Два месяца назад в Евпатории был открыт памятник Николаю II. Этот монумент последнему российскому императору в Крыму уже третий по счету. При этом два крымских памятника, в Ливадии и Евпатории, появились в течение одного года. На первый взгляд примечательного не так уж и много. Чем, казалось бы, отличается памятник в Евпатории от последнего монумента в честь основателя империи Петра I, открытого год назад в Дербенте? Монумент Николаю стоит на набережной Валентины Терешковой, монумент Петру — на улице Зои Космодемьянской. Николай бывал в Евпатории, Петр — в Дербенте. Петра манили персидские земли — он ехал воевать. Николай отдыхал в Крыму с семьей. Никакого отношения к советскому прошлому этих городов, отраженному в названиях улиц, монументы, конечно, не имеют. С виду — типичная постсоветская ситуация: смешение всего и вся, что Петр, что Николай — все едино. Однако внешнее сходство обманчиво: в современной России Николай и Петр — два полюса общественного сознания, напряжение между которыми определяет взгляд на историю и на себя самих.
Провинциальный Петр
Казалось, в русском историческом пантеоне первенство навсегда закреплено за Петром. Он — Первый, он — Великий. Он сотворил Порядок из Хаоса, вывел страну «из тьмы неведения на театр славы всего света», создал армию и флот, бюрократический аппарат и промышленность, импортировал европейскую литературу и музыку, архитектуру и живопись, ввел календарь и мундир и прочая и прочая и прочая. Над Петром была не властна история. Во времена Российской империи памятники ему становились символами, как, например, барочный Петр I Бартоломео Карло Растрелли или всем известный Медный всадник Этьена Мориса Фальконе.
Даже падение империи и создание СССР мало повлияли на образ великого императора. Монументальные памятники Петру I пострадали после революции 1917 года меньше других. А многое из того, что было снесено или утрачено, восстановили после войны, в 1950-е годы. В 1970–1980-е уже открыто почитали первого императора. Памятники «работнику на троне» установили в это время в Приозерске, Калининграде, Павловске и Ленинграде. Конечно, речь шла не обо всей стране, а лишь о Балтике, то есть о специфической, петровской, географии. Но ведь это была лишь часть культа, в котором нашлось место не только петровскому пространству, но и вообще всему петровскому: от Ботика до токарных инструментов, от геологической коллекции до уродцев в Кунсткамере.
В постсоветский период, особенно в 1990-е, Петром Великим восторгались не меньше. За два с половиной десятилетия (с 1991 по 2016 год) в разных городах страны Петру I было установлено два с половиной десятка монументов.
Однако в последние пять-семь лет с петровской образностью в России происходит нечто удивительное, ранее почти непредставимое.
Петра стало меньше. Череда монументальных проектов, цель которых — увековечить деяния монарха, больше не напоминает бурный поток, как это было в 1990-е, когда в России было установлено 16 монументов Петру I, или в 2000-е: целая полоса 300-летий, да и появление во главе страны петербуржца принесли с собой 28 новых памятников такого рода. Как только юбилеи закончились, интерес к фигуре первого императора заметно снизился. А потом, очевидно, и вовсе начал затухать: за первую половину 2010-х в России появилось лишь шесть памятников основателю империи.
При этом Петр вполне зримо начал терять прежний статус, превращаясь — поразительным образом — в деятеля регионального масштаба. Российская география петровских мемориалов конца 2000-х — 2010-х годов радикально изменилась: памятники Петру устанавливали в Вышнем Волочке, Махачкале, Кизляре, Сочи, Бийске, Орске. Очевидно, региональный Петр становился символическим капиталом, который местные власти надеялись монетизировать, например за счет получения субсидий на развитие внутреннего туризма.
Император, запечатленный в бронзе, потерял и еще одно важное свойство, казалось бы, неотъемлемое еще с императорских времен: крайний индивидуализм образа. Никто не отваживался встать рядом с Петром-титаном, в паре с ним могли появиться лишь ангелы или античные боги. Единственным исключением стала Екатерина II. Посвящение на монументе Фальконе: «Петру I — Екатерина II» превратило Медного всадника в памятник обоим монархам. Схожей была и советская трактовка образа Петра I: монументы устанавливали (или восстанавливали) в честь лишь одного императора.
