Российская история изобилует событиями и фигурами, которым современное общество дает оценки, противоречивые до крайней степени радикальности. Будь то самодержец, живший полтысячи лет назад, или развал государства двадцатипятилетней давности — неизбежно отыщутся сторонники и противники и сойдутся в вечном споре об исторической истине. В споре без победителей и проигравших, поскольку даже успокоенное в историческом консенсусе общество не готово дать абсолютные гарантии истинности канувшего в Лету. Как народы и народности преодолевают исторические травмы? Как находят успокоение в болезненном опыте прошлого? Как познают историю?
Известный голландский философ Франк Анкерсмит, автор книги «Возвышенный исторический опыт», предлагает оригинальный способ исторического познания, способ преодолеть дистанцию между прошлым и настоящим. В пику методу «понимания», «интерпретации истории», когда смыслы прошлого создает опыт исследователя, Анкерсмит предлагает эмпирический опыт: «Существует такая вещь как “интеллектуальный опыт”, в котором наш разум не хуже, чем наши глаза, уши, пальцы, может работать как вместилище опыта».
В своей книге голландец выделяет три вида исторического опыта: объективный, субъективный и возвышенный. Объективный — то, как люди той или иной эпохи сами воспринимали свой мир. Это можно понять по письменным свидетельствам современников того времени или задокументированным рассказам очевидцев исторических событий. Субъективный исторический опыт возникает при слиянии прошлого и настоящего. Это фактически эстетическое переживание исследователя при взаимодействии с элементом из прошлого — произведением искусства, картиной, музыкой, оригинальной вещью. Возвышенный исторический опыт — это слияние объективного и субъективного опыта: «Возвышенный исторический опыт есть опыт обособления прошлого от настоящего. Прошлое рождается из травматического опыта историка, вступающего в новый мир и сознающего бесповоротную утрату прежнего мира».
По сути, Анкерсмит говорит о том, что объективная интерпретация истории невозможна, она неизбежно будет зависеть от остроты чувствительных настроек эмпирического аппарата исследователя. Однако лишь так, по мнению автора, можно почувствовать и понять ушедшие эпохи, составить наиболее приближенное к истинному представление об образе мыслей и реальной жизни предков.
— Ваша книга «Возвышенный исторический опыт» предназначена прежде всего для историков и философов. А что из нее могут почерпнуть обычные люди?
— Я думаю, что они могут осознать две вещи, а именно: каким должно быть прошлое само по себе (то есть в каком виде оно возникло) и как они с ним связаны. В моей книге описывается довольно непростая ситуация, когда прошлое как таковое не существует. Об этом, кстати говоря, пишет и Фридрих Ницше в своей знаменитой работе «О пользе и вреде истории для жизни».
Первоначально прошлое нам действительно не было дано. Основная идея моей книги в том, что определенные катаклизмы (вспомним, например, о распаде Римской империи, о хаосе и варварстве второй половины первого тысячелетия нашей эры, о «черной смерти», о массовых казнях и убийствах) разрывают жизненный континуум на время «до» и «после». Таким образом, возвышенный исторический опыт представляет собой опыт обособления прошлого от настоящего. Иными словами, мы порываем со столь любимым нами прошлым и вступаем в новый мир, сознавая бесповоротную утрату прежнего мира, что может быть сравнимо с изгнанием Адама и Евы из рая. И только тогда мы впервые видим прошлое, настоящее и будущее, хотя до наступления тех или иных масштабных событий мы, собственно говоря, как и животные, не имели представления об этих трех периодах. Наоборот, мы вечно жили настоящим.
Следовательно, в первую очередь мы должны спрашивать себя, как же прошлое появилось в том или ином виде. Если вы это поняли, то следует приступить к ответу на другие возникшие в связи с этим вопросы. Например, как можно осмыслить прошлое? Повторюсь, любые рассуждения на историческую тему должны начинаться с вопроса, как произошло интересующее нас событие.
В целом многие общества не имеют прошлого. Тем не менее в момент «переключения» от безвременного настоящего к миру, где есть и прошлое, и настоящее, в головах людей дает о себе знать интеллектуальный опыт. Когда этот момент наступает, мы понимаем прошлое как реальность, в какой-то момент оторвавшуюся от настоящего. Это можно назвать «моментом утраты», который можно сравнить с «моментом истины», чем может быть любое эмоциональное насыщенное событие. Обратимся, опять-таки, же к понятию «рая», с которым у многих ассоциируется прошлое. В этот период у людей было все, что они хотели. Затем случается что-то ужасное (в частности, гражданские войны, экономические кризисы, которые мы можем наблюдать сейчас), и люди начинают четко осознавать разницу между прошлым, настоящим и будущим.
— Вы называете подобные поворотные моменты травмами. Насколько опасны эти травмы для исторического сознания и как с ними справляться?
