Он сумел создать один из самых ярких на отечественной рок-сцене образов, влившись в плеяду выдающихся рок-музыкантов еще в первой половине восьмидесятых, и таким образом оказался в эпицентре всех наиболее значимых событий в момент наивысшего расцвета отечественной рок-музыки. Работая на сцене уже тридцать пять лет и не обладая при этом какой-либо профессиональной подготовкой, он сумел выйти за рамки исключительно танцевальных представлений и найти себя — в том числе в кино. За последнее время сыграл главные роли в двух фильмах: «Я тоже хочу» (2011) режиссера Алексея Балабанова и «Настя» (2017) Константина Богомолова.
Накануне выступления группы «АукцЫон» на фестивале «Усадьба Jazz», которое состоится 2 июня в Москве в Архангельском на сцене «Партер» (второе пройдет 21 июля в Екатеринбурге в усадьбе Харитоновых — Расторгуевых), «Эксперт» поговорил с Олегом Гаркушей о составляющих его творческой судьбы.
— Как вы сами для себя определяете свою роль в группе «АукцЫон»?
— Я по сей день шоумен и фронтмен группы, хотя сейчас «АукцЫон» не является шоу-группой. По-прежнему что-то вытворяю на сцене, только уже иначе, чем раньше. Но и то, что играет «АукцЫон», нельзя назвать шоу-музыкой — она с трудом поддается определению. Мы что-то играем. Мое появление в группе было спонтанным. Сейчас уже никто не помнит, как я появился в ней: ни я, ни Федоров, ни другие ребята. Как-то появился. И все, что делаю, с самого начала и до сегодняшнего дня, на девяносто девять процентов импровизация. Я показываю музыку: движением, мимикой, пластикой, криками, бренчалками, звенчалками и так далее. Но все это сделано не специально — изначально оно не продумано. Не так, как обычно делается в проекте: ты это играешь, ты — это, ты будешь стоять там синенький или еще какого-то цвета, неважно. У нас такого не было. Поэтому что происходит, то и происходит.
Я никогда не старался выделяться: быть главнее Федорова или других ребят. Получилось так, как получилось.
— Что значит «показывать музыку»? Как вы это делаете?
— До «АукцЫона» я занимался дискотеками, был диск-жокеем. И когда ставил музыку, спускался в зал и танцевал вместе со всеми. Меня все время в хорошем смысле трясло. Видимо, такое шоуменство изначально было заложено во мне. Когда появился в группе, я просто продолжил то, что уже делал раньше. Это не придумано.
— Вы ведь выступаете и с другими музыкантами? Чем такие выступления отличаются от выступлений с группой «АукцЫон»?
— У меня много проектов. В том числе творческие вечера, где я один читаю стихи и отвечаю на вопросы. Есть вариант, когда я читаю стихи под музыку Сергея Летова — музыканта, брата Егора Летова. Это импровизация: он играет что хочет, я читаю что хочу. Часто веду различные фестивали. Я нестандартный ведущий. Когда выступают группы, которые я знаю и люблю, всегда спрашиваю у них разрешения: можно ли потанцевать. Практически все разрешают — чтобы мне было повеселее. Соответственно там другая эстетика: под «Браво» это твист, под «Крематорий» что-то другое, под Кипелова еще что-нибудь. Я танцевал со многими. Мне нравится этим заниматься.
— Как вы открыли в себе способность к стихосложению?
— Это тоже получилось спонтанно. Я был в Карелии на практике от кинотехникума. Там замечательная природа, наверное, она меня к этому и подвигла. Возможно, действовали какие-то тайные силы: потом выяснилось, что возле места, где я жил, много веков назад находился вулкан, в результате извержения которого возник овраг, куда до сих пор ходят паломники — подпитываться энергетикой. Но тогда (1979 год) об этом никто не знал, я в том числе. Может, это совпадение, но именно после той двухмесячной практики в Карелии я стал писать стихи, причем начал уже там. А потом, через несколько лет, еще и танцевал.
— Как внутри «АукцЫона» ощущаются происходящие в мире музыки перемены, в том числе технологические?
— На наши концерты приходит уже третье поколение слушателей. Естественно, люди, слушавшие нас в восьмидесятые, сейчас взрослые. На данный момент наша публика — это смесь разных возрастов, профессий и конфессий. И со времени, когда не было никаких инструментов, струн, гитар, конечно, ситуация изменилась. При этом содержательная часть осталась неизменной, потому что Леонид Федоров — гениальный композитор и изначально он всегда писал красивые песни. Да, в последнее время они усложнились, стали длинными. Но люди ходят на концерты, и им нравится.