Но за последние несколько лет до некогда Петра-исполина легко «дотянулись», оказавшись с ним в парной композиции, Франц Лефорт, медик Николай Бидлоо и гидротехник Михаил Сердюков. К тому же Петра — создателя великой державы, мощной империи и автора европейского поворота России начали рассматривать в категориях узкоспециальных или профессиональных. В каком-то смысле Петр I стал императором «для своих». Петр-моряк получил памятник от моряков, Петр —создатель первых военных школ — от учителей и учеников, его увлечение естественными науками и медициной было отмечено медиками. Показательно, что такие мемориалы стоят на территории «режимных» объектов (военных школ, институтов и госпиталей), доступ к ним ограничен.
Судя по монументалистике, общественный интерес к фигуре Петра I в России сейчас как никогда низок. В отношении его фигуры достигнут своего рода консенсус. Установка памятников императору где бы то ни было больше не становится резонансным явлением. Единственный значимый протест против создания монумента в честь Петра Великого пришелся еще на конец 1990-х и был связан с московским памятником Зураба Церетели. Но даже тогда противники установки имели претензии не к императору, а к скульптору, и оперировали категориями эстетического, а не исторического порядка.
По сути, на смену Петру — великому императору и русскому европейцу, каким он был в русском прочтении образа почти три столетия, пришел Петр-патриот в школьном дворе провинциального городка.
Царь-страстотерпец
Но, как известно, свято место пусто не бывает. На роль главного Романова сейчас претендует монарх, который на протяжении почти всего XX века являл собой полную противоположность Петру I: Николай II. Теперешнее возвышение Николая поражает не меньше петровского ухода на второй план.
В советском общественном сознании Николай II — в противоположность Петру Великому — был воплощением слабости и неспособности к действию. Он с головой ушел в частную жизнь и не имел ни малейшего представления о сути происходивших в стране событий. За Ходынку, Кровавое воскресенье и столыпинские галстуки он получил прозвище Кровавый. Он казался антитезой своему предку еще и потому, что проиграл две войны. Если первый император стал Отцом Отечества, то последний, как писали в школьных учебниках, подтолкнул империю к краху. При этом его расстрел в Екатеринбурге в 1918 году — вместе с императрицей Александрой Федоровной, детьми и слугами — сразу же оказался в «зоне умолчания».
В постсоветское время оценка Николая II утратила прежнюю безапелляционность. Однако сформированная в советский период интерпретация, конечно, никуда не делась и сосуществует сейчас с альтернативным прочтением образа, предложенным православной церковью, для которой Николай — святой царь.
Канонизированный РПЦЗ в 1981 году, а РПЦ — в 2000-м, в постсоветское время Николай оказался внутри церковного пространства: на иконе, в церкви или соборе. А потом появились и монументы в церковной ограде. Простые и недорогие памятники в честь императора (как правило, бюсты) стали создавать уже в начале 1990-х. Первый постсоветский памятник Николаю (1991) был установлен на московском Ваганьковском кладбище рядом с храмом Воскресения Словущего, второй (1993) — у Феодоровского собора в Пушкине, третий (1996) — у церкви Благовещения Пресвятой Богородицы в подмосковном селе Тайнинском. В 1990-е годы число монументов Николаю достигло пяти, в 2000-е — восьми. География была самой разной, но региональных памятников все равно оказалось больше. При этом — что очень показательно — такие мемориалы создавались на средства РПЦ и прихожан. Государственная инициатива здесь полностью отсутствовала.
Все эти памятники схожи: Николай II в военном мундире или шинели, часто без знаков отличия и символов, отсылающих к статусу, на постаменте надпись: «Царю-страстотерпцу». Эстетическая составляющая оказывалась здесь вторичной — установка памятника, как правило, являлась декларацией, едва ли не протестом, и часто сопровождалась актами вандализма, вплоть до подрыва мемориала. Интересно, что заказчики памятников также были готовы идти до конца: в 1990-е – начале 2000-х все поврежденные памятники Николаю II были восстановлены.
Сейчас эта тенденция приобрела новое качество. Число памятников в честь Николая растет, причем стремительно. Одиннадцать монументов установлены за последние неполные шесть лет — больше, чем за все предшествующее столетие. Но главное, пожалуй, то, что образ Николая перестал быть замкнутым внутри церковной ограды и шагнул за ее пределы. Памятники ему устанавливают теперь у дворцовых комплексов, в парках, на набережных. При этом образ царя начал движение к центру: монументы в его честь появляются сейчас в Москве и Санкт-Петербурге, а также за границей (Белоруссия, Украина, Сербия, Италия, Казахстан).
