуть людям веру и понимание того, что выборы — это ценность, что за партии надо голосовать осознанно, а не сердцем, что надо читать их программы и искать, кто из них защищает ваши интересы. Это и есть, наверное, важнейшая миссия текущего момента.
— Как это сделать?
— Во-первых, политики должны услышать голос гражданского общества. У нас был интересный опыт, как раз перед парламентскими выборами. У представителей ряда общественных движений — Байкальское движение, «Байкальская волна», автомобилисты, дольщики, профсоюзы — возникла идея создать программу требований гражданского общества и предъявить ее всем участвовавшим в выборах партиям. На принципах, похожих на те, которые использовали в путинском «Народном фронте». Каждая организация должна была дать свои предложения, которые затем объединялись в программу. Причем к участию допускались те организации, которые себя уже чем-то зарекомендовали. Проводили акции, собрали много подписей. Вот вам принцип представительства. И эти организации собрали такую программу и отправили разным партиям. Зюганов ответил: я с вами, — но никакой конкретики не указал. Миронов — приблизительно то же самое. «Единая Россия» сообщила, что предложения рассматриваются, и больше ничего не ответила. Такое, в общем, прохладное отношение.
Это показывает, что механизмы влияния гражданского общества на политиков по-прежнему отсутствуют, на оппозицию в том числе. Тут не надо только о Путине говорить. Хотя должно быть наоборот, политики не должны выдумывать программы, они должны обращаться к гражданскому обществу за идеями. Проблема не в том, что Путин плохой или Путин хороший. Проблема в том, что у нас политическая сфера: системная оппозиция, несистемная оппозиция, власть — не воспринимает гражданское общество как равного участника политического процесса. Хотя в конечном счете именно оно представляет миллионы избирателей. В результате обществом пытаются манипулировать с помощью искусственных дилемм: «вы за лихие девяностые или за стабильность» или «давайте Путина уберем, а там дальше разберемся».
Я тоже помню девяностые. После окончания университета в 1994-м год я проработал в школе, это были ужасные, конечно, времена. Задерживали зарплату. Идешь на уроки не сильно поевшим, так скажем. Это, конечно, был период, в который сейчас возвращаться категорически не хочется. Я надеюсь, что уже, наверное, не вернемся, но мне хочется честности в отношениях всех политиков к гражданам.