— Можно сказать, что философское понятие sublime очень близко психологическому понятию «травмирующий», поэтому если переводить выражение sublime historical experience на русский язык, используя терминологию, применяемую в психологии, то его эквивалентом будет слово «травма». В данном философском концепте действительно есть психологический разрез. Чтобы проникнуться этой мыслью, нужно четко сформулировать, что, по сути, представляет собой «травма».
Например, можно обратиться к истории, к тому моменту, когда произошло деление на прошлое и настоящее. До этого момента существовало своеобразное временное единство. Если рассматривать восприятие времени в ретроспективе, то до определенного момента мы не разграничивали прошлое, настоящее и будущее. Затем, после получения возвышенного исторического опыта, в нашем сознании происходит выделение прошлого в отдельную категорию, единство утрачивается. Мы как бы теряем часть себя, прошлое обосабливается. И, несомненно, это болезненный опыт.
Российско-европейский диссонанс
— В связи с этим я хотел бы немного затронуть российский опыт. Наше общество по сей день разделено в отношении к красным и белым, есть сторонники и противники Николая Второго, Ленина, Сталина и даже финского президента Маннергейма, который в свое время был генералом российской армии. Люди их помнят и возводят памятники в их честь, но есть и те, кому это не нравится. Когда мы придем к единой трактовке тех событий и оставим в прошлом этот болезненный опыт?
— Это действительно весьма болезненный опыт. Вы знаете, обсуждение — лучшее лекарство от таких травм, подобно тому как это происходит в психоаналитике. Взять, к примеру, исторический опыт французов, которые на протяжении девятнадцатого века вели многочисленные разговоры, дебаты о Французской революции, анализировали события конца восемнадцатого века. Они стремились через полемику принять и понять эту составляющую своей истории.
Мы ведь говорили сейчас о психологических травмах, а вылечить их возможно благодаря обсуждению и анализу. У психологически травмированного человека есть определенный опыт, который он никак не может принять, который совершенно не вписывается в привычную картину мира. Как считается в психоанализе, осознать произошедшее и в той или иной степени принять те или иные события как часть своего прошлого опыта человеку позволяют именно постоянные разговоры о них.
Аналогичная история произошла и у французов. Им удалось оставить позади травмирующий опыт Французской революции. Теперь они могут воспринимать события той эпохи более легко и спокойно. Они уверены, что тот тяжелый исторический опыт, который Франция получила в 1789 году, а также в ходе последующих событий, расколовших французское общество, стал частью прошлого.
Вероятно, в этом может быть спасение и для России. События Февральской и Октябрьской революций 1917 года и их последствия благодаря многочисленным историческим работам, активным общественным дебатам станут частью прошлого. Этот кошмар прошлого может рассеяться.
— То есть вы считаете, что мы должны сдать все воспоминания в «архив истории»? Я не имею в виду, что мы должны забыть о тех событиях. Нам, скорее, стоит увидеть в этих событиях часть своего исторического опыта, научиться воспринимать их как часть прошлого.
— Все верно, вам стоит постоянно их обсуждать, нужно обратиться к ним свежим взглядом, понять, что было хорошего и плохого. Следует не забывать и о событиях, связавших Россию и Германию, принять во внимание ужасные эпизоды из российской истории того времени. Если все произошедшее историки обсудят напрямую, привлекая к дебатам широкую общественность, то можно излечить эту травму.
— Но как излечить травму, если уроки истории забываются, а ее страницы переписываются — не нами, а соседями, партнерами, союзниками…
— Многое зависит от исторических обстоятельств, в которых развивалась страна. Когда рассматриваешь вопрос, что представляет собой российская идентичность, стоит учитывать и предыдущий тяжелый период, и новый — последние десять-пятнадцать лет, когда западные страны унижали Россию. Я очень надеюсь, что рано или поздно Россия станет частью Запада, как Польша, Югославия или Чехия. Связи между Россией и Европой тесны еще с тех времен, когда французский император пытался подчинить себе всю Европу, когда примеру Наполеона хотел последовать Гитлер. Мы очень многим обязаны России. Это великая цивилизация. Это европейская цивилизация, с моей точки зрения. Трагедия в том, что между нами существует когнитивный диссонанс.
— Именно когнитивный диссонанс.
— И то, что происходит сейчас в отношениях с Россией, я очень надеюсь, стоит попытаться преодолеть, приложив усилия для нивелирования существующих разногласий. Причем усилия должны исходить во многом от европейцев, живущих в странах — членах НАТО, так как они в большей степени ответственны за недопонимание между нами. Их роль в появлении и усугублении расхождений велика. Произошло так, что в начале 1990-х бывшие страны — члены советского блока, заключив соответствующие соглашения, стали партнерами НАТО. Поэтому я вполне понимаю негодование России в отношении западноевропейских стран, особенно учитывая, что русские являются европейцами, причем я полностью разделяю эту точку зрения. Поэтому грустно, что к России относятся таким образом, и хочется, чтобы эта ситуация осталась в прошлом.