Другим стал и образный ряд: последний император все чаще предстает перед зрителями в полный рост, уходит простота одежды. А сербский Николай и вовсе изображен императором-воином.
Процессы, инициированные РПЦ и во многом сформированные ею, приобрели серьезное социально-политическое значение. То, что Николай начинает занимать все больше места в общественном сознании, сейчас очевидно. Об этом говорят не только памятники. В 2012–2015 годах в связи с годовщиной расстрела царской семьи в ряде крупных городов России появились билборды с изображением Николая и надписью: «Прости нас, Государь». С другой стороны, в Сети прошло голосование о переименовании станции метро «Войковская», названной в честь одного из организаторов расстрела семьи Николая II. Инициатива не получила поддержки, название было сохранено. Широкая дискуссия разворачивается в последние несколько лет и вокруг действий прокурора Крыма Натальи Поклонской, которая стала единственной из представителей политической элиты, кто выразил свое особое отношение к Николаю II. Поклонская активно содействует укреплению памяти о последнем императоре и инициировала дискуссию о юридической силе его отречения. Резонансным стало и ее участие в акции «Бессмертный полк» 9 мая 2016 года: прокурор Крыма появилась там с иконой царя-страстотерпца в руках.
За пределами страны дискуссия тоже не утихает. Так, в Сербии в 2015 году на домах появились граффити с изображением Николая II, а в Казахстане, напротив, по решению местных властей был демонтирован бюст императора в селе Архангельском, установленный за несколько дней до этого.
Смысл замены
Основатель империи и столь непохожий на него потомок идут сейчас разными путями. Петр Великий в общественном сознании отходит на второй или даже на третий план. А на смену ему идет не Александр I Победитель и не Александр II Освободитель, а Николай II, политика которого никогда не ассоциировалась с усилением геополитической роли России в мире, а личность была осмыслена в категориях самого низкого порядка. Почему мы стали свидетелями столь радикальной смены оценок? Предвестниками каких сдвигов в общественном сознании является снижение Петра и возвышение Николая? Почему воплощение силы проигрывает сейчас олицетворению слабости? Возможно, потому, что это уже не дискуссия о силе и слабости. Разговор переместился в иную плоскость.
Для значительной части современного российского общества идеи Петра: вестернизация, ориентация на Запад, восприятие Европы как безусловного образца, отказ от прежней традиции, ставка на иностранных специалистов и иностранцев вообще и, главное, культ радикальной смены общественно-политической парадигмы — потеряли свою привлекательность. Общество откровенно не желает видеть героя-реформатора, способного в петровской манере, то есть в кратчайший срок, ценой запредельных усилий и огромных жертв, поднять страну.
Гораздо сложнее ответить на вторую часть вопроса: почему Николай? Вероятно, здесь мы имеем дело с целым комплексом причин. Некоторые лежат на поверхности. Так, нельзя отрицать возрастание роли РПЦ в общественной жизни. Для православных верующих в России Николай, канонизированный в 2000 году, — фигура безусловно почитаемая и в значительной степени выведенная из зоны критического восприятия.
Кроме того, Николай воплощает в себе совершенно не типичный для российского традиционного представления о лидере образ. Он не воин, победивший в судьбоносном сражении, не реформатор, радикально изменивший страну. И хотя сейчас наблюдаются попытки переоценить эти стороны его правления, притягательность теперешнего образа Николая не в этом. Да и российское общество не испытывает недостатка в образах военачальников или сильных лидеров. Николай обладает иными качествами, которые выдвигают его в центр внимания. Общество видит в нем лидера соразмерного себе масштаба: человека, обладавшего известной долей простоты и даже аскетизма, человека, для которого семья была главной ценностью в жизни.
Безусловно, и личная трагическая судьба последнего императора, убитого вместе с женой, детьми и слугами, вызывает сострадание, характерное для русской традиционной культуры.
Но есть, видимо, и еще одна, трудноуловимая, тенденция, которая буквально выталкивает Николая на поверхность. Революционные события 1917 года воспринимаются значительной частью современной России как некий «вывих» русской жизни, разрыв ее многовекового природного течения, обусловивший последующие страшные трагедии страны в XX веке. И поэтому с фигурой Николая эта часть общества может связывать свои — пока слабо артикулируемые — надежды на возврат российской жизни в спокойное, естественное русло.
*Кандидат исторических наук, доцент факультета гуманитарных наук
НИУ «Высшая школа экономики».
