Музыкальное преображение пошло сюжету только на пользу. Если кто-то до сих пор не осознал масштаба и совершенства толстовского романа, то мюзикл «Анна Каренина» дает ему еще один шанс. Либретто Юлия Кима фокусируется на ключевых сценах романа. Они перенесены в новый формат столь бережно, что тень великого писателя может ни о чем не тревожиться. Сюжетная архитектура «Анны Карениной» не претерпела изменений, никаких экспериментов Юлий Ким себе не позволил: Каренина, Вронский, Левин, Кити — все остались сами собой. Судьба, вероломно нарушающая мирное течение их обывательской жизни, традиционно явлена в облике поезда. Цивилизация несется на всех парах и сминает все на своем пути. Слова о прелести жизни в деревне по-прежнему находят отклик в сердцах, мы снова тоскуем о невосполнимо утраченном идеале, одновременно понимая, что сами уже давно сидим в этом поезде и каждый успел устроиться в нем «согласно купленным билетам» — кто как.
Либретто лишний раз подтверждает статус Юлия Кима как живого классика русской культуры, выходящего за рамки амплуа автора и исполнителя, сочинителя текстов для популярных песен, звучащих в столь любимых нами советских фильмах. Этот статус со всей ясностью был обозначен в прошлом году присуждением Киму самой престижной в русскоязычном поэтическом мире премии «Поэт». А на днях обнаружилось, что награда эта стала предвестием общемирового тренда в восприятии текстов, которые предназначены для существования в сопряжении с музыкой. После присуждения Нобелевской премии Бобу Дилану мы наконец начинаем догадываться о степени их значимости и влияния на сознание современного человека. Нетрудно догадаться, даже не предпринимая для этого специальных научных исследований, а обращаясь исключительно к собственному культурному опыту, что очень значительная часть въевшегося в кожу культурного слоя состоит как раз из подобного рода текстов. И перевоплощение в мюзикл великого русского романа, составившего едва ли не главную славу русской литературы, самая что ни на есть естественная вещь.
При всем почтении к Толстому, которое угадывается в либретто Юлия Кима, классику XIX века не удалось до конца подмять под себя классика современного. Ким со свойственным ему юмором может позволить неожиданную аллюзию: например, «Принц Гамлет был большой философ…» — поет Стива Облонский, заставляя нас припомнить строчку «Товарищ Сталин был большой ученый». Сопоставление Гамлета и Сталина, тем более в устах Облонского, почти ничего не значит, но звучит остроумно и укладывает текст в рамки культурного опыта современных зрителей, особенно тех, кто успел провести хотя бы часть осознанной жизни в прошлом веке и где-нибудь да слышал песню Юза Алешковского. Но самое важное достоинство текста Кима, то, в чем проявились его многоопытность и настоящий профессионализм, —создание с помощью шлягер-фраз системы смысловых сигналов, по которым мы считываем «Анну Каренину» на сцене. Мы не только угадываем хорошо знакомый сюжет, но вновь следим за его развитием и переживаем за героев. Надежда, что роковой поезд опоздает, не покидает нас до самого конца.
Одновременно мы заинтригованы тем, какое сценическое воплощение получит сцена гибели Анны в мюзикле. И следует признать, что его постановщик Алина Чевик нашла идеальное сценическое решение. Свою последнюю арию Анна поет на фоне надвигающегося поезда, ослепляющего публику светом прожекторов. В глазах зрителей это уже не достижение механической цивилизации, а хтоническое чудовище, пожирающее собственных детей. Екатерина Гусева, одна из исполнительниц роли Анны (поочередно с Валерией Ланской и Ольгой Беляевой), невероятно хороша в этой сцене. На ней в этот момент лежит невероятный груз ответственности: она вместе с другими исполнителями успела заставить нас поверить в любовь, в то, что ради нее стоит пожертвовать семейным благополучием и светским обществом, мы уже успели осознать всю значимость и одновременно бессмысленность этой жертвы. И вот мы подошли к высшей точке. Звучит тревожная музыка, и Анна умирает у нас на глазах, и мы умираем вместе с ней, чтобы уже через мгновение воскреснуть и разразиться аплодисментами.
Автор музыки Роман Игнатьев, выбирая между двумя устоявшимися традициями — французской и американской, делает выбор в пользу той, что явила миру «Нотр-Дам де Пари», где священник Фролло, поэт Гренгуар и звонарь Квазимодо так прочувствованно поют свое: «О Люцифер! О! Дай мне хоть раз дотронуться до волос Эсмеральды». Что характерно: и в этом случае автором текста, пусть и переводного, выступает Юлий Ким. Именно он стал автором либретто для двух других опытов обращения композитора Романа Игнатьева к жанру мюзикла: «Монте-Кристо» и «Граф Орлов». В результате в «Анне Карениной» мы имеем дело со слаженным дуэтом, который оказался в состоянии породить произведение с внятной текстуальной и музыкальной драматургией, напряженным ритмом повествования и очаровывающими слух мелодиями.
Игнатьева нельзя упрекнуть в том, что он, вместо того чтобы сочинять музыку, как это делает Эндрю Ллойд Уэббер, прячется за ритмическими и мелодическими шаблонами, а для усиления эффекта пропитывает музыкальную ткань модными электронными шумами. Когда Анне надо спеть колыбельную своему сыну, она поет с минимальным музыкальным сопровождением — почти а капелла. В этот момент мы можем оценить мелодический талант композитора — он и в самом деле незауряден. В сцене в театре, где Анна сначала подвергается общественному порицанию, а затем осознает силу и обреченность своей любви к Вронскому, звучит ария Патти, которая по красоте ничуть не уступает опытам Уэббера по вторжению на территорию оперы, а быть может, и превосходит их. Слушая эту музыку, убеждаешься, что русские композиторы, а с ними авторы текстов и певцы не теряли времени даром с тех пор, как мюзиклы вторглись на российскую сцену, и научились создавать оригинальные произведения в жанре, который пришлось осваивать почти на ходу. В результате их усилий мы имеем дело не только с сюжетами «русская душа», которые задевает глубоко спрятанные в нас струны, но и с музыкой, пропитанной русской традицией. Одна из ее особенностей в том, что даже в самой, казалось бы, безнадежной ситуации надо суметь разглядеть свет в конце туннеля и остро пережить краткое счастье грядущего спасения, даже не подозревая, что это не что иное, как свет фар надвигающегося поезда.