«Возвышенный» опыт
— В чем заключается проблема так называемой исторической истины, если я правильно понял этот термин?
— Необходимо помнить, что существуют исторические тексты, где содержатся определенные идеи о прошлом, которые могут как отражать, так и не отражать положение дел в конкретный исторический период. Это одна проблема. Другой вызов, кстати говоря более серьезный, заключается в том, что историографический текст целиком может формировать у нас неправильное представление о прошлом.
Я полагаю, что в сфере постижения «исторической истины» мы все же достигли огромного прогресса. И фактически историки действительно могут «достигнуть» прошлого. Вместе с тем подобная историческая правда будет в значительной степени отличаться от той правды, которая может содержаться в отдельных предложениях тех или иных текстов. Поэтому речь идет уже о сравнении различных текстов, своеобразной конкуренции между ними. Сейчас активно ведутся дискуссии по поводу того, чья интерпретация или «репрезентация» прошлого более приемлема или же лучше. Так и развивается историческая наука.
— В такой ситуации, пожалуй, стоит объяснить разницу между «исторической репрезентацией» и «нарративом».
— В моей первой книге «Нарративная логика. Семантический анализ языка историков» я ввел понятие «нарратив». Однако позднее я стал использовать термин «репрезентация», потому что посчитал его более понятным, не вводящим в заблуждение. Дело в том, что нарративизм (от английского narrare — языковой акт, то есть вербальное изложение) предполагает, что исторический текст по сути является повествованием, которое можно встретить в романах, легендах или волшебных сказках. Я же считаю, что создание историографических текстов нельзя сводить к сочинению каких-либо рассказов. Возьмем, к примеру, работы Якоба Буркхарда, где содержатся описания конкретных исторических периодов, но где нет и намека на нарративизм.
Исторические тексты должны быть адекватны прошлому, то есть отражать его. Поэтому нам лучше говорить об исторической репрезентации, чем о нарративе. По моему мнению, термин «репрезентация» долгое время игнорировался в академических кругах. Вместе с тем он может связать воедино исследовательский потенциал всех дисциплин. Например, когда я использую понятие «репрезентация», я прекрасно представляю, что существуют такие вещи, как эстетика и политика. В моей книге, как вы уже, наверное, знаете, я развиваю мысль о политической философии и о существовании двух видов репрезентации — эстетической и политической. В частности, я пришел к выводу, что можно понять некоторые проблемы политической философии, если мы будем обращаться к знаниям, которые нам удалось получить при использовании метода исторической репрезентации.
Таким образом, историческая репрезентация — это важный, но в то же самое время недооцененный философский инструмент, который можно использовать в разных сферах, например в истории и политической философии. Нам следует извлечь максимальную выгоду от применения этого метода, чтобы разгадывать «загадки», содержащиеся в других науках.
Повторюсь, что категория «нарративизм» вводит в заблуждение и сводится к рассказыванию историй. Одним из сторонников такого подхода является Хейден Уайт. Для него, как и для других «нарративистов», историческое сочинение схоже по своим базовым характеристикам с романом, с чем я бы не согласился. Несмотря на то что многие авторы романов действительно хотят понять прошлое, они не должны рассматривать художественные произведения и историографические тексты как нечто схожее. Необходимо разграничивать эти два понятия. Однако существует также такое интересное явление, как исторические романы: они содержат в себе черты как романов, так и исторических текстов. Тем не менее последние носят и должны носить исключительно научный характер.
— Почему вы решили назвать свою книгу «Возвышенный исторический опыт»? Почему вы называете опыт возвышенным?
— Потому что он отличается от нашего каждодневного опыта, он его как бы «превосходит». Именно благодаря ему личность узнает об ограниченности своих знаний о мире и впервые получает возможность взглянуть на себя как на чужого человека.
Если мы даем историческому опыту такое определение, мы в первую очередь обращаемся к известной теории возвышенного, главными разработчиками которой являются Эдмунд Берк и Иммануил Кант. Хотя само понятие возвышенного существует уже довольно долго, оно стало особо популярным именно при этих двух мыслителях. Они полагали, что реальность невозможно объяснить с точки зрения давно существовавших философских доктрин. Например, Берк считал, что в рамках возвышенного опыта понятия «прекрасное» и «ужасное» могут сочетаться друг с другом, хотя в рамках традиционных эпистемологических схем это было невозможно. Кант же в своих работах говорил о «математическом возвышенном».
Когда я размышляю о возвышенном опыте, я имею в виду радикальный вариант разновидности субъективного исторического опыта, в котором прошлое обретает бытие лишь благодаря историческому опыту и через его посредство.