— Как вы попали в кино?
— Я очень странный персонаж. Не имею слуха и голоса, никто не учил меня танцам, не учился я в киношных и театральных институтах, но при этом снимаюсь в кино: на моем счету около тридцати фильмов. Я играл в театре, играл в цирке. Моя первая работа в кино — фильм «Взломщик», 1986 год. Для всех снимавшихся в нем это было приключение. Не знаю, как Константин Евгеньевич Кинчев (исполнитель главной роли в фильме «Взломщик», лидер рок-группы «Алиса». — «Эксперт») ответил бы на такой вопрос, но мы просто приходили, выпивали, разговаривали, гуляли и так далее. А потом появились другие фильмы, в том числе «Презумпция невиновности» (фильм 1988 года, режиссер Евгений Татарский. — «Эксперт»). Кого я только не играл! Как правило, это эпизоды, но я люблю эпизоды: в них мало слов, но при этом можно очень много всего показать. Сняться в фильме Балабанова — это была мечта, и она осуществилась. Еще есть фильм, который не вышел. Его снимал два года назад Константин Богомолов. Это фильм «Настя» по рассказу Владимира Сорокина. Мне самому интересно его посмотреть — понять, что получилось. Потому что роль необычная и интересная, и в ней очень много слов.
— Вас в кино приглашают в том образе, который сложился на рок-сцене, или режиссеры вносят в него какие-то изменения?
— В фильме «Суходол» (фильм 2011 года, режиссер Александра Стреляная. — «Эксперт») вы меня вообще не узнаете. Я там играю странника, который «портит» девушку, и ее жизнь катится в пропасть. Я не актер. Но похвастаюсь: когда озвучивали фильм «Я тоже хочу», Балабанов сказал, что Гаркуша — великий драматический актер. Для меня это стало потрясением. Я не играю. Я просто говорю текст и следую рекомендациям режиссера: идти налево, направо, взять это, взять то.
— Почему Балабанов пригласил именно вас на главную роль в свой последний фильм? Как он вам это объяснил?
— В моей жизни очень много мистических моментов. Я уже знал, что Балабанов пригласил на роль музыканта Леню Федорова, и, конечно, завидовал ему всеми завистями: черными, белыми, синими. Потом уже я выяснил: изначально на эту роль планировался Бутусов, потом Глеб Самойлов, потом Чиграков Сережа, потом Леня Федоров. Но у него приболела жена, и за две недели до съемок они уехали в другую страну. Вот тогда мне Леша позвонил и сказал, что хочет меня видеть в фильме без проб. Я приехал. Мы обговорили, что мне с собой взять: куртку и кожаные штаны для съемок, и в результате в чем хожу ежедневно, в том и снимался. Это подарок судьбы на самом деле. Великолепный режиссер, и съемки были классными, несмотря на температуру минус тридцать. И опять я ничего не играл: ходил, сидел в машине, пил как бы водку.
— Какие у вас впечатления остались от Балабанова как от личности?
— Я постараюсь не ответить на этот вопрос, потому что Балабанов — гениальный режиссер. Стоит у ларька человек, это Балабанов. Ему пофиг на одежду, на то, что про него думают. Гений, он — гений, и говорить о каких-то моментах, связанных с его депрессивными состояниями, я бы не хотел. За режиссера говорят его фильмы. Фильмы, которые он снял, конечно, разные, они жесткие, но они гениальные. Так случилось, что его не стало. Мы встречались на кинофестивале за день до его смерти. Он планировал меня приглашать в следующие фильмы. Задумывал фильм, сценарий которого уже был написан, но не получилось.
— Как со временем меняется ваш сценический образ? Как вы над ним работаете?
— Я над ним не работаю. Единственное, что иногда делаю, — меняю костюмы, потому что они изнашиваются, становятся тесными и так далее. Но если сравнить выступления «АукцЫона» начиная с 1985 года и по сей день, это совершенно разные вещи. Тогда была безалаберность, метания по сцене. Сейчас метаний немного, но это не означает, что я меньше двигаюсь. Я двигаюсь так, как мне комфортно и удобно, и, чтобы отдохнуть, делаю паузы, которые никто не замечает. Конечно, по истечении тридцати пяти лет (а группе тридцать пять в этом году) что-то поменялось. Но не мне об этом судить — мой образ какой есть, такой и есть.
